Горбунья

«Нет зрелища более жалкого, чем плачущая чародейка» Тиссая де Врие

Йеннифер не помнила тот момент, когда перестала быть милым ребенком, а начала превращаться во что-то странное, согнутое почти вполовину с огромным выступом на спине. Не помнила, когда в первый раз соседские ребятишки кричали обидное «горбунья» ей вслед. Не помнила, как смеялись девушки с улицы, когда парни с шутливым почтением расступались пред ней, зазывая на свидание. И конечно, она не помнила того, в кого влюбилась, и его слова, жесткие, как и его бесчувственное сердце. «Я лучше на свидание со свиньей пойду, чем с такой как ты, горбунья» Его громко сказанные слова были сильнее, чем удар хлыста. А смех тех, кто все это видел и слышал — ужасен и гулок. Она поклялась, что отомстит. Но отомстила ли? Йеннифер не помнит. Ей было чуть больше двадцати, когда в Белтейн приехала Тиссая де Врие — ректор чародейской Школы. Тогда же поползли слухи, что чародейка ищет себе учениц. Но как известно, путь магии тернист, да и не каждая девушка согласится стать могущественной, разменяв возможность нянчить собственных детей. А Йеннифер долго размышляла, прежде чем прийти, прежде чем согласиться, прежде чем стать чуть больше чем человеком. Но ежедневные насмешки, презрительные взгляды и жалостливое утешение стачивали душу, точно вода камень, доводя до безумия. Узловатые пальцы стерли жгучие слезы обиды. Йеннифер накинула на голову и плечи кружевной платок. Подмятая под ненавистным своим горбом, она отправилась в сгустившихся сумерках, прячась в ее тени к чародейке. Чтобы получить отказ, хлесткий, как и слова любимого ей человека. «Ты станешь стерильна. Понимаешь, что это значит?» Ее голос насмешливо мягкий и интонация вкрадчивая долго еще пульсировали в ее ушах, отдавая болью в висках переходя в голову, а затем по нервным окончаниям передаваясь горбу усиливаясь в нем и переходя в сердце. — А наша красотка Йенн вчера к чародейке ходила. — И что, магичка согласилась взяться за нее? — Какой там, говорят, вытурила горбунью. Взашей гнала. — Говорили-то, магия все может, а красотку нашу вылечить не может. — Гляди, горбунья на рынок пошла. Эй, красотка Йенн, говорят, в маги подаешься?.. А Йеннифер хотела, чтобы никто не знал: не видел, не слышал ее позора. Глаза заволокли слезы, и девушка, неуклюже развернувшись бросилась ковылять в неизвестном направлении, давясь удушливыми всхлипами: лишь бы не слышать мерзкого смеха, дикого улюлюканья за спиной. Заскочив домой, Йеннифер наткнулась на суровый взгляд отца и жалостливый — матери. Сердце дрогнуло: они всё знают, слышали, как кричали уличные работники. В исступленной озлобленности схватив со стола нож, Йеннифер провела по венам на запястье. Из раны хлестнула багровая кровь, оросившая одежду и пол, принося легкость в воспаленный ум. Наконец она избавится от этих жалостливых взглядов, горьких насмешек и заливистого хохота уличных девиц. Наконец избавится от тяжести, пригибающей к земле. Наконец станет свободной… Но до сознания доносится приглушенный насмешливо мягкий голос с вкрадчивой интонацией. А открыв глаза, Йеннифер осознает, что жива и что горб ее так же неизменно давит на плечи. И она рыдает, уже не сдерживаясь, в голос. По щекам льются слезы отчаянья и бессильной злости. Хлесткий удар приходится на левую скулу, и девушка вздрагивает и замолкает, судорожно хватая воздух открытым ртом. — Запомни, девочка. Нет зрелища более жалкого, чем плачущая чародейка.