Шаман

Они пришли из степи. И светлый говорил о богах, а тёмный — о травах, и оба хотели — знать, но некого было спрашивать, и им пришлось узнавать самим. И местные, видя, как степь говорит с ними, так и стали их звать: шаман и доктор. Доктор собирал травы, а шаман призывал дождь. Если дождя не было, он призывал степняков, и долго водил их за собой по кругу, и бил себя в грудь, и бил в пустое кожаное ведро, как в барабан, и вёл цепочку бьющих в вёдра степняков далеко-далеко к ручью, который всякий раз менял своё русло и направление. И шаман приводил их туда, и степняки несли воду в поселение и орошали землю, и всходила трава для круторогих коров их. И степь чутко дышала под босыми ступнями припадавших к ней в благодарственном танце. Был шаман весь открыт и голокож под звенящим злым солнцем — воздевал руки, говорил гортанно и путано, щурился хитро с небесным просверком под выгоревшими добела ресницами. И на груди его бурые спирали отмечали пути, по которым двигаются светила, и сроки, когда раскрываются лепестки цветов-однодневок, и по запястьям ползли древние знания о том, как определить на человеке все устьица, через которые степь его вскормила и через которые вновь заберёт его соки. И шаман приплясывал, тряс длинными патлами, ронял с них стебельки трав, шуршал своей юбкой и пятился, уходя в юрту. Юрта эта стояла на отшибе и была окружена символами, процарапанными на вытоптанной до твёрдости земле. Просители приходили к юрте и стучали по плоскому камню у входа. Бывали дни, когда с шаманом говорили степные духи. На это время перед юртой появлялся насаженный на кол оскаленный, выбеленный солнцем и ветром череп степного лиса. Тогда заходить за шкуру-полог нельзя было никому, кроме доктора, который тоже видел людей снаружи и изнутри, говорил с кровью и твирью и мог не бояться мстительных степных духов. *** Затихло гортанное пение, метнулся на место полог, и шаман выдохнул, скинул юбку и ожесточённо поскрёб поясницу там, где её искололи неровно обрезанные стебли. — Давно не мылся? — спросил Дима, сосредоточенно кромсая пахучие корешки. — Да маскарад этот, блядь. Гуанако потянулся за тряпочкой, чтобы стереть с кожи ритуальные узоры. Они рисовались, смешно сказать, куриной кровью, но какая степнякам разница? Главное — авторитет. Узоры местами уже размазались и поплыли от плясок с бубном, но на животе, на спине, на предплечьях были все ещё красивыми. Дима торопливо кинул нарезанное в горшочек и перехватил Гуанако за запястье. — Оставь до вечера, а? Хочу так. — Он пощекотал завиток узора там, где у людей обычно находится печень. У Гуанако там, видимо, находился прямой путь сообщения со всем его блядским нутром, потому что он дёрнулся и про тряпочку позабыл. А Дима позабыл про свои корешки, потому что узоры завораживали, скручивались и раскручивались на груди, как стебли хищных цветов и... завораживали, короче. — А может, сейчас приход духов устроим? — Гуанако кивнул на лисий череп. — Мне эту штуку надо полчаса томить. — Очнувшись, Дима озабоченно заглянул в горшочек. — Перестоит — вонять будет так, что все твои вши передохнут. Так что — вечером. — Лажу гоните, доктор, — хмыкнул Гуанако, — вы моих вшей уже полгода как перетравили. Полчаса, говоришь? Он что-то прикинул в уме и подгрёб Диму к себе. Это, наверное, означало «успеем». Не успели другое — вывесить наружу череп, и он так и остался в углу, подглядывая раскосыми глазницами. О нём вообще позабылось, как только диалог перешёл в горизонталь. На узоры, гипнотически расползшиеся по телу шамана, Дима, прижатый животом к соломенному тюфяку, всё равно не успел полюбоваться, а жалко. — Думал когда-нибудь, что трахнешь шамана? — Гуанако прикусил его за мочку уха и под бёдра дернул к себе. Дима выдал что-то вроде нечленораздельного «нет» — кто бы ему дал трахнуть хоть кого-нибудь, обычно подразумевалось, что все трахают Диму, гхм, — и степь телом шамана вошла в него (шутка про твирь-в-жопу, кто-нибудь?). — Пра-а-авильно... — Голос над ухом стал гортанным и низким: таким Гуанако вещал для степняков (кажется, это называется «камлать»). — Через шамана степь говорит, широкая, древняя. Степь — мудрая. Степь сама тебя возьмёт. Судя по всему, Гуанако решил доиграть в шамана, сделать Диме подарок. Дима оценил (и всё же вспоминалась, вспоминалась твирь-в-жопу — нет интимнее знакомства, как говорится). — Степь тебя любит, степь тебя отметила, степь сама знает, кого выбирать, — сеялся и сеялся бормочущий шёпот, острая вытяжка голоса: под кожу, под язык, под кадык. — Попляши для неё. Как пишут в сопливой росской классике, кожа превратилась в лёд, когда пальцы шамана вдруг закаменели на Диминых запястьях и когда (как в классике не пишут) Диму пришпилили — и снова, и снова — к тюфяку быстрее, резче и жёстче, чем Гуанако себе позволял. В общем, когда Дима понял, что трахает его сейчас не-то-чтобы-очень-Гуанако. Сладко. — Попляши для степи, раскройся ей, ты же знаешь, как ей понравиться — ты уже ей приглянулся. Продымлённый низкий голос явно не принадлежал Гуанако, даже камлающему. И Дима плясал, насколько можно плясать пригвождённым к плоскости, обдирая колени о сухую траву. Быстро, сладко, исступлённо. — Степь тебя приметила, ты её любимчик, так попляши — и она войдёт и останется, и будет защищать тебя. Если достоин, если хорошо спляшешь. Стало страшно: вдруг ошиблась в нём великая и древняя, вдруг не понравится он ей, вдруг степь разочаруется в нём, бросит, отравит, оставит. И снова извивался степной доктор в ритуальной пляске под шёпот шамана, припечатанный узором с его кожи, и степь билась в нём, как море, узнавая, наполняя, выживая его из собственного ума. Скоро понял, что нужно сделать, и закусил изъеденные соком трав пальцы, приподнял бёдра над ладонью шамана — вот он я, открытый, какой есть, люби, бери. — Везунчик ты, — просипел знакомый-незнакомый голос, и быстро-быстро забилась внутри степная горечь. — Защитит тебя степь, охранит, оградит. Удовольствие вдвинулось не острой иглой — зазубренным ритуальным ножом, медленно, неровно, так что доктора сложило пополам, как захлопывается прочитанная книга. *** — Блядь, что это сейчас было? — промямлил Гуанако, растянувшийся прямо на земляном полу. — Э-э... Ты был шаманом? Когнитивные процессы восстанавливались медленно — проще сказать, никак не восстанавливались. — Еба-а-ать, — протянул Гуанако. Дима неоднозначно хмыкнул, повернулся набок и потёрся мокрым лбом о плечо шамана: — Что-то мне резко стало тут нравиться. — А мне не стало. Тебя при живом, то есть, дважды мёртвом мне трахают какие-то чужие мужики... — Гуанако умолк и решительно добавил: — Вот блядь же. — Раньше тебя это не расстраивало. — ...Блядь же, твои корешки и правда воняют! (с) Thairinn & Fatalit Feb 2016