Черное на черном

У Корво глаза красные-красные, от слез боли, от слез потерь, от брызнувшей в лицо крови врага, от недосыпа, и карие - от матери. У Чужого глаза черные-черные, похожие даже не на Бездну - на смолу, липкую и тягучую. Куда смотрит Чужой непонятно - на тебя или сквозь тебя. Или внутрь тебя. Сердце Корво смоляно-черное, колотится удивительно часто, почти ломая ребра - с такой же силой Корво сжимает голос своей Императрицы, с такой же силой он сжимал ночами ее бока, когда в смоляно-черной ночи им удавалась такая возможность. С такой же силой он сжимает свое оружие - меч или пистолет, или арбалет, или сжатая в кулак рука с обжигающей черным меткой. Корво не боится, потому что из-за уродливой маски не может увидеть свои красные-красные, из-за пыли и шести месяцев заключения, глаза. Его маска, второе лицо с глазами-шестеренками, сама вселяет в людей ужас, заставляет падать в обморок гуляющих по ночам девиц и забиваться в углы немощных больных стариков. Корво не носит перчаток и пальцы липкие от крови, а метка не стирается о камни, не выжигается огнем, не срезается с кожей. Корво видит под глазами черное на черном и слышит отголоски китовых песен в ушах. Мальчик с черными глазами мальчик с черными глазами мальчик с черными глазами У Старой Ветоши глаза бледно-голубые, белые и почти слепые. Она хочет ослепнуть, чтобы в черной-черной темноте увидеть мальчика с черными-черными глазами. Корво хочет от нее отшатнуться и что-то сказать - под каблуками хрустит и чавкает пыльно-серая крыса, а вокруг шеи смыкаются бледные-бледные руки. Совсем не холодные и совсем не теплые, но щеки Корво обдает жаром, и ему хочется снять маску, но не хочется дышать отходами и гнилью грязно-красных улиц Дануолла. Красных от крови, от пролитого некачественного эликсира Соколова и черные от сажи и пыли, и болота вокруг. И в этой саже и пыли, и в грязи белый-белый, раньше белоснежный до боли в глазах, костюмчик Эмили пачкается. И Корво себе обещает, что все поплатятся даже за это. Фонари у алтаря светят голубым и фиолетовым, слабо освещая черную-черную темноту: не борются с ней, а сливаются, обманывают, заманивают и поют тихие громкие песни. Алтарь яркий и насыщенный, Бездна темная и пустая, кожа Чужого белая-белая, и глаза его от этого кажутся еще черней. Корво стоит на месте и молчит, и даже не слушает, китовый вой в голове не дает ему думать, и он знает одно: ему не нужен Чужой. Это Чужому нужен Корво, потому что Корво без Чужого интересно, и грустно, и весело, и раньше, и будет, а Чужому без Корво черно-черно, пусто и скучно. Сложенные на груди руки об этом говорят, черные-черные глаза об этом кричат. Чужой шепчет ему об этом во снах. Чужой с Корво живет, и дышит, и умирает, и возвращается снова, и кашляет пылью, и сплевывает кровь - все не так, как было с другими, все очаровательней, - и падает с крыш, и неспокойно спит, и обнимает Эмили, и смотрит за Каллистой через замочную скважину. Сидит и улыбается, пьет и ест, кричит и смеется. Не просто парит наблюдателем, смотрит не черными-черными, а красно-карими глазами. И не дает спать, и подкидывает руны. А неблагодарный Корво взамен не делает ничего; игнорирует темный силуэт в зеркале, не шипит от боли на левой пясти и зажмуривает глаза в самый интересный момент. Только боится, что однажды Чужого больше рядом не будет: ему так нравится появляться из ниоткуда, быть здесь и не здесь одновременно, зависеть от сине-голубой жидкости, которую ему подбрасывает Пьеро за то, что Корво сохранил его секрет в замочной скважине. Бездна напоминает Корво черные угольные острова, темное-темное мертвое море с мертвыми живыми китами. Чужой берет его за меченную руку, ведет вперед, парит над землей и говорит-говорит-говорит, будто никогда до этого говорить не мог. И считает молчание Корво очаровательным. Корво не нуждается в Чужом, но думает, что его черные-черные глаза, честные слова-загадки и совсем не холодные и совсем не теплые руки очаровывают его. Мальчик с черными глазами мальчик с черными глазами мальчик с черными глазами Старая Ветошь стоит вся в мехах, с чуднОй шляпкой на седых непослушных волосах и с задушенной птицей в руках, просит передать Ему пару слов, но не знает, что Корво с Ним всегда молчит. Корво хочет сказать, что Он не мальчик, не мужчина, не человек, но из-под маски валит только черный-черный дым, и ее хочется и не хочется снять, и он задыхается и дышит глубоко и свободно, когда совсем не холодные и совсем не теплые губы сзади касаются шеи. Пальцы скользят по гладким выбеленно-черным китовым костям, а в руке предупредительно бьется и почти выскакивает из клетки цепких пальцев сердце его Императрицы. Черные-черные глаза встречаются с железно-золотыми линзами и Корво чувствует, как его голову сжимает тисками. В черных-черных глазах и понимание всего, и интерес, и фиолетово-голубой свет фонариков, и лазурные бочки с ворванью, и белоснежный костюмчик Эмили, и красные брызги на чужих и родных телах. Тот, кто ходит здесь, есть вместилище всех вещей. Он и колыбельная, и хруст костей под зубами. Чужой – это черное на черном, Эмили – белое на красном, а Корво – это бесконечные черточки на грязных кирпичных стенах Колдриджа. Под бледными-бледными пальцами Чужого ломаются застежки камзола, рвутся по швам рукава и трескаются найденные и подаренные, сделанные безумными покорными руками китовые амулеты. Черные-черные глаза встречаются с красными-красными, и Он смотрит сквозь него, в него, и Корво видит в смоле призрачную иллюзию всех знаний - Чужой уже мертво живет две бесконечности по человеческим меркам. Его сегодня превращается в очередное вчера, а вчера - в бесконечность. Корво знает, что ничего не знает, а Он выстраивает цепочки, но всегда удивляется результату, только наблюдает, как и сам Корво. Как и все люди. Корво напоминает себе, что Чужой - не человек. Бледные-бледные пальцы пачкаются красным, фиолетовым, белым, лазурным, серым, пылью и грязно-коричневым, а Корво поглощает только черный черный черный. Корво одновременно здесь и не здесь, Чужой ломает его кости, китовые амулеты и мироздание, тянет Корво за черные-черные волосы, а Корво молча считает это очаровательным. Он почти захлебывается чернотой, вздрагивает, как при неловком падении, и открывает глаза в черной-черной темноте под фиолетово-пурпурными одеялами. Он придавливает Эмили боком, и будущая не-его Императрица сквозь сон недовольно пищит, красное на белом говорит, что в следующий раз за это Корво может отправиться на плаху. Она помнит эти полгода в сладком, от такого быстро начинает кружится голова, спертом воздухе Золотой Кошки, помнит ужасную злую мадам и руки, которые забрали у нее мать и ее у матери. Она все еще в обиде за эти воспоминания на Корво. Она всегда мрачная, в грязно-сером, когда-то белоснежном до боли в глазах костюмчике, и дрожит из-за любого шороха, но улыбается железно-золотым линзам. Но никогда не улыбается его красно-карим глазам. Киты выбрасываются на берег, чтобы людям было легче добывать лазурную ворвань, люди чавкают крысиными внутренностями и человеческими внутренностями, по улицам Дануолла стекает болото вперемешку с белым и красным - с кровью и некачественным эликсиром Соколова. Эмили теперь красное на белом, Корво - все еще бесконечные черточки на стенах, он только здесь-здесь-здесь, а смоляно-черная чернота исчезла даже в фиолетово-голубых фонарях. Корво впервые за их бесконечность страшно и одиноко, и он все еще не носит перчаток, и пальцы все еще липкие от крови, но метка не стирается о камни, не выжигается огнем, не срезается с кожей. Корво видит в этом намек, но больше ничего не видит вокруг. Только под глазами Корво видит черное на черном, черное на черном, черное на черном и слышит отголоски китовых песен в ушах.