Down the river

У комнаты три двери. Через одну вошли Гамильтон, Мэдисон и Джефферсон. Через вторую вносят ужин. Бёрр стоит у третьей. Некоторое время назад он ходил вокруг да около, не решаясь подойти к ней ближе, чем на три метра. Закрыв глаза и затаив дыхание, он прислоняется к стене — все его тело обращается в слух. Он слышит говор, но не может разобрать фраз. Из-за двери льется смех, и Бёрр узнает голос Джефферсона; слышит стук тарелок… Любопытство сжирает Бёрра изнутри. Он знает, что они обсуждают, но как, как, как они договорятся?! Гамильтон упорен и настойчив, — но как он не вызывает этим раздражение, как заставляет прислушиваться к себе? Небо за окном окрашивается розовым — в цвет Каберне д’Анжу, которым напиваются за дверью. Бёрр делает три медленных неслышных шага и задергивает шторы — кольца слишком громко скользят по карнизу. Убедившись, что его никто не заметил, Аарон возвращается на исходное место. Какая-то пара дюймов древесины отделяет Бёрра от происходящего. Эта комната — центр мира, отгородившийся, окуклившийся, защищенный от его грязных пальцев, не дающий прикоснуться к совершенству. Бёрр готов в эту дверь царапаться. Он встает на колени. Через замочную скважину решительно ничего не видно — похоже, с той стороны дверь закрыли на ключ, но так и не вытащили его. Бёрр прижимается к скважине ухом. — … к делу? — наконец, улавливает Аарон часть фразы, сказанной с французским акцентом, и ему кажется, что его сердце замерло. Он ждет. Но Гамильтон не отвечает. Наверное, я наконец-то последую вашему совету. Бёрр размыкает губы и медленно выдыхает, ощущая дрожь волнения, сползающую по его плечам. И предвкушение. И стыд. В комнате три стула, и все они выдвигаются. Слышны шаги — кто-то обходит стол. — Это значит, что Вы принимаете условия? — уточняет самую малость нервный голос. Еще два шага. Взгляд Бёрра бессмысленно упирается в полосу света, стелющегося по полу из комнаты, где все происходит. Столица скользит вниз по реке. Пальцы Аарона скользят по лакированной двери. Он представляет, как ладони Джефферсона и Мэдисона скользят по телу Александра. Бёрр почти уверен, что за дверью двое обступили третьего, — Аарон должен быть четвертым. Он хочет быть внутри. Затем — негромкий стон, от которого Бёрр оглядывает коридор снова, затем снова и снова, и лишь потом нерешительно опускает руку и касается себя сквозь тесные кюлоты. — Министр Гамильтон сегодня неразговорчив, — замечает Джеймс — голос звучит абсолютно ровно. Иногда я становлюсь слишком взволнован и слишком болтлив. И как же ты справляешься с волнением в этот раз, Гамильтон? Неразборчивый шепот. Мэдисон пододвигает стул ближе и садится. Аарон стоит на коленях перед дверью. Глухой стук. Гамильтон стоит на коленях перед ними. Аарон почти видит, как на губах Александра замирает улыбка, и темные пальцы поднимают его подбородок. Бёрр задыхается и сжимает натянувший ткань член. — Вам следовало собрать волосы в хвост сегодня. Как он позволяет делать это с собой? Покоренный и податливый — только лишь по указке Вашингтона? Ладони Бёрра все в поту, воздух с хрипом вырывается из легких, и ему кажется, что его заметят, что подойдут к двери, откроют ее — но все в комнате слишком увлечены происходящим. — О-о, très bien, — восхищенно проговаривает Джефферсон, и Аарон прикусывает губу. — Министр, Вы просто прелесть. Так унизительно. Что они сказали тебе, Гамильтон, чтобы сделать такое? Бёрр с нажимом проводит ладонью по бугру меж напряженных бедер, и, наконец, расстегнув одну из пуговиц, запускает руку под ткань, стыдливо жмурясь — ему вовсе не верится, что он делает это наяву. Что он будет делать, если услышит шаги по коридору? Успеет ли он что-то сделать? — Развернитесь, — слышит он приказ, сказанный с усмешкой — Томас? — затем шорох одежды. Аарон представляет, как Джефферсон опускается позади Александра. Наверняка раздевает его. — Смотрите на меня, — требует голос Мэдисона. Тот, похоже, не причастен — просто смотрит? Но почему? Аарон представляет даже, как он скрещивает руки и покачивает ногой, откинувшись на стуле. — Оближите. — Снова Джефферсон. Бёрр представляет, как язык Гамильтона проходится по чужим перстам, пока он смотрит в глаза Мэдисона. Аарон вгрызается в ладонь. Он хочет быть там. Какой у Александра сейчас взгляд? В нем, наверное, гордость, быть может, и презрение, или капля смущения — но точно нет неуверенности. Иначе он не был бы собой. Бёрр судорожно двигает рукой и всем телом ощущает биение собственного сердца. — Почему Вы только смотрите? — это, наконец, голос Гамильтона. Тихий и охрипший. Скрип стула — кажется, Мэдисон наклоняется вперед. — А Вы хотите, чтобы я действовал? Аарон узнает стук каблуков об пол– неужели Мэдисон спускается к ним? Бёрр хочет увидеть, как это выглядит, когда они оба зажимают Гамильтона — он, должно быть, такой маленький по сравнению с ними… — Да снимите их уже, — раздраженно говорит Мэдисон, и кто-то усмехается в ответ. Они про кюлоты, так ведь? Аарон представляет себе подвязки чулок Гамильтона, и как полы сюртука чуть прикрывают его ягодицы, и ускоряет движения. Аарон отворачивается от двери, прислушиваясь — ему постоянно мерещатся шаги. А потом он слышит вскрик. Затем — шипение, затем — голос Джефферсона. — Дышите глубже. Шумный вдох. — Вы жалеете его, мистер Джефферсон. — Бросьте, у меня нет цели ему навредить, — отвечает Томас. Они не включают Гамильтона в обсуждение. Поразительно — этот человек всегда в центре дискуссии, всегда готов дать отпор и выразить свою точку зрения, и он так послушен с ними, так… беспомощен? Александр всхлипывает, стонет, потом чуть слышно ругается, поминает Господа и вновь стонет — уже приглушенно. Зажали рот? Сделал это сам? Уткнулся куда-нибудь? — Ох, Вы не представляете, какой он, — усмехается Джефферсон. — Мистер Гамильтон, Вы помнете мне одежду, если будете так хвататься. — Приношу свои извинения. О, Бёрр хочет видеть это. Как эти пальцы впиваются в серую ткань чужого костюма — он хочет… он хочет быть там. — Александр… Александр? — Да? — Мистер Мэдисон заскучал… Может, доставите ему такое же удовольствие, как мне? — Мне не скучно, Томас. — Вы отказываетесь? — Вовсе нет. Еще один приглушенный удар об пол. Шорох. — Просто расстегните кюлоты… Он умный мальчик, сам все сделает. Бёрр в ярости. Как они смеют звать его так? Как Гамильтон это позволяет? Почему он молчит? Почему он так уверен, что они выполнят то, что пообещали? Что они пообещали? Почему? — Я недооценивал Вас, — замечает Джеймс. В ответ — сдавленный стон и шумный выдох. Боже, как жарко… как стыдно… — Он берет в горло, черт возьми. — Как он не давится? А потом Мэдисон стонет, ломая все представления Аарона о нем — тот до последнего думал, что Джеймс будет молчать. Бёрр чувствует, что не сможет остановиться, даже если его засекут. Каждая мышца в его теле напряжена, как натянутые нити марионетки, он дрожит от предвкушения, и вдохнуть удается только через раз. Пальцы с силой впиваются в край косяка, пот течет со лба, а из-за двери доносятся тихие стоны — Бёрр едва ли услышал бы их, если бы просто проходил мимо, если бы не стоял позорно на коленях под дверью в комнату… — Мистер Гамильтон, я могу ласкать Вас… здесь? — Да, прошу! Звук ногтей, скребущих по полу. Я не выстрелю в пустоту. Бёрр не может прийти в себя. Он смотрит на перемазанную руку. Та дрожит. Он весь дрожит — его трясет от рыданий. Аарон жмурится. Он хочет быть в комнате, где это происходит. (13.04.2017 — 28.04.2017)