Дикий зверь не терпит поражения.

      В жестоком бешенстве он саданул рукой по стене. Ни один взгляд не был прикован к нему, никто не мог видеть его ярости. За всё время игры он впервые избавился от пристального внимания множества глаз, что смотрели на него с самым разным выражением: с удивлением, с восхищением, с обидой, с ненавистью, даже с отвращением — не следует даже упоминать, каких взглядов было больше всего. Ненависть, рождённая глубокой обидой, нанесённой им же, его командой, намеренно, с особым умением, даже мастерством, не могла не отразиться на лицах людей.       Должно быть потрясающее чувство испытывал сейчас каждый зритель, враждебно настроенный в их отношении, — триумф, не иначе. В особенности потрясающе было их поведение до того, теперь оно приобретало краски совершенно унизительные, для них, для его команды, для его нации в целом, что лицезрела их поражение дистанционно, через экраны мониторов, телевизоров, даже просто по радио — если у кого-то оно и сохранилось в какой-нибудь глуши.       Мысль о собственной стране возникла стихийно, быстро, промелькнув в одну какую-нибудь минуту, вызвав в нём лишь бóльшую досаду. Досада перетекала в нём в раздражение, в ярость.       В неистовой злобе он выругался, рывком отворил дверь подсобки, что располагалась недалеко от поля. Остаться наедине с собой. Не слушать нытьё его команды, не видеть их возмущение и опущенных плеч. Не чувствовать.       «К чёрту…»       Теперь, уже оказавшись внутри, он развернулся, оглядев ручку двери — он не выломал её, дверь не была закрыта.       Натруженное тело не чувствовало боли. Боль и усталость всегда приходят на следующий день, но в полной мере — через два дня. Тогда мышцы будут тянуть нещадно, но сейчас его поджарое, тренированное тело не испытывало дискомфорта. Дыхание его давно уже выровнялось.       Нэш ощущал совершенную готовность вновь выйти на поле. Мысль об этом разозлила его до безумия — невозможно. Он уже не помнил, когда последний раз считался с чужими чувствами, когда ограничивал себя, когда сдерживал себя. Не помнил, это было столь давно, что не закрепилось в его памяти.       Впрочем, при желании он мог бы и заставить себя вспомнить, но в этом не было никакой нужды, ни к чему, совершенная бессмыслица.       Рука больно саднила в месте удара о стену, но боль эта была ему безразлична, она даже добавляла некоего острого чувства, ощущения к его внутренне клокотавшей ярости — он готов был рвать. Победу, его победу вырвали буквально на последней секунде, эти жалкие обезьяны, смеющие играть в баскетбол.       Внутренне, прямо сейчас, он осадил себя — «их победа была заслуженной», — но даже проблеск его собственных мыслей, здравых, верных, взбесил его до безумия.        — О-о, — протянул он со злобной, насмешливой интонацией, на губах его змеилась желчная улыбка, глаза его стали сощуренными, зрачки стали совершенно узкими, как точки, что называется змеиные глаза. От ярости радужка его глаз высветлела, он не видел себя в эту минуту и не думал даже представлять себе, как выглядел, одно только билось в его уме — они проиграли.       Он знал, как это выглядело — они заявили о себе, чрезвычайно бесцеремонным и грубым образом обошлись с представителями страны, встретившими их вежливо, даже любезно.       Издевательски, с наслаждением, самым, что есть, грязным образом растоптали их гостеприимство, а все лучшие чувства к ним, быть может, рождённые в сердцах жителей этой страны ранее, быть может, кто из них и интересовался жизнью американской баскетбольной командой уже до появления их в этой стране, интересовался их игрой, их бытом, — всё это они превратили в зловонные отходы. Да, они сделали это, они растоптали всякое уважение к ним, что, быть может, и теплело в ком-то из жителей этой страны, хотя бы из понимания силы, даже некоторой масштабности команды.       Их поступок был тем гаже, что они покусились даже на команду, встретившую их — она была унижена и раздавлена ими с той же дикой грубостью, с наслаждением, как и всё прочее до того.       В протянутую для дружественного рукопожатия руку он сплюнул всё, что думал об этом «дружественном рукопожатии». В переносном и, — Нэш усмехнулся, — в прямом смысле.       Он не сразу развернулся тогда, ещё с детства он взял за обычай видеть, какую реакцию рождает в людях то или иное его действие. Помнится, будучи ребёнком, он прекращал избиение кого-либо лишь в тот момент, когда слёзы выступали на глазах его «подопечного». Точно так и тогда, ему необходимо было увидеть реакцию обезьяны, когда он сделал это и — да, увидел, реакция недоумения, удивления, даже шока, сменилась выражением злости и унижения, унижения — не на прилюдность его действа, наличия многочисленных свидетелей, но на невозможность ответить на это унижение.       Нэш в злости сплюнул на пол; помещение, в подсобке которого он находился, было серым, невзрачным. Однако это была подсобка, где, как он уже понял, обезьяны хранили спортинвентарь. Нетрудно было догадаться, почему она открыта, — где-то они должны же были взять подходящий мяч.       Впрочем, этот момент его волновал в самую последнюю очередь. Мысли роем вились в его голове, переплетаясь, самые странные воспоминания приходили ему на ум. Почти каждый шорох рождал какую-нибудь ассоциацию.       Это тоже его изрядно бесило, он с размаху пнул по одному из ящиков, что рухнул тут же под его напором, мячи покатились.       В какой-то момент в мыслях Нэша пронеслось, что, вот-вот, сбегутся эти отбросы, он даже застыл на тот миг, прислушиваясь, точно зверь.       До ушей его донеслось одно только ликование толпы. Смех.       Как больно этот смех резанул его изнутри. Выдохнув, он сжал пальцы в кулак, ногти вдавились в кожу. Больше нельзя было позволять себе находиться здесь. Незачем. Он пойдёт к себе в номер, запрётся к чертям ото всех, останется наедине с собой — так будет лучше всего, он готов был убить каждого, кто только попадётся ему на глаза.       Выдохнув снова, он развернулся к двери. Вышел, тень, что падала на него, оттеняла его фигуру. Злым взглядом полным обиды и некого безумия он охватил поле, что всего пятнадцати минутами ранее стало свидетелем его унижения.       Цепкий взгляд выхватил фигуры команды соперников. Все они. Теперь их было больше.       «Чёртовы обезьяны». В эту минуту он не припоминал их имён, хотя ум его точно запомнил их в игре. Сейчас это было совершенно не важно, более того, он желал бы стереть не только их имена, но самую суть их.       Он не мог лгать себе.       «Их победа была честной» — прозвучала в его уме тяжёлая, до безумия отвратительная фраза. Собственное здравомыслие раздражало его, взгляд его стал выискивать тех, кто же был «лишним», игроков было однозначно больше, чем тогда, на поле.       Кое-кого он уже видел раньше.       «Это та обезьяна, которую я опустил на матче. Чему ты радуешься, мусор, эта победа не твоя, ты даже не способен был заставить меня начать играть против тебя всерьёз».       Он смотрел на них в целом, не акцентируя внимания ни на одном из них, но каждый раз взгляд его возвращался к выделенному им игроку. Его имени Нэш не просто не припоминал — он никогда не утруждал себя запоминать имена отбросов. А тот хлопал по плечу копирующего игрока, при том создавалась странное впечатление, словно светловолосый пред ним ведёт себя заискивающе.       Нэшу не приходило на ум, что подобное поведение называлось иначе. Уважение. Привязанность.       «Какого чёрта ты-то так веселишься, твоей заслуги здесь ни на грамм».       Облокотившись о стену, он смотрел на поле, и взгляд его не сходил с ликующей команды, не сходил с лиц их.       Его до дрожи бесил смех черноволосого. Радость игрока, очевидная, совершенно не скрываемая тем, была чистой, открытой, даже благодарной.       Нэша пробирала ярость до самых костей.       Он мог бы позволить смеяться так каждому из игроков команды победителей, они заслужили, они выиграли честно, но — этот?       «Он проиграл мне, я унизил его, как он может смеяться так, этот…»              Нэш не додумал свою мысль. Совершенно не требуется знание языка другой страны, чтобы понимать простые действия, характерные для всех наций в принципе. Он застыл.       «Прощаются».       Глаза его неотрывно следили за командой, он видел, как черноволосый вновь хлопает по плечу копирующего, как тот в ответ попытался обнять его. Черноволосый нахмурил брови, стал сильно отталкивать копирующего, но последний нисколько не обиделся этим, лишь рассмеялся сильнее.       Казалось, словно такое обращение у них в ходу между собой.       Светловолосый нагнал команду, уже ушедшую в противоположную от него сторону, репортёры разговаривали с капитаном команды, но камеры снимали всех их вместе.       Черноволосый, оглядев их, с улыбкой развернулся, взгляд его был устремлён в землю, он шёл по направлению к Нэшу. Вернее, в его сторону.       «Он меня пока ещё не заметил.       Улыбается… Грязная обезьяна. С этими короткими чёрными волосами и густыми бровями ты на неё особенно похож».              Цепочка событий, что произойдёт, как черноволосый поднимет на него взгляд, все последующие действия Нэша, промелькнули в сознании последнего с отчётливой остротой, он увидел каждое движение, увидел всё, как если бы уже приступил, начал.       Он уже ощутил, как приятно было бы осуществить это, почувствовать хоть какое-никакое, но — отмщение.       Но главным, доминирующим желанием в нём стало только одно — стереть улыбку с лица этой обезьяны.       Нэш зашёл внутрь помещения.       Понимание его было сильным, глубоким, ноздри его вздулись от сознания последующих своих действий, как всегда бывало, когда он делал нечто такое. Он знал, как нужно наносить удары, но более всего он знал, что этот ни за что не сообщит кому-либо о его действиях.       Действительно, некоторые люди, обладающие гордым, независимым характером, не сообщают о своих проблемах кому-либо. Нэш очень чётко себе представил характер парня, он всегда хорошо читал людей, в игре подобное умение — ценно и важно. Даже без его глаза белиала он был прекрасным игроком. Ударив по ящику, что стоял тут же, справа, он свалил его, инвентарь посыпался на пол.       Снаружи послышался голос.       Вопросительная интонация.       Нэш ударил по одному из мячей, что, полетев, звонко отбился о стены, ещё одной, а после — о пол, так и затих.       Юноша вошёл внутрь, вновь произнеся нечто вопросительной интонацией.       Нэшу не нужен был переводчик, чтобы примерно представить смысл фразы.       Вошедший остановился, замерев в дверях. Вот теперь он видел его.       — Ты не поймёшь, что я скажу тебе, да? — Нэш подошёл ближе. — Да и мне плевать, поймёшь ли ты хоть слово. Но тебе будет так больно, что на твоих мерзких губах в ближайшем будущем не сможет появиться даже подобие улыбки.       Схватив юношу за футболку, он рванул его на себя, второй рукой закрыл дверь подсобного помещения на замок.       «Этот пацан будет кричать, да хотя бы от той же злости. Сбегутся обезьяны, вздумают мешать.       Ты ошибаешься, если думаешь, словно можешь смеяться вместе с остальными.       Это их победа.       Не твоя».       Юноша заговорил зло, голос его почти перешёл на грубый, командного тона, крик, руки его впились в руки Нэша. Он изо всех сил пробовал оторвать их от себя.       — Что? Отпустить? Конечно — вытянув руки резко вперёд, он приложил юношу о стену спиной, резкий, сиплый вздох вырвался из его груди. Прежде чем он попытался бы ответить, Нэш ударом ноги в кость ниже колена, заставил парня согнуться, ладонями он прижимался к стене, не давая себе скользить, ноги, согнутые в коленях, были расставлены для устойчивости.       Злой, пристальный взгляд из-под бровей выхватил его собственный, злой, но теперь уже по-другому, иначе.       — Зачем ты это… делаешь? — произнёс юноша по-английски, медленно, припоминая фразы, голос его был низким от злости. — Что ты делаешь? — повторил он иначе свой вопрос, приподнимаясь.       Резкий удар ноги под колено заставил его упасть на руки. Острая боль, к которой чрезвычайно сложно привыкнуть, даже если получаешь удар не впервые, пронзила ему тело. Колено пульсировало, руки его сжались в кулаках.       Он предпринял вновь попытку подняться, но первый удар не был последним, — серия сильных ударов последовала незамедлительно: Нэш бил руками и ногами, руками — когда лицо юноши оказывалось открытым, бил в скулы, в губы, пару раз пришёлся кулаками в виски, но так было прежде, до того, как юноша закрыл руками голову, он пытался бить в ответ, но делал это слабо, так, будто бы сдерживался и это жалкое благородство взбесило Нэша до неистовства, удары ногами стали сильнее и чаще, он бил в живот, желая, конечно же, в голову, но не позволял себе, зная, подобное способно привести к смерти.       Его кулаков было достаточно, костяшки указательного и среднего пальцев на обеих руках окрасились в красный — кровь из разбитых губ и носа юноши. Кровь уже успела окропить пол, когда Нэш остановился. Юноша, закрыв руками голову, прижался спиной к стене, колени его прижимались к груди.       — Что? — в интонациях Нэша слышалось жестокое наслаждение от лицезрения вида, открывшегося ему. — Больше не улыбаешься?       — …Улыбка? — хрипло повторил юноша, подняв голову, но не убрав рук из защитного положения.       — О, понимаешь, о чём я? — Нэш присел перед юношей, рука его жёстко вцепилась в подбородок парня, тот было дёрнулся, но пальцы сдавили лишь сильнее. Нэш видел, как глаза парня сощурились от боли. И сдавил сильнее.       Парень из-под сощуренных от боли бровей, смотрел на Нэша со злобой, но теперь в его глазах читалось понимание. Он явно догадывался.       Улыбка и прищур глаз парня показали Нэшу, что тот понял всё вполне.       От злости глаза Нэша стали почти совершенно светлыми — он переместил пальцы чуть дальше, надавливая сильнее. Парень замотал головой, но пальцы давили крепко, больно, против воли он раскрыл рот. Парень мотал головой, стискивал челюсти, что уже сильно болели от сжатия невероятно сильных пальцев.       — Улыбайся. Давай. — зло говорил Нэш, заставляя парня раскрыть рот шире. Набрав в рот слюны, он было поджал губы, как парень, расширив глаза от удивления, ударил его кулаком в челюсть и дёрнулся вправо, когда рука на его лице разжалась, — Ты…       Парень поднялся, рванул к двери, они оба были в положении сидя, он рассчитал, времени добежать до двери ему хватит, он стремительно кинулся к ней, как руки схватили его за шею, сзади, сдавив её.       — Бежать вздумал, да? Даже посмел ударить… — грубо раздвинув ноги парня, Нэш подошёл ближе, почти вдавив юношу в дверь. Парень, схватив обеими руками душившие его руки, прогнулся, отталкивая от себя сдавившее его тело, плечом он прижимался в двери, руки с силой тянули намертво зажатые у шеи пальцы, стараясь выкручивать, даже царапать, но хватка пальцев не становилась слабее, напротив, руки стали сжимать лишь крепче. Он не хотел, но в своей борьбе, сопротивлении, желании отстранить всякое прикосновение Нэша от себя, прижался бёдрами к нему и лишь потому, что отступать ему более было некуда. — О? — руки быстро, переместившись с шеи на кисти, находившиеся тут же, возле шеи, заломили парню руки, в злости он даже сделал больше, — почти заставил выскочить плечи из суставов, парень издал громкий, отчётливый стон боли.       Нэш повёл своими ногами, пробуя положение. Оно было удобным. Более того, оно было почти беспроигрышным, его ноги очень удобно стояли между ног парня, таким образом, заставив того развести их.       — Я поначалу и не подумал об этом, но если ты хочешь… Знаешь, это можно устроить, — его рука, крепко удерживающая руки парня, дёрнулась чуть вверх по спине, заставив последнего вновь издать звук боли, заглушенный им в конце. Вторая рука, схватив за пояс джинсов, дёрнула их вниз, пуговица, удерживающая ткань, была крепкая, ему пришлось дёрнуть ткань ещё пару раз, прежде чем нитка, окончательно ослабнув, не лопнула, и они оба услышали, как пуговица, сорвавшись вниз, ударилась о пол, откатившись куда-то. Джинсы тут же оказались стянуты вниз.       Парень под ним громко и зло заговорил, Нэш улавливал в его голосе возмущение, удивление, но доминирующей эмоцией однозначно был страх, — последнего, с каждым его движением, становилось только больше. Жестоко улыбаясь, Нэш прижался бёдрами к парню, ярость и гнев послужили чрезвычайно сильным источником возбуждения, плоть его стояла крепко, отчётливо ощущаясь сквозь просторную ткань спортивных шорт.       — Хватит дёргаться. Ты должен понимать, для тебя норма быть опущенным мной. Знай своё место, — он выругался, грубо, словом, известным парню под ним, ибо оно было общеизвестно во всём мире, как и многие другие английские ругательства. Пальцы нащупали резинку белья парня, Нэш тянул её, дёргал, разодрав совершенно. Со смехом, злым, жестоким голосом он вновь произнёс уже озвученное оскорбление, рука его легла на ягодицы, разводя их.       — Стоп! — произнёс парень единственный протест, что помнил из английского, — Нет!..– речь его перемежалась с родной японской речью и явно выражала точно такие же слова, протеста, возмущения, страха.       Нэш усмехнулся. Поведение парня нисколько не обеспечивало его безопасности, более того, оно лишь провоцировало, распаляло. Нэшу хотелось бы затолкать в этот рот что-то поинтереснее, но сейчас ему нечем было связать руки парня, взгляд его не зацепился ни за одну верёвку или скотч, даже мельком, в этом складском помещении был инвентарь другого рода. Нэш прекрасно сознавал, без подобных приспособлений парень наверняка стал бы отбиваться, попытался бы даже укусить, но вот это уже Нэш знал, как предотвратить. Фантазия была жаркой, горячей, он был уверен, исполнить эту фантазию было бы до безумия приятно, скользить в этом рту, что уж точно в то мгновение не стал бы улыбаться, проникать глубже, может быть, затолкать внутрь не одну только плоть, но и яйца, в эту минуту значительного размера.       Ему представилось, как парень стал бы давиться под ним, задыхаться.       Фантазия была столь ирреально возбуждающей, что он обернулся назад, оглядывая пространство и выискивая верёвку. Её не было, даже скотча, даже подобия их. Ничего.       Он взглянул на разодранную ткань белья парня, губы его недовольно поджались. Становилось совершенно очевидно, жалкие обрывки ткани не годились для реализации его задумки.       — Что же. Тогда, как там говорится, per annum, да? Мой отец, полицейский, в своих протоколах использует именно это выражение, когда описывает подобный вид сношения. Запомни его, вряд ли ты сгодишься для чего-то большего, обезьяна, — произносил он, свободной рукой стягивая свои шорты вниз, бельё его было влажным, эякулята выступило изрядное количество, Нэш усмехнулся, — надо же, как. Мне даже не придётся плевать на тебя, чтобы вставить. Благодари меня, за мою любезность, обезьяна — произнёс он, приставляя свою плоть к кольцу мышц парня.       Юноша дёргал ногами и бёдрами, стремясь уйти от омерзительного ему прикосновения, прогибал спину, не давая плоти войти в него, Нэш приседал ниже, разница в росте не давала ему стоять на прямых ногах, парень же стоял на прямых ногах, его заломленные до боли руки не терпели иного положения, он был убеждён, если он ослабит напряжение в своих ногах, позволит себе сесть, то руки его, плечи его непременно выйдут из суставов, до того сильно Голд заломил их.       — Не дёргайся ты, — зло бросил Нэш, раздражённый ожиданием, остервенелым сопротивлением парня, — Руки к чертям сломаю, ты… — вновь обругал его он; дёрнув своей правой рукой вверх по спине парня, Нэш заломил руки юноше предельно сильно, парень под ним охнул от боли, непроизвольно соскользнул плечами ниже, выпятив таким образом бёдра. — Отлично. Теперь. — приставив плоть к кольцу мышц, Нэш двинул бёдрами вперёд и зашипел, когда плоть то и дело соскальзывала вверх либо вниз, парень под ним сжимался, Нэш видел, как тот сжимает бёдра что есть сил, не позволяя ему войти. — Ах ты, чёртова… — выругавшись, Нэш подался вперёд, впился зубами в плечо парня, болезненно, жёстко, парень под ним громко застонал от боли, сжался сильнее, чем ранее, но тут же, рефлекторно, ослабил сжатие, непроизвольно сосредоточив внимание на укусе. Нэш сильным, жёстким движением вперёд преодолел сопротивление мышц, протолкнув лишь четверть, самую толстую часть своей плоти.       На этот раз крик не смог быть задушен ничем. Парень под ним закричал, губы Нэша растянулись в улыбке, — Так-то лучше… Тебе лучше кричать. Давай, обезьяна, кричи, — но тут же, поразмыслив, он, проталкивая свою плоть глубже под громкий возглас парня, произнёс, кусая его в шею, ближе к уху, — Нет, не обезьяна, ты совсем другое, ты, скорее… — в самое ухо, отчётливо, проговорил он обидное ругательство, которое парень под ним уже слышал в свой адрес, от него же, ранее. Парень понял смысл фразы, так, как если бы слышал её на родном языке. Слова были простые и смысл их был очевидный, ясный. Парень отвернул своё лицо, не желая показывать его.       От обиды, от боли, от избытка сильных чувств, что он испытал за последнее время, но главным образом, — от дикой распирающей боли изнутри, глаза его стали влажными, и он зажмурился, не позволяя себе проявить большей слабости.       Укусы были болезненными, Нэш кусал его, удерживая и проталкивая свою плоть глубже, миллиметр за миллиметром, не смотря на всё сопротивление мышц. Бёдра уже дрожали, ощущения его говорили ему, сзади у него теперь всё порвано, по крайней мере, рождалась совершенно оправданная уверенность в том.       Нэш двигался в нём, с каждым разом всё более размашисто, резко, теперь уже он скользил в нём во всю длину своей плоти, отчётливо ощущалось, как наполненные эякулятом яйца бьют его при каждом движении. Нэш, шипя и ругаясь, оскорблял его тем самым словом, которым недавно решил обозначать его, отличать от других, зажимал зубами шею у самых позвонков, чуть-чуть не доходя до линии роста волос, заставляя мучиться от боли в каждой клетке тела.       Вскоре ноги Касамацу стали неспособны держать измученное, чуть ли не изувеченное, тело и он, медленно оседая, чувствовал, как вот-вот его суставы выйдут из плеч, но Нэш, точно, как он, опустился вниз вместе с ним и теперь уже с бóльшим удобством для себя продолжил свой акт насилия.       Звуки заполнили собой помещение, хлюпающие, чавкающие звуки, его собственный голос, что ему не всегда удавалось заглушить, сбитое дыхание Нэша, ругань, периодически слетавшая с его языка в адрес Касамацу, ему казалось, словно это никогда не прекратится.       Нэш двигался до тех пор, пока в дверь не постучали, не смотря на то, как Касамацу весь напрягся, Нэш, лишь оттянув его ягодицы, чуть прихлопнув по ним, продолжил движение.       Заговорила английская речь, Касамацу в ужасе распознал в интонациях голос сокомандника Нэша. Он произнёс что-то, по обращению Касамацу точно понял, что говорящий, Сильвер, — он запомнил его ещё с игры, — знал: Нэш находится внутри.       Нэш усмехнулся, но это мог слышать один только Касамацу, произнёс что-то в ответ. Сильвер ответил ему непродолжительной фразой, из которой для Касамацу стало понятным одно только «O’кей», никаких иных слов он не разобрал, он даже не разобрал интонации, насмешливой ли, нейтральной ли, но только после диалога между сокомандниками Нэш стал двигаться в нём резче, грубее, с ещё большей уверенностью в собственной безнаказанности.       С каждым движением Касамацу становилось всё хуже. Перед глазами темнело от боли, он уже не был способен подняться, момент, когда Нэш вышел из него, Касамацу ощутил не сразу, всё болело столь сильно, что это почувствовалось совсем иначе, чем в самом начале.       Руки его отпустили, развели в стороны, ногой — ничто иное это не могло быть, — его перевернули на спину, колени встали на его ладони, руки Касамацу были согнуты в локтях и точно также придавлены ногами Нэша, рука сжала его челюсти, разжимая.       В это мгновение осознание ситуации пришло к Касамацу совершенно, плоть, обильно измазанная кровью и эякулятом, прижалась к его губам.       Лицо Нэша выражало жестокое сладострастие, удовольствие.       — Давай, я хорошо постарался, чтобы ты как следует ослаб. Теперь ты не окажешь мне сопротивления, но учти — он указал пальцем на зубы Касамацу, а после — на свою плоть, показал кулак, — язык жестов он сопроводил вербальным языком, комментируя каждое обозначение. Пальцы правой руки на челюсти Касамацу сжались сильнее, не желая, Касамацу дернул головой вправо, пощёчина заставила его вернуть голову в прежнее положение.       — В следующий раз это будет кулак. Ну, что ж ты, давай, я начиню тебя со всех сторон. Я сделал бы большее, но время, это место не подходит для наших игр в двадцать четыре часа в сутки. Знаешь, — произнёс он, придвигаясь ближе, надавив на челюсть парня сильнее, протолкнул плоть в болезненно раскрытый рот, начал мягко качать бедрами, наслаждаясь скольжением, — Ох. В тебе круто. Кругом. Знаешь, я бы попробовал с тобой ещё что-нибудь, но, чёрт, раскрой ты свой рот шире, — протолкнув пальцы обеих рук внутрь по самые костяшки, он поставил их аккурат на зубы, не позволяя Касамацу сжать челюсти. Двинулся глубже, не остановившись даже в тот момент, когда парень закашлялся, попытался втянуть воздух, но снова закашлялся, на глазах его выступили слёзы. — Да. Так. Знаешь, после всего, это не кажется таким плохим. Давай, глубже, да хоть задохнись, ты у меня возьмёшь его целиком, — в точности исполняя сказанное, он надавил голову Касамацу на себя, уже не беспокоясь о зубах парня, раскрывающего рот шире, лишь бы глотнуть больше воздуха, сейчас совершенно недостаточного. Касамацу замотал головой, руки его сжали колени Нэша, что упирались в его ладони, Нэш двинул бёдрами вперёд, Касамацу стал бить ногами о пол сильнее, сводить и разводить ноги, дёргаться, ногти его что есть сил, царапали колени Нэша, шорты его, стянутые чуть вниз для собственного удобства, закрывали колени. Усмехнувшись, Нэш ещё пару мгновений сохранил их положение, но после вынул плоть, не полностью, оставив во рту самую толстую часть. Предупреждающе поднял ладонь, сжатую в кулаке.       Слёзы текли из глаз Касамацу, положение не позволяло ему приподняться, а плоть во рту — вдохнуть больше воздуха. Он прекрасно сознавал, что ещё пару мгновений и он бы задохнулся, ему и теперь недоставало воздуха. Наблюдая это, Нэш со смешком вынул плоть изо рта парня, позволяя тому отдышаться.       Грудь Касамацу тяжело вздымалась, глаза, красные от слёз, смотрели на сидящего на нём с ненавистью, сжав челюсти изо всех сил, Касамацу не разжал их даже после крепкого удара в скулу, в челюсть, он твёрдо решил, что скорее лишится всех зубов, чем позволит повторить подобное ещё раз.       Приподняв бровь, Нэш зажал пальцами нос Касамацу, наклонил голову. Весь его вид выражал заинтересованность, насмешливость. Он однозначно веселился, наблюдая за реакциями Касамацу. Вопреки ожиданиям Нэша, Касамацу не разжал зубы, но стал вдыхать воздух чрез них.       — Какой у тебя характер… Настырный. Мне нравится, что ж, не буду выбивать тебе зубы, не обязательно же в рот, да? На лицо — почему бы нет? Все посмотрят. Тот парень, копирующий действия других игроков, Кисе, вроде как, тоже поглядит, — говорил Нэш, двигая рукой на своей плоти, что касалась лица Касамацу, щёк, скул. Касамацу, до этого зажмурившийся, резко раскрыл глаза, когда услышал имя товарища по команде, друга.       «Кисе?»       — Кисе? — повторил Касамацу, забыв о главном в этот момент, пальцы левой руки Нэша резко скользнули меж зубов, сжались, Касамацу запоздало стиснул челюсти, но намертво согнутые в суставах пальцы терпели боль от зубов легко, без затруднений. Вскоре пальцы второй руки, встав с противоположной стороны, приняли точно такое положение.       Осклабившись и сощурив глаза, издевательски, насмешливо, Нэш скользнул плотью обратно, вновь двигаясь, теперь уже скорее, ощущая скорое завершение.       Касамацу не хотел признаваться себе, но слёзы текли из его глаз не только из-за недостатка воздуха. Зажмурив глаза, он на мгновение попытался представить себе, словно сон всё, но жестокая реальность не позволила ему даже на мгновение представить это, двигая бёдрами скоро, быстро, Нэш вновь целиком протолкнул свою плоть в рот Касамацу, и, не обращая внимания на ноги, бьющие его о спину, о пол, ногти, царапающие его колени и задушенное мычание, вынул плоть он лишь после того, как эякулят полностью заполнил рот Касамацу.       Положение их тел не позволило Касамацу выплюнуть всё, большую часть он сглотнул, пытаясь вздохнуть, из его глаз текли слёзы, нос его тоже был влажным.       — Ты просто прелесть. — произнёс Нэш, похлопав плотью по щекам Касамацу, после чего, оправив бельё и всю свою одежду в целом, поднялся. — Лучше бы ты проглотил всё, у тебя стекло немного на волосы — произнёс Нэш, показывая на себе то, как испачкался Касамацу. — Бывай. Может, ещё встретимся. Я узнаю как-нибудь твой адрес, повторим.       В пару шагов дойдя до двери, Нэш обхватил пальцами замок, но, прежде чем открыть его, вновь оглядел представленную перед ним картину, усмехнулся, глаза его выражали жестокое наслаждение, на губах змеилась довольная, сытая улыбка. Оглядев себя и убедившись в собственной чистоте, Нэш повернул замок, отворил дверь и вышел, закрыв её за собой.       Увидев Нэша, Сильвер понимающе, пошло осклабился, коротко глянул на дверь, а после — на Нэша.       — Вижу, ты смог восполнить наш проигрыш?       Усмехнувшись, Нэш прикрыл глаза, но после вновь принял привычное своё выражение лица, глаза его быстро отыскали команду соперников, копирующего, в частности. Ему особенно понравилось, что он теперь разговаривал с девушкой, что значит, не находился среди сокомандников. — Сильвер, постой возле двери, я сообщу этой обезьяне, что ему следует проведать подсобку. Но, — произнёс он, обернувшись в сторону Сильвера — Дверь. Не открывай.       — О-о.       — Заткнись, Сильвер.              Когда он подошёл к Кисе и указал ему на подсобку, то взгляд недоумения, совершенно понятный и оправданный, отобразился на лице Кисе. Нэш не ошибся, предположив, что Кисе кое-что знает в английском языке, и действительно, Кисе, услышавший краткую фразу Нэша о необходимости проверить, закрыта ли дверь в подсобке, понял обращённую к нему фразу. Вначале в уме его возникли представления о гнусных вещах, вроде подлого избиения, но после, когда Нэш, по-видимому, поняв и предвидев эту реакцию, отрицательно помотал головой, — улыбнулся, Кисе ускорил шаг.       Сильвер, не комментируя, но улыбаясь, довольно, насмешливо, отправился вслед за Нэшем, весь вид которого выражал полное самодовольствие, уверенность.       Кисе не знал, что ему предстоит увидеть, не ожидал, ему мыслилось что-то вроде разорённого помещения, испачканной мебели и уничтоженного спортинвентаря, что само по себе было отвратительным, но — что-то глубинное внутри твердило ему: произошло нечто стократ ужаснее, чудовищнее. Это сильное внутреннее ощущение заставляло его почти бежать, дверь подалась легко, помещение, освещаемое естественным светом из верхних окон, показало ему всё.       Кисё не мог ожидать, что предстанет перед его глазами, когда он отворит дверь и увидит. Капитан его команды, сидящий у стены и, по-видимому, не способный подняться на ноги, но уже одетый, с почти багровыми следами на губах, скулах, с отчётливыми следами зубов на шее и плечах, следами рук на шее, на запястьях, с красными глазами — он, лишь следуя сиплому голосу Касамацу, не стал предпринимать тех действий, что родились в его голове, когда он увидел всё.       Когда он понял, что в действительности произошло с его другом, пока они праздновали победу над тем, кто никогда не проигрывает.