История воспоминаний

Уилл открывает глаза и видит незнакомую комнату. Точнее, открыть он может только один глаз, левый. Правым он не может даже моргнуть. В целом, это не удивительно, учитывая ножевое ранение в скулу. Уилл чётко помнит, что у него не было проблем со зрением, когда они убивали Дракона, но кто знает, чем завершилось падение. Странно, что ноющую рану на щеке он тоже не ощущает. Возможно, причина в том, что был задет нерв. Или же так странно действует местная анестезия. Он осматривает помещение одним глазом: мебель новая, но выглядит старинной, громадная люстра на потолке, бортик с лепниной на обоях. Обстановка в стиле Ганнибала, значит, они находятся в одном из его тайных укрытий, а не в придорожном мотеле. Уилл решительно не может восстановить в памяти, как именно они сюда добрались. Интересно, Джек уже ищет их, проклиная обоих на чём свет стоит? Прямо в эту минуту бегут ли фбровские ищейки по их следу? Следующее открытие Уилла поражает не меньше: он связан ремнями по рукам и ногам. Поверх ремней его обнимает лежащий рядом человек. Где он и с кем — ошибки быть не может. Недоверие Ганнибала тоже вполне объяснимо всеми законами логики, ведь это Уилл чуть не убил их обоих — как знать, что он сделает дальше. Ганнибал всегда любил и ценил свою свободу, разве что однажды уступил её, обменяв на возможность увидеть Уилла ещё раз. Сейчас обе стихии — и свобода, и Уилл — в его кармане, этот шанс Ганнибал точно не подарит никому. — Зачем ты связал меня? Только сказав эту фразу, Уилл задумывается, не спит ли сам Ганнибал. Ему ведь тоже следует отдохнуть после травм. На удивление, он откликается сразу же, но Уилл не может увидеть его лицо, лишь чувствует тело, прижавшееся справа от него. — Не бойся, Уилл. Голос слышится над самым ухом, так близко, что губы практически касаются его щеки. Как Уилл может чувствовать прикосновение, если половина лица находится под наркозом? Значит, действительно повреждён нерв. По крайней мере, видеть одним глазом куда лучше, чем не видеть вовсе. И ещё — почему Ганнибал такой нежно-заботливый с ним, разве он не злится на последний поступок Уилла? Разве не Ганнибал называл самоубийство слабостью? — Тебе сейчас будет очень-очень страшно. Садистский, успокаивающий голос. Таким тоном Ганнибал говорил, когда готовился распилить Уиллу череп или когда всаживал нож ему под рёбра. Будто бы причиненная боль — это необходимость, вынужденная мера, к которой неприятно прибегать самому мучителю. Уилл не забудет эти интонации, разве он способен забыть хоть что-то, связанное с Ганнибалом, ведь даже годы, проведённые с Молли, не уменьшили чёткость его воспоминаний. — Боль поглотит всё твоё сознание, но знай, что это происходит с тобой не впервые. Просто будет настолько же больно, как бывает каждый раз. Уилл пытается глубоко вздохнуть, чтобы почувствовать внутренние органы, а потом судорожно дёргает пальцами на руках и ногах. Он ощущает их все, но, тем не менее, спрашивает: — У меня вспорот живот? Я не способен передвигаться самостоятельно? — Если бы ты не мог ходить, зачем мне было бы тебя связывать? — иронично, но при этом горько усмехается Ганнибал, и его волосы щекочут Уилла за ухом, дыхание обжигает шею. Его слова никак не облегчают задачу Уиллу, но выяснять отношения сейчас, говорить о доверии и разбитых чашках — то, чего он желает меньше всего. В голове тяжесть, но это не усталость, а, скорее, то ощущение, когда в монотонном запое прошли все выходные. Так было три месяца после того, как Ганнибал сдался властям. — Ты боишься, что я сдам тебя снова? Уилл чувствует гирю вины под своей диафрагмой — настолько плотно концентрированной вины, что она давит почти физически. У Ганнибала нет ни малейших оснований верить ему. Глубокий вдох — и вполне реальные ремни впиваются в кожу ног и рук. Единственное, что необходимо Уиллу, — подняться из этого беспомощного лежачего состояния и сбросить с себя всю тяжесть. — Ты несколько раз заверял меня, что не собираешься этого делать. Обещаний своих Уилл тоже не помнит, но не собирается им противоречить. Странно, он даже не смел предполагать вариант, при котором они оба выживут после падения. Мучительные три года, проведённые порознь, не принесли счастья и удовлетворения никому из них, поэтому Уилл совершенно точно уверен, что разговор по две стороны решётки — не выход. Пусть будущее сейчас представляется одним сплошным знаком вопроса, но в нём нет места расследованиям и психиатрическим клиникам. — Что всё-таки произошло? — наконец решается спросить он. Сквозь багровые шторы проникает насыщенный солнечный цвет, окрашивая тёмно-коричневые обои в кровавые тона. Уилл ненавидит просыпаться в воскресенье вечером, когда его не покидает ощущение, что мир убегает, выскальзывает из рук, оставляя остатки вчерашних фейерверков на заднем дворе. — Ты не спал пятьдесят два часа, — констатирует Ганнибал. — Потом проспал восемнадцать. — Прости, я не помню, как мы спаслись, — честно признаётся Уилл, но Ганнибал не выглядит шокированным этим признанием. — Я знаю, — так же холодно отвечает он. Некоторое время они просто молчат. В тишине комнаты слышится тяжёлое дыхание, за окном кричат мальчишки, но Уилл не может разобрать отдельных слов, как бы ни старался. Судя по всему, их новое жилище — всё-таки квартира, а не частный дом. Либо они ограничены в средствах, либо многоквартирное помещение куда лучше подходит для маскировки. — Я освобожу твою правую руку, — произносит наконец Ганнибал, — если ты пообещаешь не кричать. — Обещаю, — сглатывает комок Уилл. Слышно, как натягивается ремень на правой руке, а затем расстёгивается пряжка. Конечность работает исправно, даже ни капли не ноют разрезанные ножом мышцы на плече. Действительно, очень хорошая анестезия. Уилл поднимает руку, ощупывает лицо. На месте разреза на щеке он тоже обнаруживает только едва заметный шрам. Его даже можно пропустить, если не искать специально. Зато глаз… он просто отсутствует. Стянутая кусками кожа. Значит, был ещё один удар, который Уилл не запомнил. Но Ганнибал утверждает, что больше двух суток Уилл бодрствовал, может, он просто бредил? Судя по состоянию кожи, прошло больше времени, чем три дня. Чего Уилл ещё не знает? Он заводит руку за голову и нащупывает волосы Ганнибала, которые почему-то кажутся привычными, как свои, хоть в прошлой жизни Уилл никогда не прикасался к его волосам. Глаза, скулы, брови, борода… стоп, это тоже явно не трёхдневная щетина. Какой-то кусок памяти основательно выпал из головы. Мог ли Уилл находиться в коме… — Я потерял глаз… — начинает он и слышит, как Ганнибал подтверждающе хмыкает. — Но что ещё? Я готов смириться со всем и уже пообещал тебе не кричать. Зачем ты оттягиваешь момент — думаешь, я не смогу вынести боль? Слова Уилла звучат почти ехидно, но он ощущает влагу на своей щеке и шее. По дрожащему голосу Ганнибала он понимает, что тот действительно плачет. Ганнибал так сдерживается, чтобы сохранить чувство собственного достоинства, будто бы это ему самому предстоит пройти через величайшее унижение. — Я оттягиваю момент, потому что будет больно не одному тебе, Уилл. Он приподнимается на локте, правой рукой поглаживая Уилла за ухом — точно так же, как делал перед тем, как… Все мысли вылетают из головы, стоит ему увидеть смотрящего на него и слегка заплаканного Ганнибала. Единственное обещание не кричать сдерживает Уилла от того, чтобы завопить от ужаса. Вместо этого он часто и с предыханием глотает недостающий кислород. Этого не может быть, нет, этого действительно не может быть! Всё стало на свои места — Ганнибал так долго колебался, потому что увидеть реакцию Уилла на своё лицо было для него настолько же мерзко и унизительно, как Уиллу — осознать всю глубину происходящего. — Что с твоим лицом? — это единственные слова, которые Уилл может из себя выдавить. Только из уважения к Ганнибалу он пытается стереть со своего лица испуганное выражение, чтобы оно казалось если и удивлённым, то хотя бы приветливым... — Пара пластических операций и борода, не более того. Уилл глубоко вдыхает и уже с исследовательским интересом изучает видоизменённые скулы, линию бровей. Ему сложно сказать, что именно поменялось, но на него смотрит фактически другой человек — не просто человек с другой прической. Только глаза остались те же. — Это была необходимость, — поясняет его знакомец-незнакомец. — Моё фото на всех экранах, тебя объявили погибшим сразу. Гордость не позволила Джеку объявить тебя в розыск. Самое страшное Уилл осознаёт только сейчас, хоть это и было первым, что вызвало всплеск ужаса в его глазах. Седые волосы и борода. Практически полностью белый цвет, и явно волосы не покрашены специально. Морщины — те, которых Уилл никогда не видел. Пугает ли Ганнибала дыра вместо глаза на лице самого Уилла? — Развяжи меня, — командует он, и Ганнибал послушно выполняет указание. Они усаживаются друг напротив друга, Уилл опирается спиной на стену, скрестив ноги перед собой, Ганнибал садится перед ним, отзеркаливая его позу. На обоих — типичная домашняя одежда, пижамные брюки и рубашки. Они живут тут вместе, и при этом давно. Оглядываясь в проём двери, Уилл не может определить, сколько в квартире комнат. Как и до сих пор не может понять грохота слов с улицы. Может, он утратил и способность к распознаванию любой человеческой речи, а Ганнибал говорит с ним на особом, им двоим понятном языке?.. — Тебе принести зеркало? — отстранённо-сочувственно кидает Ганнибал. Видно, что он не знает, с какой именно интонацией следует произносить эти слова и пытается, чтобы жалости в его голосе звучало меньше всего. Уилл понимает Ганнибала слишком хорошо, чтобы такие трюки срабатывали. — Я пока не готов, — кивает Уилл в ответ. Затем добавляет: — Так происходит каждое утро? — Нет, раз в несколько месяцев, — его собеседник сглатывает слюну и отводит глаза. — На этот раз ты сам виноват, что так получилось. Уилл и не думает спорить. Раз в несколько месяцев — сколько они тут живут? Судя по формулировке ответа — не менее года. За год не может появиться седина, убеждает себя Уилл, но ему страшно подумать, сколько времени он мог не осознавать себя, сколько дней утрачено зря. Если Ганнибал говорит, что Уилл виноват сам, так и есть. И в том, что столкнул их с обрыва, тоже. Именно поэтому Ганнибал и не злится на него за этот поступок: для самого Уилла падение было вчера, а для Ганнибала — очень давно. Он успел его простить. Если бы подобное случилось с Ганнибалом, мог бы Уилл простить себя самого? Мог бы годами ухаживать за потерявшим память человеком? — Скольких людей я убил за это время? Этот вопрос выныривает сам собой вместо «Сколько мне лет?» или «Который сейчас год?» Вряд ли они не занимались… этим. Уилл не ожидает услышать «ноль», но и двузначные цифры его страшат. — Пятерых. Двоих из них… — короткая пауза, — мы убили вместе. — Это были… — продолжает его мысль Уилл. Лишь бы Ганнибал не лгал, лишь бы не лгал. — Двое для выживания, трое… — Свиньи? — понимающе подмигивает Уилл. Должно быть, с отсутствующим глазом это привычное движение выглядит жутко. — Да, — прямо отвечает Ганнибал. Уилл прокручивает руки в суставах. В принципе, в его памяти они убили Долархайда только вчера. Если в прошлой жизни Уилл испытал при этом экстаз и вдохновляющий трепет перед их общей силой, почему бы общим убийствам не происходить и в будущей жизни. Но раз это происходило, значит, Уилл всё помнил и осознавал. Как тяжело Ганнибалу общаться с его осознанной версией, а потом опять — с откатанной до момента падения? Приходится убеждать Уилла снова и снова. Бесконечная борьба. — Ты говорил, что такое случается раз в несколько месяцев, — неуверенно начинает Уилл. — Значит, в остальное время я… всё помню? Ганнибал неуверенно качает головой — должно быть, ему трудно раз за разом сообщать Уиллу тяжёлые новости. — Нет, раз в несколько месяцев происходит полное обнуление, — он не поднимает глаз и тяжело дышит. — Мы летали в Дюссельдорф, там находится лучшая клиника нейрохирургии. Врачи дали памятку с общими советами по адаптации, но оперировать отказались наотрез. Чудес не бывает, Уилл. Жить несколько месяцев с собственной памятью — не так и плохо, решает для себя Уилл. Куда лучше, чем быть слепым или просыпаться обнулённым каждое утро. Разве что опять придётся знакомиться со своими друзьями в новой жизни, хотя вряд ли Ганнибал позволил бы Уиллу такую роскошь, как друзья. Видимо, Уилл улыбается слишком явно, потому что Ганнибал бессильно, как рыба, открывает рот и никак не может что-то сказать. — Твоя проблема не в том, что ты не запоминаешь события, а в том, что твоя память не в состоянии удержать более тринадцати часов. Как видеокамера в супермаркете, — Ганнибал бросает взгляд на висящие за его спиной большие часы с квадратным циферблатом. — Если сейчас пять часов вечера, то наш разговор ты забудешь приблизительно в шесть утра, поверх него запишется новая информация. Или ничего, если ты будешь спать. — То есть, если я проспал восемнадцать часов, то плёнка списалась подчистую? — Уилл пытается сложить события в единое целое. — Антероградная амнезия, классика, как я и предположил с самого начала. — Да, но классические случаи тоже бывают разные, — подтверждает Ганнибал. — Тринадцать часов, на самом деле, очень много. Важную информацию ты постоянно прокручиваешь в голове: свой диагноз, наши имена, события последних дней. Обычно ты повторяешь это утром, днём и перед тем, как лечь спать. Так, даже если не будешь помнить события, то должен помнить свои воспоминания о них. — Почему я не спал пятьдесят два часа? — вспоминает Уилл информацию, с которой начинался их разговор. — Ты сказал, что это была полностью моя вина. Ганнибал поднимает глаза, и их взгляды пересекаются. — Ты очень упрямый, Уилл. Всегда был таковым. Сначала ты спал урывками по три часа, потом решил не спать и вовсе. Ты забрасывался всеми имеющимися в супермаркете энергетиками и запрещал мне спать тоже. Когда твои силы были практически на исходе, ты просил… — Уилл знает, что он именно «умолял», а не «просил», но тактичность не позволит Ганнибалу произнести эту формулировку вслух. — Ты просил накачать тебя наркотиками, уверял, что можешь не спать ещё часов пятьдесят, но я отказался. Во-первых, неизвестно, как подобные «лекарства» подействуют на твой мозг, во-вторых, не поверишь, но даже мне достать определённые вещества не так просто, как тебе отчего-то кажется. Что же Уилл такое боялся забыть? Почему не отпускал Ганнибала? Что между ними произошло? — Почему я не хотел спать? — произносит он требовательно, с нажимом. — Прости, не могу тебе этого сказать, — Ганнибал поднимается с кровати и направляется к выходу. — Мне следует прогуляться, а тебе — побыть наедине со своими мыслями. Ганнибал прав, безусловно, прав, ведь они проходили это всё не единожды, и у его собеседника куда больший опыт. Просто для Уилла каждый раз — впервые. Шум за окном стихает, и стучат только стрелки часов, с каждым шагом стирающие его прошлое. Ганнибал появляется в проёме двери через несколько минут, одетый в приличную, но лёгкую одежду. — Всё, что тебе необходимо, находится на столе, — бросает он на прощание. — Пожалуйста, набери меня, когда закончишь. Дверь захлопывается, пожалуй, слишком громко, и Уилл остаётся наедине с собой и своей новой жизнью. Судя по седым волосам Ганнибала, не такой уж и новой. Слишком много информации обрушилось одновременно, и некоторое время Уилл старается просто ни о чём не думать и погрузиться в полудрёму, обхватив руками колени. Спать решительно не хочется, и в результате в голове пульсирует одна-единственная мысль. Как хорошо, что не нужно решать проблемы с Джеком, с Молли. Его малышка, должно быть, вышла замуж в третий раз. Из оцепенения Уилла вырывает вибрация телефона на столе. Он смотрит на часы — сколько прошло времени? Полчаса, минут сорок? Когда стрелки начнут стирать его пробуждение? Нет, ещё много-много часов. «Тебе следует поесть, паста на верхней полке холодильника», — приходит смс от абонента с незнакомым именем. Ах да, странно, чтобы их по-прежнему звали Ганнибалом и Уиллом, это он должен был сообразить без всякой подсказки. От одного упоминания о еде и вправду разгорается дикий аппетит, так что Уилл решает отправиться на кухню, пока его память не стёрла жизненно важную информацию об ужине. Ему даже удаётся усмехнуться собственным мыслям — значит, с этой болячкой даже можно жить. Засунув тарелку в микроволновую печь, Уилл отправляется умыться. После всего услышанного собственное отражение его даже не шокирует — отец выглядел так же перед самой смертью. Вооружившись вилкой, Уилл усаживается в уютной компании собственного дневника. Почерк — его родной, корявый. Маловероятно, что Ганнибал бы взялся подделывать записи. Первые пять минут он способен только уплетать божественную на вкус пасту. За последние четыре года — перед падением, напоминает он себе — Уилл отвык от этой великолепной стряпни, и, если каждый день ему в новинку, то Ганнибал просто тонет в комплиментах годами. «Тебя зовут Джош, его — Кевин. Постарайся эту информацию постоянно держать в голове. Кевин — двоюродный брат твоей матери. Страна, в которой вы живете, — Аргентина, город — Санта Тересита. Тут есть океан и аэропорт». В кармашке — сложенный листочек с основными разговорными фразами на испанском. Уилл перелистывает страницу, предварительно облизав вымазанные в соусе пальцы. Ради такого соуса стоило и лишиться глаза, полушутливо успокаивает он себя. Джош и Кевин. И амнезия. Аргентина. Теперь эти четыре слова нужно прокручивать в голове постоянно. «Джош, ты ухаживаешь за собаками в местном приюте. Её зовут Джессика». На фото — улыбающаяся длинноволосая рыжуля с ярко выраженными веснушками. Ей тридцать, может, даже тридцать пять, но внезапно постаревшему Уиллу она кажется жутко молодой. Рядом — снимок узконосой рыжей колли с белым воротничком на шее. «А это Джесси. Постарайся не перепутать». Уилл усмехается от души. Дальше — его совместные фотографии с Джессикой, Джесси и другими питомцами. Они все на клеющейся бумаге, как стикеры от жвачек — может, сейчас есть фотоаппараты, сразу печатающие подобные снимки? Дальше — маршруты его повседневных прогулок, тоже с иллюстрациями. Как пройти до работы, до магазина, до пляжа. По всей видимости, Санта Тересита — городок небольшой, но густонаселённый. Снизу приписано почерком Уилла, что все маршруты есть в карте его телефона. Ах, ему нужно позвонить, кто знает, где именно шатается Ганнибал. Черт, Ганнибал! Что между ними произошло? Дикая тревога охватывает всё существо Уилла, пока он судорожно долистывает дневник до последних исписанных страниц. Лишь бы сохранились записи загадочных дней, предшествующих роковому сну. «52 часа, юухууу, ты сделал это» — надпись обведена яркой ломаной линией и похожа на реплику из комиксов, которые Уилл читал в детстве. «Господи, как мне хорошо. А этот мудак не хочет давать мне наркотики, он совершенно не любит меня. Он не хочет, чтобы мы были счастливы. Грёбаный мудак, ненавижу». Пожалуй, становится ясно, почему Ганнибал предпочёл пляж и чаек — или какие птицы тут водятся? — компании Уилла. Ещё ему истерик не хватает. Уилл листает страницу назад. «Мы смотрим чёрно-белые комедии с Чарли Чаплином. Не может быть, чтобы этот чудак никогда их не видел. Толкаю его локтем, ведь нечего дремать, когда я хочу посмотреть с ним кино». Ещё десять страниц назад, ещё десять. «Постоянно забываю клички собак, поэтому называю их как мою стаю в Вульф Трап. У меня есть Бастер и Уинстон. Когда дети забирают животных, клички переходят к новым питомцам. Одного пса вернули, и теперь у нас два Бастера. Джессика шутит, что им нужны фамилии или титулы, как у королей. Бастер первый, Бастер четырнадцатый. Чау-чау с помесью она назвала Барбароссой и теперь воздаёт ему почести. Джессика вообще любит всех рыжих, считая их своими родственниками. Она тоже эмигрантка и говорит на английском». «Узнал, что обожаю фисташковое мороженое. Теперь прошу его готовить тарталетки, залитые этим мороженым поверх фруктов. Он скрывает от меня любовь к фисташкам, но я буду писать о них каждый день, потому что нечего лишать меня такой вкусности. Раз уж я никогда не любил их прежде». Кругом одни местоимения — «он», «его», «к нему». Уилл не употребляет имени самого близкого ему человека, хотя в то же время продавцы, знакомые и коллеги в дневнике упоминаются только по именам. Наверное, называть его Ганнибалом — значит свести на нет результат всей маскировки и пластических операций, а назвать его Кевином — слишком формально, будто бы Кевин и вправду дядя по матери, которую Уилл абсолютно не помнит. Дневник по-настоящему толстый, и Уилл просто сгибает его, позволяя листам по одному выпадать из рук. Взгляд цепляется за красную наклейку «Внимание!» на одной из тщательно исписанных страниц. «Внимание! Если ты вдруг будешь колебаться, давать ему или нет, откинь всякие сомнения. Это ведь просто о-ху-ен-но!! Это реально лучше всего секса, который был у тебя прежде, и каждый раз — как первый. Ты постоянно шутишь, что у него каждый раз в постели девственник, а он игриво попрекает, что ты слишком разработанный для девственника и нечего лгать своему мужу в первую брачную ночь». Дневник сам схлопывается в его руках и чуть не падает в тарелку из-под макарон. Самое время принять холодный душ. Уилл моет посуду, затем моет голову, затем надевает повязку на отсутствующий глаз. Темнеет — здесь закат длится целую вечность, а Уилл вечность сидит на кровати, отстранившись от дневника на другом её краю. Интересно, Уилл писал об их убийствах? Нет, это было бы слишком. Уилл и дневник сидят, не оглядываясь друг на друга, как нашкодившие котята. Он должен прочитать историю непрерывных пятидесяти двух часов, он должен. На третьей с конца странице — их совместное фото с Ганнибалом, отпечатанное на такой же плёнке, как и все остальные. Они смеются, на одном изображении Уилл корчит рожицы, на другом — чмокает Ганнибала в бородатую щеку. Похоже, это снимки из автомата, такого, в котором фотографируются или на паспорт, или же влюблённые парочки. Итак, за последние пятьдесят два часа они с Ганнибалом два раза сходили в местный кинотеатр, и три — в ресторан на крыше, где знакомый Ганнибала всегда держит место для них. Ещё они купались ночью в тёплых водах океана и несколько раз занимались любовью, последний раз Уилл просто сонно потирался о ничего не соображающего мужа, и в результате никто из них так и не кончил. Интересно, для кого они — дядя с умственно больным племянником, а для кого — несчастливая пара влюблённых? Наверное, они всё же придерживаются общей легенды. Уилл находит ответ на свой вопрос — он не спал двое суток и хотел не спать ещё неделю потому, что боялся забыть хотя бы час из их совместно проведённого времени. Он зацикливался, он повторялся, потому что знал, что после сна последний, тринадцатый час, будет только записью на листочке, а не живым воспоминанием, наполненным букетом эмоций. «Пожалуйста, набери меня, когда закончишь», — звучит в голове голос. Такой же, но, может, немного более сиплый по сравнению с воспоминаниями до травмы. Собственный голос Уилла дрогнет, если он нажмет кнопку вызова, поэтому он просто отправляет смс на номер своего выдуманного двоюродного дяди Кевина: «Ты где? Я могу прийти прямо сейчас». Уилл обнаруживает Ганнибала на пляже, сидящим на большом бревне, — лицом к морю и спиной к самому Уиллу. Низ штанин закатан, а обувь заметает песок в том месте, куда не достают волны. Уилл сбрасывает с ног летние кеды, привычным движением цепляя задники за носки. Ганнибал смотрит на него вполоборота, а его лицо больше не кажется страшным: — Ты не прочитал о моей просьбе расшнуровывать обувь? Говорит он это тоже с теплом, не обидно. Его глаза такие же тёмные, как и небо, озарённое последними лучами длящегося вечность заката. Уилл обходит бревно справа и присаживается, погружая ноги в тёплый влажный песок. Он шевелит пальцами на ногах, когда ступни накрывает мелкая волна. — Я почему-то ожидал, что солнце будет садиться над океаном, — пожимает плечами Уилл. — А мы опять на восточном побережье. — По крайней мере, ты прочитал об Аргентине. Ганнибал опять разворачивается лицом к океану. Эта встреча одновременно и так похожа, и отличается от встречи в галерее Уффици. Что тогда сказал ему Ганнибал? Что всегда будет помнить эту встречу? Уилл так хотел бы вернуть сейчас эту фразу. — Я опять сижу справа, как тогда в Италии, только по абсолютно другим причинам, — он усмехается, сейчас даже травма не кажется достойной душевных переживаний. — А ты снова и снова ждёшь меня. Мы часто здесь бываем? — Довольно часто, — соглашается Ганнибал и поворачивается так, чтобы Уилл мог его видеть. Если они не расстаются более, чем на двенадцать часов, то очень скоро Уилл привыкнет к его новому облику. — Я часто прошу убить меня? — Уилл пытается придать своему голосу максимум искренности. — Об этом ничего не написано, как и о наших убийствах. — Было бы неблагоразумно пойматься на такой мелочи, как дневники, — Ганнибал предельно спокоен, сейчас они оба не чувствуют страха по отношению друг к другу. Ещё немного, и смогут прижаться. — И да, ты не просил ни разу, зная, что я не выполню твою просьбу. — Я утешаю себя тем, что ты не выживешь без меня? Или придумываю более правдоподобный повод? Ганнибал отстраняется, как от грубой пощёчины, а потом опять приближается к собеседнику. — Ты часто говоришь, что не хочешь завтра, не хочешь забывать прошедший день, а затем убеждаешь себя, что завтра может быть лучше, чем сегодня, — внезапно Ганнибал становится серьёзным-серьёзным. — Я считаю, что ты заслужил отдых. Очередь Уилла отворачиваться. — Считаешь, я бы не остановился, если бы не травма? — Я считаю, что ты бы не позволил себе быть счастливым, не имея поблажек. Тебе нужно было, чтобы судьба изнасиловала тебя и заставила быть счастливым. Уилл сглатывает горечь сказанных Ганнибалом слов, а потом запивает их солёным вечерним воздухом. Слишком правдивые слова, их определенно стоит записать на сегодняшней странице дневника. Начать с этого откровения свою очередную новую жизнь. Как долго Уилл сможет продержаться на этот раз? — Можно взять тебя за руку? — произносит Ганнибал слегка боязливо. Странно видеть этого сильного человека таким неуверенно-ранимым. — Судя по моим записям, мы спали много раз, — Уилл сам обвивает его ладони своими. — Вряд ли бы ты дошёл до того, чтобы подделать целый дневник. — Ты постоянно шутишь, что это для тебя впервые. Ганнибал пытается ехидничать, но Уилл знает: стоит разорвать касание рук, и человек перед ним обратится в пену морскую, растает, подобно замку из песка. Каждый день приходится строить новый. — Я прочитал, что ты отвечаешь, — Уилл с наигранным недовольством цокает языком, и напряжение спадает. — Как всё-таки это получилось? Что я в тебя влюбился? Как смог принять тебя? Ты каждый раз находишь новый метод, как завоевать мое расположение, или обычно хватает дневника? — Я говорил, что ты невероятный упрямец, Уилл, — Ганнибал смотрит на него так нежно, что чуть ли не гладит взглядом. — Ты боишься признаться самому себе в том, что мне не приходилось тебя завоёвывать ни разу — так, как ты себе нафантазировал. Теперь Уилл действительно запутался — неужели это он, Уилл, всегда делал первые шаги? Разве не он, Уилл, первым потянулся на обрыве? Разве не Уилл подстроил ситуацию, при которой резня с Долархайдом стала испытанием для них обоих? — Ты прав, — констатирует Ганнибал, будто бы считав его мысли. — Для тебя наше общее убийство было вчера, и вчера ты в экстазе шептал, что всё происходящее прекрасно. Ты желал умереть на пике удовольствия, чтобы никогда больше не нести ответственности за свои действия. Ты ведь желал, от всей души желал, чтобы это воспоминание было последним в твоей жизни?