***
Лицо Майкрофта бесстрастно – он лишь наблюдатель – но и его сердце пропускает непозволительно много – целых два удара. Разворачивающееся действо подкупает своей притворной естественностью, пусть и ему хочется отставить ноутбук, звонко захлопнув крышку, и удалить увиденное из Чертогов, потому что после такого общение с доктором Ватсоном будет достаточно напряженным. Как минимум. Тем не менее, где-то в глубине души нет ни отвращения, ни чего-либо подобного. Холмс не развивает мысль, подавляя ее в корне.***
Танцующие занимают исходную позицию, и желто-лимонная холодная пустота наполняется церемонными звуками музыки. Джон прикрывает глаза веками – на тех уютно устроились тени, едва отдающие перламутровыми переливами и выгодно выделяющие прозрачную хрустальность радужки глаз – и позволяет Мориарти вести. Шаг. Впереди – нога, носок. Затем каблук. Разворот, осторожный перенос веса.***
Антея смотрит на огромный экран едва ли не с чистой завистью во взгляде – пара прекрасно-утопична, буквально пару минут назад сошла со страниц очередного идеалистического романа. Забыв про излюбленный телефон, она наблюдает за движениями танца, и Майкрофт физически ощущает ее затаенное дыхание.***
Джон покорен и мягок – он послушно следует за движениями партнера, полностью доверяя ему лидерскую позицию, подстраиваясь под его манеру ведения. Пусть платье его и вызывающе коротко, а каблуки на изящных туфельках чертовски высоки, его жесты – все, без исключений – целомудренно кратки и однозначны. Обычно низкая, крепко сбитая его фигура сейчас красиво возвысилась, и без того достаточно привлекательные изгибы тела выделились, подчеркнутые умелым подбором одежды, а скромность действий, даже их простота, обернулись неожиданной элегантностью. Джеймс уверен и ласков – он легко ведет в танце, деликатно поправляя досадные мелочные ошибки собственной пары, с радостным трепетом во взгляде направляет ее и помогает, когда каблуки оказываются слишком длинными, а движения становятся неловкими. Его костюм идеально выглажен – ни одной лишней складки – а волосы заправлены в аккуратный зачес, открывая высокий лоб. Улыбка на его лице выглядит невероятно искренней, и пальцы проходятся по дорогой ткани платья с неведомой доселе нежностью. В зеркалах, что покрывают все четыре огромные стены, отражается тысяча танцующих копий.***
Не возникает даже мысли о том, что все происходящее – лишь постановка, что Ватсону невероятно сложно держать себя в руках и придерживаться сценария, что Мориарти является тем еще безумцем. Но Майкрофт напоминает сам себе об этом постоянно – каждую секунду, каждое мгновение, потому что выглядит красивое шоу невероятно реалистично. Призма холодного золота сквозь экран практически не видна, но Холмс мысленно выставляет ее каждый раз. Одна ошибка – и эта лимонная пустота осыплется бездушными стеклянными стрелами. Едва ноты вальса стихают, все меняется мгновенно, и желтая линза заменяется красной. Майкрофт реагирует сразу, отсылая Антею из кабинета.***
– Я хочу тебя сейчас. В бальном зале по краям расставлены круглые, застланные длинными белоснежными скатертями столы из крепкой многолетней древесины, и танец заканчивает свое неторопливое течение рядом с одним из них, а не посреди зала, вопреки обычаям. Толчок не слишком сильный, но как раз достаточный, чтобы заставить Джона оступиться. На высоких каблуках он не в состоянии удержать равновесия и, по инерции успев сделать пару шагов назад, едва не падает, вжавшись бедрами в край стола. Успев вовремя повернуться, чтобы опереться о его поверхность руками, Ватсон даже не успевает обернуться через плечо. Юбка оказывается задранной буквально через мгновение, а нетерпеливо жадные руки оглаживают открывшуюся кожу, одновременно стягивая так подходящие образу белоснежные кружева белья – женского. Оно скользит по капрону чулок легко, но цепляется за подвязки, и Мориарти приходится исправлять этот недочет вручную. Джон давится ругательствами, когда на его плечи давят, заставляя лечь грудью на стол, потому что ребра сдавливает корсетом еще сильнее в таком положении. С надеждой он касается пальцами давно сломанного наушника в ухе, но тот предсказуемо безмолвен, что ввергает Джона в состояние безнадежного отрицания. – Вот теперь, солнышко, можешь кричать, плакать или стонать. Ладони сжимают бедра, задирая их вверх, и, так как стол весьма низкий, у них это прекрасно получается. Ватсон закрывает глаза, кривя губы от тупой, медленно распространяющейся боли, когда Джим давит на поясницу, чтобы заставить прогнуться в ней, но сжимает челюсти до выступивших желваков. Легкий аромат цитрусового (кажется, лимонный эфир) парфюма сменяется густым, вязким запахом возбуждения. Джон морщится, чувствуя, как легко нарастает тошнота, пусть и желудок его был пуст ещё с самого утра.***
Едва слышный хрип вгрызается в барабанные перепонки самым громким звуком на свете, и Майкрофт хмурится, пытаясь воздержаться от собственных умозаключений и сосредотачиваясь на происходящем. Смотреть не хочется, как и проводить позже тщательнейший анализ, но так нужно. В конце концов, это было явной провокацией, чертовой подсказкой, отталкивающей и притягивающей одновременно. Уверен Холмс в одном – теперь необходимость найти доктора Ватсона полностью ложится на его лично плечи. Увидеть видеозапись Шерлоку он попросту не позволит.***
Пальцы впиваются в ягодицы, сминают их, сдавливают, раздвигая в стороны, и Джон честно старается не дергаться, по крайней мере, не слишком сильно. К сожалению, это выполнить невозможно, когда они надавливают на сжатое отверстие и медленно проталкиваются, сухие, без капли смазки или хотя бы слюны. Первый проходит разве что с сильным, на грани, дискомфортом. Второй – с медленно разгорающейся в резко растягивающихся мышцах болью. Третий уже, кажется, разрывает задницу, и Ватсон тихо мычит куда-то в собственную нижнюю губу, закушенную и с размазавшейся помадой. Руки его судорожно сжимают скатерть, а сам он лежит, вытянув подбородок и положив его на гладкую поверхность стола, пусть так и чертовски неудобно. – Давай громче. Ты ведь можешь, м? Джон сбивается, но сознание само собой выбирает единственно верный курс, цепляясь за незначительные детали окружения, и это на мгновение отвлекает от боли, когда крупная головка Мориарти втискивается внутрь. Он даже может проглатывать рвущиеся задушенные стоны, однако ровно до тех пор, пока Джим не загоняет весь ствол до основания. Ватсон страстно хочет послать все к черту, жмуря глаза и на каждый сильный толчок отвечая тихим болезненным стоном – фрикции Мориарти заставляют его тело елозить по столу, сбивая скатерть и неприятно натирая кожу в открытых. Джим концентрируется на собственных движениях, нарочно игнорируя напряженный комок нервных окончаний – простату – и доставляя как можно больше неудобств. – Посмотри на себя. Тешишься мыслью о том, что твоя покорность принесет свои… плоды, но сам едва сдерживаешься, – шепот Джеймса болезненный, ввинчивающийся сквозь стеклянную тишину прямиком в уши. – Давай, солнце. Ты играл для меня щенка, слугу, куколку, потом леди. Теперь время побыть шлюхой. Джон морщится, неслышно проклиная его ораторство. Его бедра, нелепо вздернутые вверх, крепко удерживаемые длинными паучьими лапками – пальцами Джима – чтобы он случайно или намеренно не соскользнул с члена, кажется, являются центром огромного костра, эдакого пожарища. Тем не менее, эту боль вполне можно пережить. Толчки Мориарти – каждый из них – сильные, глубокие, грубо врывающиеся и не церемонящиеся. От неудобного положения и давления корсета Ватсон начинает медленно задыхаться, и понимание этого заставляет его дернуться. – Кричи, Джонни. Я хочу, чтобы ты орал в голос. От голоса Мориарти он отмахивается, как от назойливой мухи, потому что тот как раз срывается на хаотичный, беспорядочный ритм. Каждая фрикция выбивает из легких Джона немного воздуха, а вдохнуть его нет ни возможностей, ни времени. Чтобы не сдохнуть от асфиксии в процессе коитуса, он подается бедрами назад. Приближение конца – то, что необходимо прямо сейчас. – Умница, – на самом выдохе, буквально кончиком языка. Сцепив челюсти крепче, Джон сжимает будто подернутые огнем мышцы. Джим гортанно стонет где-то над ухом, навалившись сильнее. Легкие горят от нехватки кислорода. Внутри сразу становится как-то мокро. Мориарти отстраняется под шумное хлюпанье, едва заглушенное звуком застегивающейся молнии на брюках, и Ватсон приподнимается, жадно наполняя легкие воздухом, пока в его коротко стриженные волосы не впиваются злые пальцы, склоняя голову ниже, вновь прижимая к измочаленной скатерти. Подняв голову, Джеймс заглядывает прямиком в глазок камеры, висящей под потолком, и отвешивает поклон. – Ну как? Надеюсь, вам понравилось предоставленное вашим покорнейшим слугой зрелище. Дайте мне знать, если нет, и мы поработаем над чем-нибудь, что будет соответствовать вашим вкусам в большей степени, – он поворачивается к Джону и звонко хлопает его по бедру. – Верно, друг мой?***
Видеозапись останавливается, и экран предсказуемо темнеет. Майкрофт, тем не менее, вставать с кресла не торопится, пребывая в странном пограничном состоянии, не погрузившись в Чертоги, но и не возвращаясь в реальность полностью. Из своеобразного задумчивого ступора его выводит лишь звук пришедшего уведомления. Он, вытянув руку, поднимает телефон, всматриваясь в экран. Короткая подпись – инициалы – под текстом сообщения не оставляет ни шанса сомнениям. «Прошла уже неделя. ШХ» Майкрофт кривит губы и трет виски пальцами, отложив мобильник. На экране ноутбука провокацией высвечивается замкнутая в круг стрелка повтора.