Сейчас
Оставалось совсем немного до рассвета, когда Джерард смазанным движением руки указал на горящие огни заправки. Несколько часов назад прошел сильный ливень, и теперь мокрая автотрасса, усеянная оборванными ветром листьями, отражала свет фонарей. После того, как в стекла перестали настойчиво барабанить капли дождя, мы продолжили нашу поездку уже с открытым верхом моего старого кабриолета. Я свернул, и колеса бесшумно прошлись по асфальту. Тогда Джерард просто облокотился о лобовое стекло, лениво зевая. А мне показалось, что я задохнусь прямо там в ту же секунду. Ведь когда-то он тоже так делал. Хотя нет, далеко не так. Протягивая заправщику зажатую между двумя пальцами купюру, я не отрывал взгляда от расслабленного лица Уэя. С закрытыми глазами он блаженно вдыхал холодный воздух, пропитанный влагой и дождём. Дрянные красные волосы были в полном беспорядке после поездки на большой скорости и спадали на веки. Я заметил, что они уже сильно отросли, и теперь виднелись темные корни – такой родной, за многие годы забытый цвет. Дверца с режущим слух скрипом открылась, но подниматься я не спешил – только дернув ногой, почувствовал, как её прошибло тысячами тонких иголок. Разминая затёкшие мышцы, я отвернулся от Уэя и откинул голову назад. Тут же встречаясь с каким-то матовым, потускневшим небом, словно мутная вода в стакане. Этот удушающий серый цвет, которым заволокло звезды, разрезали электрические провода. Я безрадостно улыбнулся: если сам Джерард за эти годы и научился скрывать чувства, то небо его всё равно выдавало. – Я отойду. – Угу. Невольно оборачиваясь на Джерарда по пути к уборной, увидел – на заправку въехала черная шкода. Внутри вдруг что-то противно защемило. Мне не стоит думать о том, что вскоре он скроется за тонированными стеклами этой машины и опять исчезнет. Ну и что, что в этот раз навсегда? Не мне ли этого так сильно хотелось? Дверь в туалет освещалась искусственным зеленоватым светом. Я подошёл к умывальнику, с удивлением отмечая наличие нормального зеркала над раковиной на такой захудалой заправке. Мне нужно было освежиться. Несколько раз плеснув на лицо воды, я уставился в своё отражение: в глазах – полопавшиеся капилляры, а под ними – отчетливо выделяющиеся синяки. Холодные капли воды, собираясь над бровями, тяжело падали и разбивались о ресницы. Я зажмурился от боли в уставших глазах.До
Этот парень еле шёл. Казалось, весь этот поток студентов мог просто смыть его волной, не оставив и следа. Он жался к железным шкафчикам, прикрыв рукой бок, словно осознанно защищая одну часть тела. Хотя сам выглядел настолько бледным и прозрачным, что эта защита была лишь самовнушением. И всё-таки, меня зацепил этот жест. Что-то было не так. Действительно было. Когда он упал посреди коридора, я был единственным, кто это заметил. Наверное, потому, что не смотреть на него не мог. Никогда. Потому, что Джерард очень мило напевал, когда думал, что никто не видит. Потому, что каждый раз, когда я проходил мимо, то видел в его скетчбуке целый мир и желал увидеть больше. А на уроках искусства это больше плескалось в его восхищенных глазах, которые он прятал каждый раз, когда его эмоции становились хоть чуточку заметны другим. Потому, что этот парень – единственный, кто интересовал меня среди всех этих фальшивых пустых людей. Я оказался рядом с Джерардом так быстро, что даже не заметил этого сам. А Уэй отшатнулся от моей протянутой руки, как от огня. Тогда я ещё ни разу не видел такой отчаянной паники, какую заметил в его глазах. Но это только тогда. Ведь позже мне ещё предстояло не раз с ней столкнуться. Он не любил майки или футболки. Вечно укрывал свои острые плечи мягкой тканью серого поношенного свитера. Укрывал всё своё маленькое тело, пытаясь отгородиться от внешнего мира: толстая вязка, вероятно, создавала ложное ощущение безопасности. И это было ещё раньше, а теперь, когда я стоял перед разболтанной дверью кабинки в туалете, я думал, что сойду с ума. С другой стороны Джерард заходился в неконтролируемых всхлипах, которые с каждой минутой становились все чаще. Он так громко гортанно дышал, что его паника тяжелым балластом переползла и на мои плечи, цепко обхватывая и перекрывая кислород. Руки мелко дрожали, я терзал губы, ведь был без понятия, что с ним, а также, что мне делать. Убедить его пустить к себе оказалось невероятно трудной задачей. Но всё же, я был несказанно благодарен себе за настойчивость: я разговорил Джерарда, и за яростным сопротивлением моей помощи он забыл о своей панике. Я попытался успокоить его и расспросить, что же случилось: присев рядом с ним в углу, в который тот забился, мягко положил руку на колено, поджатое под его грудь. Тогда он ещё больше запаниковал, дернувшись и ударяя меня по тыльной стороне ладони. Джерард болезненно поморщился после резкого движения и начал часто хватать воздух, словно его легких мало, чтобы уместить столько кислорода, сколько ему было нужно. Рука его теперь лежала на боку, и я знал точно – что бы ни случилось, больше я этого не допущу. Но слушая Джерарда, я чувствовал, как меня самого постепенно сковывает ужас. – Нет, – Уэй замотал головой, пустыми глазами сверля грязный кафель, – он не только избил, он… Я… – всхлип, сорвавшийся из его груди, сказал достаточно. Так же, как и серые и фиолетовые синяки на его теле. Светало. Солнце лениво поднималось на небосвод, кротким желтоватым светом освещая площадь, которую укрыла уютная тишина. Наверное, она не забыла набросить край своей потертой шали и на нас, раз было так безветренно и спокойно. Слуха касались только мягко шаркающие шаги Джерарда, что шёл рядом. Как бы это ни было странно, но за несколько недель мы с ним… Не то, чтобы стали друзьями, нет. Но теперь у меня появилось то самое чувство, когда ты идешь на пары, при этом зная, что тебе есть к кому подойти в холле. Продолжить ещё вчерашний разговор, поинтересоваться, как провёл вечер и стараться игнорировать желание не отходить от этого человека. Ни на минуту. Это утро отличалось тем, что Уэй позвонил мне, когда я только открыл глаза и ещё секунд десять не мог понять, чей это голос в трубке, и что этот парень от меня хочет. Но когда до моего мозга поступила информация о том, что я ему срочно нужен, я вскочил с кровати, обещая, что сейчас прибегу к Джерарду домой. В трубке послышался тихий сдержанный смешок, видимо, сквозь ладонь, а потом он сказал: – Фрэнк, я ведь тебя толком не знаю. – Черт, прости, я просто… Только проснулся и не совсем хорошо соображаю, – я был готов взвыть от своей тупости. – О, я тебя разбудил. Извини, – в голосе было слишком много сожаления. Мой очнувшийся после неловкой ситуации мозг предположил, что расстроился он, потому что подумал, что я не помогу ему совсем. – Мы можем встретиться на площади рядом с колледжем. Через двадцать минут. – Отлично! – Джерард заметно повеселел. – Спасибо, Фрэнк. Поэтому сейчас мы бродили по площади, разговаривая и обсуждая всё, что взбредёт на ум. Людей практически не было, и я задумался о том, что проводить время с Джерардом наедине мне нравится намного больше, чем в стенах колледжа. – Ты так и не сказал, зачем я был тебе нужен, – вдруг вспомнил я. – О, это… Мне просто очень нужно было уйти из дома на время, потому что от-тец, – Джерард запнулся и опустил глаза куда-то на свои ноги, – в общем, нужно было… – Убежать, – кулаки сжались автоматически. – Да. Последовало долгое молчание, во время которого один из нас старался справиться со страхом, а второй – со злостью. – Раньше я убегал и блуждал по городу один, но я подумал, что если ты не против проводить со мной время, то я мог бы позвать тебя. – сказал Джерард. – Все правильно. Ты можешь. Такой звучный и искренний смех ударялся о потолок моей комнаты, рикошетом отбиваясь от стен и закрепляясь в моей голове навсегда. Джерард смеялся. Впервые при мне. Мы пересмотрели, наверное, уже все старые фильмы из моей коллекции за эти несколько месяцев. Заслушали мои любимые альбомы до тошноты так, что я больше видеть их обложек не мог. Мы ели на моей кровати, всё так же смеясь, а потом засыпали посреди крошек и обёрток, изморённые и до неприличия счастливые. Моя мама полюбила Джерарда как сына, а иногда мне даже приходилось ревновать. Готовя его любимые булочки, она всегда нетерпеливо спрашивала, когда же он снова к нам придет. Он улыбался здесь, в моей комнате. И я был счастлив, что именно в ней Джерард смог снять свой дурацкий свитер, оставаясь в одной футболке. Я видел, как он оживает после того, как на холодном кафеле в общественном туалете, вытирая рукавом этого ненавистного свитера слёзы со стеклянных глаз, он рассказывал мне о том, что его изнасиловал собственный отец. Но было кое-что, что до сих пор являлось негласным запретом – прикосновения. Это осталось таким же табу, каким установилось в тот день. Я не касался его, когда мы вытаскивали чипсы из одной пачки. Когда валялись на полу, слушая Led Zeppelin, и моя рука находилась в сантиметре от его. В тот момент мой палец неосознанно дернулся, и когда я понял свою ошибку, сердце болезненно сжалось. Так ведь не должно быть. Джерард как никто другой заслуживал человеческого тепла и такую ценность, как возможность прикоснуться и обнять. Джерард, который мог питаться одним зефиром и при этом быть абсолютно довольным. Джерард, который засыпал буквально за несколько минут, выглядя при этом как растрёпанный ребенок с карандашом в расслабленной руке. Джерард, который сейчас рисовал супергероев и комиксы, а через пару дней – мои глаза. Джерард, который… Который мой Джи. Он уже точно стал им, когда я нечаянно коснулся его руки в дверном проеме кухни. Места было слишком мало, и я лишь мазнул пальцами по его запястью. Тогда весь мир будто затих. По крайней мере, я его не слышал. Слышал я, только как Джерард резко и глубоко втянул воздух, и пока до нас обоих доходил смысл того, что произошло, всё, что осталось для меня – это взволнованное дыхание. Мои глаза встретились с его. В них была смесь тревоги и шока. Лишь несколько бесконечно долгих секунд. А потом он, будто что-то решив для себя, кивнул и вдруг потянулся рукой к моей ладони. «Джи», – подумал я и потерялся где-то между его улыбкой и затихшим миром. Джерард рисовал небо. Нет, не в своем скетчбуке, а взаправду, он точно – я уверен – рисовал небо. В его руках были все эти воздушные, как розовая сладкая вата, облака и все краски, что создавались не природой, а им самим. Он решал, когда солнцу садиться, или когда самое время разбавить его картину бесшумно пролетающим ключом птиц. Птицы никогда не портили произведение: не смазывали когтистыми лапами охру с лазурью, не царапали горизонт и не клевали солнце. Им положено было пролетать по картине, и я полностью согласен с природой в том, что та не наделила крыльями людей. Только избранные из них не обесцветили бы небосвод. Джерард говорил, что люди очень грустные, ловя мой скептический взгляд – как он мог разглядеть какую-то грусть за тоннами косметики и фальшивыми улыбками, наигранными жестами и слишком громким смехом? Может именно об этом он и твердил? Со своей последней парты, или конца коридора, или потертого диванчика в столовой, где крепко держался за свой блокнот, Джи наблюдал за ними. Он был таким сосредоточенным, вглядываясь в их лица, будто пытаясь узнать все их мысли, сердца, а потом силясь воссоздать на небе похожие; и при этом был до ужаса невнимательным, не замечая, что пока он рассматривал их, я, ничуть не скрываясь, рассматривал его. Как бы то ни было, небо служило Джерарду Уэю холстом. Вечным, бесконечным, глубоким и бескрайним, который отображал его эмоции почти так же правдиво, как карие глаза. Небо дышало грозой и вспыхивало, когда Джи понуро опускал голову, раздосадованный чем-то. Оно напивалось цветами и сияло, когда вокруг его глаз появлялись мимические морщинки из-за тёплой улыбки. Оно растапливало налитые им краски, после этого давая Автору смешать палитру. «Как странно, – мелькало иногда среди моих мыслей, – что Автор неба такой маленький и хрупкий. Оно большое и тяжелое, пропитанное водой, которой суждено упасть дождем. Наверное, только такой физически слабый человек мог бы усмирить и удержать в себе большое количество цветов. Наверное, именно поэтому его вены такие синие, а глаза изредка меняют свой цвет. Краски плескаются в своем вместилище». Всё стремительно откатилось назад, когда я почувствовал запах медикаментов. Этот до безумия стерильный, противный запах, что сопровождал меня до палаты. Всё, что у нас было, в один миг превратилось в ничто, когда я увидел его израненное лицо, побитые плечи и тело. Я был просто в ярости, и ярость эта была так сильна, что мне хотелось выть от отчаяния. Я желал разгромить палату, выбить окна, разбить в дребезги все эти приборы и просто убить того пьющего подонка, в конце концов. Мне казалось, что неконтролируемой, необъятной злости слишком много для моего тела. Ещё чуть-чуть – и плотину прорвет, а неукротимые эмоции вырвутся наружу. Это был не просто момент, когда отец доломал его. Это ещё была и та самая точка, которая возвращает к старту. Мучительному как для него, так и для меня. Ведь когда я метался между сомнением и желанием взять его за руку, Джерард беззвучно, самими только искусанными губами сказал, опережая меня: – Не нужно. И тогда мне показалось, что я падаю. В бездну, или в ад, или просто на пол невыносимо белой палаты – это было неважно. Потому что весь мир, что меня окружал, вдруг начал осыпаться. Он больше не был тихим, теперь он душераздирающе вопил в предсмертной агонии. Мир умирал, и умирая, он крушил, забирая в бездну своих обитателей. Ведь ему, как и людям, тоже было страшно уходить в одиночестве. Я приходил к Джи и читал вслух. Иногда мы говорили о комиксах, иногда ели его любимые булочки, которые принесла моя взволнованная мама. Лицо её тогда было красным, разгоряченным и взволнованным, на нём блестел пот и страх. Последний раз она была такой, когда попал в больницу мой отец. Но больше я не прикасался к нему, а небо душило своей безжизненностью. Скорее всего, в моём горле не было бы давящего кома, если бы я не знал, какие его руки на ощупь: суховатые, но всё равно приятные, с небольшой мозолью от карандаша на среднем пальце. Если бы я никогда не почувствовал их тепло, возможно, мне не приходилось бы отворачиваться, пряча глаза, и говорить, что я отойду в туалет. Чтобы потом найти его практически вслепую, ориентируясь лишь на размытые цвета из-за пелены подступающих слёз и, сильно зажмурившись и уперевшись лбом в дверь, отчаянно, беззвучно рыдать. Когда в Нью-Джерси приехала тётя Джи, дело сразу рассматривалось судом. Так как кроме отца у него не было никого, миссис Уэй примчалась из Северной Дакоты сразу же, как только ей сообщили обо всём случившемся. Пусть они и виделись редко, но по словам Джерарда, между ними всегда были хорошие отношения. Мне пришлось остановить её, когда она потянулась к нему дрожащей рукой, и это, пожалуй, было самым страшным. Женщина много плакала, смотря на изувеченного племянника, а тот провожал тусклым взглядом её печальную миниатюрную фигурку до выхода и тихим, бессильным голосом просил меня прикрыть окно. Он не мог рисовать, потому что его кисть в нескольких местах была перебита. Переломов у него, к счастью, не было, но меня часто будили его хрипы и сдавленные стоны посреди ночи из-за устрашающих гематом по всему телу и болей внутренних органов. Джерард будто стал ещё меньше и прозрачнее. Его можно было заметить в палате только по темным волосам, заломленным из-за подушки. Скулы его стали острее, лицо посерело. Складывалось ощущение, что вот-вот и он исчезнет совсем. Когда он снова сжал в пальцах карандаш и поднес его к бумаге, мне было не по силам оторвать взгляд от его лица. В глазах будто начали вспыхивать первые слабые искры. Такие короткие, но насыщенные и горячие. Джерард облизывал и легонько прикусывал губу, когда процесс поглощал его полностью. Иногда уголки губ невыразительно, совсем незаметно дергались, и тогда я поглядывал на небо, обуянное красками. Прошло несколько месяцев, когда Джи подошёл ко мне на кухне своими шумными, шаркающими шагами, которые так раздражали его тётю. Я сразу заметил, что он думает о чём-то очень важном, очень значительном. Будто готовился к чему-то, переминаясь с ноги на ногу. Брови были нахмурены, а плечи – напряжены. Джерард стоял в дверном приёме несколько долгих минут, а потом подозвал меня жестом: сначала робко и медленно занося руку, словно какая-то неуверенность ухватила его за запястье цепкими лапами, а потом решительно перерезая ладонью воздух и вместе с тем – лапы сомнения. И только когда я стал напротив него, а он вновь посмотрел мне в глаза, меня осенило. И вот опять мы стояли в этом дверном проёме. Снова я сжимал его худую, суховатую ладонь. Он смотрел мне в глаза с преданностью и трепетом, а я не смог удержаться, поднося его руку к губам. Совсем невесомо дотронулся ими к выпирающим косточкам. И в тот момент где-то под лопатками защекотало легкое волнение, ведь кончики моих пальцев явственно ощущали участившиеся удары пульса на запястье Джи. Я с опаской поднял глаза, чтобы увидеть его несдержанную счастливую улыбку, а через мгновение он уже смущенно хихикал. И мир снова затих, чтобы услышать этот смех. – А вот я с тобой не согласен! Я считаю, что им не стоило снимать продолжение, потому что все прекрасно знают: второй фильм всегда хуже первого, – возмущенно сказал Джерард, указывая на монитор ноутбука на другом конце кровати. – Зато там спецэффекты качественнее! – наблюдая за эмоциями на его лице, возразил я. На самом деле я был согласен с Джи, но иногда стоит распалить в нём интерес к спору, чтобы потом лицезреть его в таком раздразненном состоянии. Сначала он мило хмурился и, активно жестикулируя, без остановки доказывал свою точку зрения. А потом, конечно же, замечал мою довольную улыбку и начинал бои без правил на кровати. Мы в шутку дрались подушками, пытались завалить друг друга и обезоружить, незаметно для себя стаскивая на пол постель, скрученную и до половины вывернутую наизнанку. – Что же, в этот раз победа за мной, – довольно произнес я, нависая над Джи, который лежал запутанный в одеяле. – Ты ещё свое получишь, гад, – со смехом ответил уже порядком вымотанный Джерард, перестав предпринимать попытки освободиться от своего кокона. На его глаза упала черная прядь, и Джи постарался сдуть её, но у него не получалось – та упрямо падала обратно. Я осторожно убрал её, возможно, на секунду дольше положенного задержав пальцы на его лбу. В комнате было тихо, слышалось только наше тяжелое дыхание. – Неужели такой уж прямо гад? – проскользнувший в голосе флирт не остался незамеченным. – Такой, – уверенно произнес Джерард и облизал губы. И мой взгляд на них он тоже, вероятно, уловил. Догадаться было нетрудно, ведь уже через секунду они прижимались к моим. Когда шок плавно сменило осознание, мою кровь тут же заполнил адреналин, казалось, до максимума. Сердце билось о грудную клетку так, что пульс отдавался в ушах. Я тут же закрыл глаза, отдаваясь лишь ощущениям, когда почувствовал, что высвободившаяся рука Джи легла мне на шею. Тело тут же отозвалось, покрывшись колючими мурашками. Я целовал его, а сам всё больше убеждался в том, что любое молчание Джерарда способно заглушить окружающий мир. Ведь теперь я не слышал даже отголосков его звуков. Время шло, а дело об изнасиловании не закрывалось. Суд никак не мог состояться, ведь его постоянно переносили, сзывая всё новые и бессмысленные заседания. Уже дважды Джи приходилось видеть отца, и каждый раз, когда их взгляды пересекались, он до боли сжимал мою руку. А я немо обещал миссис Уэй, что с ним всё будет в порядке. После очередной поездки в суд Джерард был очень взвинчен. Машина его тёти поломалась и мне пришлось одолжить отцовский кабриолет, чтобы отвести их туда и обратно. Возвращение домой сопровождалось давящей на уши тишиной, прерываемой только шумом прокатывающих рядом автомобилей. Джерард всё никак не мог взять себя в руки после встречи с отцом в коридоре здания суда: он машинально, безостановочно теребил край свитера и кусал щёки с внутренней стороны. Иногда мой слух задевал неприятный звук скрипа зубов. Эти движения были какими-то отчаянными и лихорадочными, будто служили ему якорем, и остановись он – произойдет непоправимое. Спасительным моим порывом стала остановка машины и бесцеремонное вытаскивание из неё Джи. Тот был настолько порабощенным и отсутствующим, что изумление в его глазах появилось лишь тогда, когда я сжал его в крепких объятиях. Сначала на его лице читался шок и непонимание, а потом на них плавно наползло осмысление. Тогда он молча положил дрожащие руки мне на плечи, сильно сжимая их, и долго-долго ещё не отпускал. – Фрэнк, – когда мы вернулись в машину, он произнес моё имя на грани слышимости, так, чтобы не разбудить уснувшую миссис Уэй на заднем сидении, – Я не хочу домой. Давай отвезем Альму, а потом ещё покатаемся? Я кивнул, не отрывая взгляда от дороги. И так мы впервые отправились просто кататься на машине. Бесцельно, совершенно без какого-либо маршрута, без колебаний сворачивая туда, куда больше хотелось, и забывая обо всём до следующего поворота. Джерарду очень нравился ветер. Он ловил его всем телом, немного поднимаясь с сидения и держась за лобовое стекло пальцами. Когда сильный поток воздуха на скорости ударял по ушам и шумел, шумел… Джерард только закрывал глаза и упивался им. Иногда мы останавливались, примыкая к обочине, и сидели на капоте, разговаривая, или просто прислушиваясь к беседам сверчков. Иногда мы лежали на заднем сидении, целуясь и перекидываясь ненужными, ничего не значащими фразами до тех пор, пока веки уже не становились свинцовыми. Или пока не сбивались со счёта появляющихся одна за одной первых звезд. В один из таких вечеров, когда я ждал Джи рядом с машиной, он опаздывал. Не то, чтобы я жаловался, ведь его я мог ждать сколько угодно, но дело в том, что Джерард никогда раньше не задерживался. Успокаивало меня лишь то, что я видел его силуэт в окне. Рядом стояла миссис Уэй, и если сначала фигурки часто жестикулировали, то сейчас одна из них – Джерарда – остановилась и замерла, словно кто-то поставил на паузу немое кино. Через пару минут он вышел из дома. Ему хватило только поднять серьёзные глаза, и я понял – дело выиграно. – Прости меня, что я не сказал тебе, когда будет суд и прочее… Я не хотел, чтобы ты видел меня там таким… – Все нормально, Джи. – Но я правда чувствую себя виноватым. Ты так много для меня сделал, я должен был… – Джи, я понимаю. Не нужно себя винить. Главное, что теперь он за решеткой. – Да. Мы были около реки. Сверчки, по обычаю, беседовали своей тихой трелью, а мы смотрели на меланхоличные, слабые волны, толкаемые редкими порывами ветра и набегающие на берег. Безлунной ночью безмятежно хлюпающая вода была тёмной и холодной. Джерард умостился локтями на лобовом стекле, опустив подбородок на руки. А постоянно возвращаемый мною на его плечи плед, опять сполз на спину. Я пододвинулся к Джи, вновь укрыл и обнял за талию, зарываясь носом в волосы. – Фрэнк? – Да? Джерард повернулся ко мне, прикусив губу. После секундной паузы осторожно сказал: – Я хочу тебя. – Что? – Я готов, Фрэнк. Я хочу тебя, – Карие глаза в темноте выглядели почти чёрными, и смотрели не по-детски уверенно. Я поднял взгляд на глубокое звёздное небо, вспоминая прошлый раз, когда Джерард сказал что-то подобное. Вспоминая, что ничего не получилось. Нам пришлось остановиться почти сразу, потому что сознание контролировать невозможно, и Джерард начал плакать во внезапно накатившей панике, параллельно с этим терзая себя обвинениями, что всё испортил. Как тогда в туалете, он забился в угол, его глаза были зажмурены, а кулаки судорожно били колени, на которые падали крупные слёзы. И как же остро и болезненно кололо у меня в груди, когда он так себя изводил. Мне потребовалось много времени, чтобы вывести его из такого состояния: держать его руки в своих, не давая мучить себя, шептать слова утешения, которые были абсолютной правдой, обнимать и чувствовать, как он вырывает свои запястья из моей хватки и сам с силой цепляется за меня. – В этот раз всё будет не так… – теплыми пальцами он взял меня за подбородок, заставляя посмотреть на него. В глазах была мольба. Я снова посмотрел на небо, будто спрашивая у того совета. – Джи… – я отрицательно замотал головой, сжимая губы в тонкую полоску. – Фрэнк, – вдруг чётко и напористо сказал он, что было ему несвойственно, – Я. Тебе. Верю. И тогда я уже не смог сделать с собой ничего, потому что он сидел на мне, прижимаясь всем телом, а рука этого неумелого искусителя уже шарилась по моей спине, опускаясь к ремню. Его пальцы подрагивали, он скользил своими бедрами по моим. Я медленно поцеловал его, надеясь, что этого будет достаточно, что он остановится. — Да ладно тебе, Фрэнк. Не сдерживай себя, прошу, — У меня закончилась выдержка, когда он выдыхнул это мне в шею. Моя рука надавила на его поясницу, заставляя выгибаться. – Я верю тебе, – повторил он перед тем, как накрыть мои губы своими, попутно расстегивая рубашку. – Мне нужно тебе кое-что сказать. Кое-что плохое, Фрэнк, – убивающий тишину шепот. – Тс-с… Не нужно. Не в этот момент, – почти беззвучно кинул я, смотря на звёзды. Сейчас было слишком хорошо, чтобы портить такую ночь. Голова Джерарда лежала на моей груди, а я – на прохладной зеленой траве. Черные волосы щекотали шею. Он сильнее прижался ко мне, закинув одну ногу на мои. – Хорошо, – беглый, какой-то уютный поцелуй в шею влажными, горячими губами. В итоге он всё-таки сказал. Спустя два дня, упавшим и обреченным голосом, но сказал. Моя мама и миссис Уэй весело болтали о каких-то женских делах на диванчике рядом, собака за окном громко лаяла на проезжающие машины, перебивая разошедшихся в своих выступлениях птиц, а телевизор пестрел яркими картинками и музыкой. Я уже тогда должен был заметить, что мир слишком громкий. Звуки влезали под кожу, были слишком навязчивыми, слишком вездесущими. Почему-то я не обратил внимание. Миссис Уэй передала мне тарелку с отрезанным куском её пирога, который я настроился тут же поглотить, зная, какой божественный он на вкус, а не тут-то было. Сидевший рядом Джерард вдруг повернулся и прошептал на выдохе: – Я переезжаю в Северную Дакоту. Кусок застрял в горле. Чайная ложка минорно звякнула о тарелку, а потом, скользнув по ней, приземлилась на ковер. Помню только, как вылетел на улицу, сопровождаемый недоумевающими взглядами женщин, как кашлял по пути из-за застрявшего в горле пирога, как упал и схватился за голову на идеальном зеленом газоне, с которого мама даже любимую собаку прогоняет, и как вдруг почувствовал себя до ужаса старым. Я поднялся, потом упал, потому что ноги подкосились, опять поднялся и начал бежать. Подальше, куда-то очень далеко отсюда. Я был так стар, и я так устал, а когда начал убегать, почему-то казалось, что у меня сейчас вырастут крылья, которые можно расправить и улететь. Я бежал со всех ног, зацепляясь за камни, стараясь шумным загнанным дыханием заглушить слишком громкий мир. Мир, который снова сводил меня с ума. Закрыть его дыханием, поставить стену, запечатать. Крылья уже почти прорезались, я почти упорхнул, но вдруг старческая усталость догнала меня, и я свалился, выдохшийся, на берегу речки. – Ну и после всей этой бумажной волокиты… Ей удалось стать моим опекуном, – склоняя голову, чтобы дотронуться щекой к моей руке, сказал Джи. Мы стояли на мосту над этой самой речкой, которую изучили своими взглядами уже вдоль и поперек. Я перебирал рукой черные пряди волос Джерарда, другой обнимая его за талию. Солнце падало на горизонт, и небо было красным. – Поэтому… Она хочет жить у себя, в Северной Дакоте. Слишком мало. Слишком далеко стояли. Хотелось обнимать так, чтобы кости поломать, так сильно, чтобы всё-всё раздробить. Не мог я просто держать его за руку, лишь касаясь запястьями, хотелось, чтобы вены наши переплелись, вросли друг в друга. Так горько было стоять на этом мосту вместе с Джерардом, закапывая нашу любовь. Я впитывал в себя этот момент, делил его, а потом вплетал в память по маленькой ниточке. Чтобы они так затерялись во мне, что вырвать было бы невозможно. Невозможно, не убив при этом. Устроился за спиной Джи, обнимая сзади, втыкаясь где-то между шеей и слегка жесткими волосами. Я такой жадный. Мне так эгоистично не хотелось его отдавать. Мой. Я вдруг услышал всхлип. Отпустил его, отошел к перилам, не решаясь. А потом, выдохнув, всё-таки повернулся и посмотрел на его лицо. Рот Джерард зажал рукой, а глаза утопали в слезах. В них отражался розовый закат, и это зрелище мне показалось до ужаса красивым. Не вписывалось только его чёрное пальто. Вдруг мне стало смешно. Согнулся пополам, срываясь на страшный, сардонический смех. Он был хриплым и неприятным, наполненный отголосками какой-то катастрофы, и этот хохот завладел всем моим телом. Я не мог остановиться, и еле вдохнул, когда лёгкие уже опустели. Посмотрел на Джерарда – тот даже не вздрогнул. Странно, что ему не смешно.Сейчас
О, зато сейчас он смеялся. Захлопнув за собой дверь из уборной, я прожигал взглядом его спину в кожаной куртке красного цвета. Эти блядские крашенные волосы, и то, как Уэй держал сигарету в руках. Тонкая кисть была так изящно согнута, а длинные, донельзя женские пальцы, привычно сжимали эту дрянь. Как же далеко ему пришлось уйти, чтобы отказаться от того, кем он являлся. Он всё ещё сидел в моей машине, и это было неправильно. Ведь спустя все эти годы она до сих пор была пропитана им прежним. Сейчас Уэй улыбался новым дружкам своей, должно быть, лучшей фальшивой улыбкой, и смеялся слишком громко. Не он ли когда-то смотрел на таких с сожалением, считая их бесконечно грустными? – Мы можем отойти? – не знаю зачем, но мне правда нужен был этот разговор. Поэтому я стоял перед ним, так неуместно появившийся, когда он что-то рассказывал одному из людей, приехавших на чёрной шкоде. Джерард повернулся, одарил меня каким-то мутным взглядом (неужели успел уже приложиться к бутылке?) и кивнул. А потом я услышал что-то, что он не смог из себя выгнать или закрасить – шарканье. Его словно холодными, длинными щипцами болезненно вытащили наружу из той мрачной коробки, куда с остервенением было закинуто прошлое. Когда мы отошли от машины подальше и зашли за стену заправки, я понял, что не знаю, о чём с ним говорить. Прокашлялся и выдал первую пришедшую в голову чушь: – И… Ты больше не вернешься? Я помню, как однажды Джерард приехал в Нью-Джерси спустя несколько лет. Несколько лет моих звонков, на которые в ответ не получил даже сообщения. Тогда всё, в чём я действительно нуждался, был его звонок, которого не было. Когда он появился в городе, я думал, что умру от остановки сердца. Это было настолько невозможно, насколько почему-то страшно. Я подумал, что мой Джи вернулся. Но на самом деле это был уже не мой Джи, и приехал он чтобы уладить какие-то дела с бумагами. Он продавал свой старый дом. Хотя, я его понимаю в какой-то степени. Когда Уэй приехал в Северную Дакоту, должно быть, он был счастлив не быть «тем самым мальчиком, которого изнасиловал собственный отец». Его не знал никто, для всех он был лишь племянником миссис Уэй. И эта новая жизнь не могла не опьянять. Не могла не быть глотком свежего воздуха после всего пережитого. Я не виню его в том, что он не захотел возвращаться в прошлое, где его поджидали только страхи и демоны. И в том, что между жизнью и мной он выбрал жизнь. Джерард был скован и желал освободиться. Мечтал о великих вещах, что ждали его в новой жизни. Избавившись от дома, тем самым отрезав все, как Джерард думал, ниточки, что связывали его с прошлым, он опять уехал. Но какие же мы бестолковые люди! Как же зря мы хоронили нашу любовь… А ведь она не умирала там на мосту, а только смотрела на нас со стороны, насмешливо ломая могучей рукой поставленный нами крест. Джерарду долго потом не хватало смелости протянуть руку в мрак, который оставил позади. Боялся, что тот сожрёт его. Но время проходит, и безумство возвращается. Джерард опять приехал, но на этот раз только ко мне. – Не вернусь. И этот раз был ошибкой, – он царапал ногтем кирпичную стену, избегая моего взгляда. А внутри у меня всё кричало: как же необходимо было обнять его, вдыхая аромат одеколона, что перебивал такой нужный, родной запах. Сжать худое тело в жадном порыве и целовать, целовать до умопомрачения, забыв кто он, зачем и где живет. Может быть, я бы попросил его остаться еще на одну ночь. Он бы не отказал, я знаю это. Но я не уверен, что мне хватит сил выжить после этого. – Да, наверное, – усмехнулся я, вспоминая, как отчаянно стонал он подо мной, царапая мне спину. Она долго ещё будет жечь и напоминать. Скорее всего, Уэй не ждал, что я скажу это, поэтому как-то оскорбленно-удивленно посмотрел на меня. Мне даже на секунду показалось, что в его глазах блеснуло что-то от прошлого Джи. Будто звякнули ключи той клетки, в которую он заточен. А может быть, я был неправ. Потерял ведь способность слышать такие мелочи с тех пор, как живу в вечно кричащем мире. Как и способность увидеть обрывок надежды, спрятанный за серыми тучами. Он сел в машину к его новым друзьям, которые не знали, через что нам довелось пройти. Не смотря на меня, Джерард захлопнул за собой дверь. И скорее всего, всё бы обошлось, если бы не его последнее движение. Его последний, брошенный на меня через заднее стекло, взгляд. Взгляд Автора неба. Тогда, наверное, молния прошибла мое тело. Я уверен, что чувствовал, как она выжигала моё сердце, дробя ребра и оставляя их дымиться. В моём горле было пламя, а в голове вертелась только одна мысль: откуда у тебя такая власть над моим несуществующим, сожжённым дотла сердцем? Светало. О, дорогой, ты опять убегал на рассвете… Возможно, это и было бездушно с твоей стороны. Но, догорая, я простил тебя. Ведь только я один в этом мире знал, что свою душу ты оставил на берегу реки.