По утрам

Начало нашего рассказа относится к тому волшебному времени суток, когда ночь еще не до конца уступила свои владения дню, а утро не успело полностью вступить в свои права. Мягкие сумерки разливаются по городу теплым вином, позволяя отдельным парочкам, припозднившимся путникам, работягам и просто пьянчужкам, выгнанным из кабаков, укрываться от любопытных глаз за густым предутренним туманом. А впрочем, такие глаза поискать еще надо – столица до сих пор спит. Не вся, конечно. Вот, например, в одной из тех небогатых квартир, что выходят обычно окнами не то в зловонный переулок, не то в подворотню, не то, как в нашем случае, в порт, горит свет. Туда-то мы и обратим свои взоры, ибо в остальном городе, не исключая даже начинающего потихоньку просыпаться порта, смотреть в этот час абсолютно не на что. Молодой человек лет двадцати пяти с виду, хозяин квартиры, старается передвигаться по кухне (да, именно это помещение освещено) как можно бесшумнее, дабы не разбудить слишком рано сожителей. Нельзя сказать, чтобы это было обусловлено желанием подарить им лишний часок-другой сна. Напротив, Гилберт бы с удовольствием перебудил весь дом в отместку за каждые испорченные выходные и бессонные ночи последнего года, но… больше всего на свете сейчас ему хотелось именно тишины. И кофе. Именно из-за кофе бывший Найтрей и оказался на кухне. Однако на то, что раньше никогда не занимало больше десяти минут, теперь уходило около получаса. Еще бы! Управляться по дому с одной рукой куда тяжелее, чем с двумя. Все это понимают, даже жители его дома… и, тем не менее, оставляют все хозяйство ему. Скрипнув зубами от накатившей снова обиды и злости, мужчина достает из стола пакетик с хорошим молотым кофе (спасибо Брейку за новогодний презент) и отсыпает положенную часть в турку, заливает водой и грохает на огонь, вздрагивая от полученного гулкого звука. И сразу прислушивается: в квартире царит тишина. Тяжело вздохнув, Гил пододвигает табуретку поближе и усаживается около плиты. Наедине с собой можно не строить героя: ему тяжело. Боль и тяжесть утрат потихоньку забылись, стерлись яркие краски воспоминаний за тот страшный год, когда Оз только вернулся, оставив после себя лишь пересказы историй и давящее по ночам чувство неполноценности. Именно оно, а вовсе не домашние дела, заставляло подскакивать каждый день еще до рассвета и варить себе сладкий кофе (а какой еще мог подарить ему Шляпник?), который сам Гилберт, кстати, терпеть не может. Помешав содержимое и убавив огонь, мужчина возвращается к собственным мыслям, стараясь обращать их уже не внутрь себя (подобные самокопания неизбежно заканчивались приступами резкой фантомной боли), а на других, спящих в соседних комнатах его скромной квартиры, в роскошных фамильных особняках, сокрытых от посторонних глаз, несущих дозор в штаб-квартире Пандоры (куда непременно надо отправиться днем), спешащих на встречу к нему сквозь предутренний мрак и туман… Спешил, правда, только один. И хотя Винсент еще не опаздывал (ждать его следовало не раньше, чем через полчаса), Гилберт все равно начинал волноваться. Слишком уж хорошо он знал своего брата, чтобы не понимать: вляпаться единственный Найтрей может во все, что угодно. Единственный потому, что сам Гил теперь Томпсон. К концу войны он окончательно запутался в собственных родственных связях с благородными домами, но сумел вернуть свою память. Из нее-то и была вынута настоящая, родная несчастливым братьям фамилия. Винсент же брать ее не захотел, а Гилберт и не настаивал. Пусть так. К тому же, спящая за стеной Ада уже давно видит себя ни больше, ни меньше, герцогиней Найтрей. А меньше всего на свете им хочется разбивать ее все еще совсем детские мечты. Задумавшись, Гилберт едва не пропускает момент, когда кофе пора снимать с плиты. Месиво внутри турки начало закипать и стремительно подниматься, а регулировать огонь на плите уже поздно. Ругнувшись сквозь зубы, Гилберт хватается за железную ручку и переставляет турку на стол. Выключая плиту, он ругается еще больше прежнего: мало того, что испоганил и без того отвратный напиток, обжог ладонь об железо, так нет же!.. ненавистному кофе явно было этого мало. Именно поэтому он все-таки пролился через край на руку мужчине, на плиту, на пол, на стол… Все еще ругаясь вполголоса, но теперь совершенно без злобы, Гилберт отыскивает на кухне лоскут хозяйственной ткани и уже собирается начать вытирать следы своего неудачного завтрака, когда чья-то рука неожиданно ложится ему на плечо. Мужчина вздрагивает от неожиданного прикосновения и окончательно пропускает момент, когда тряпку у него отбирают. - Сиди, я сам уберу, - Оз одной рукой сонно протирает глаза, а другой оттирает с пола кофейные разводы. Выглядит бывший господин откровенно комично: домашняя пижама измята во всех возможных местах, на голове воронье гнездо цвета свежей соломы, лицо заспанное, того и гляди, здесь к Морфею провалится, так нет же, пришел убирать. Даже прикладывая все возможные и невозможные усилия, Гилберт не может не улыбаться. - Ты чего поднялся? Рано еще, - как будто бы между прочим замечает Рейвон. Оз Безариус, помогающий с уборкой – это, конечно, безусловный плюс, но он же означает еще одно явление: Оз Безариус, требующий свой завтрак. А вот это уже равно стихийному бедствию. - Кофе хочу, - не раздумывая, отвечает подросток, - у меня дверь открыта была и сквозняком запахи нанесло. - Весь выпьешь? – о, если дело только в кофе, то Гилберт готов отдать сваренную порцию хоть целиком. Лишь бы не мучиться снова с плитой и не чувствовать себя брошенным одноруким калекой. - Не… - задумчиво тянет Оз, - весь не смогу. Пополам разольем, - юноша завершает мысль и уборку одновременно, после чего вновь усаживает Гила на место. Немного попрыгав около слишком высоко повешенных полок, он все-таки ухитряется снять с них две кружки и разливает в них уже подостывший напиток. - Вам вовсе не обязательно делать это, - мужчина отпивает пару глотков и смотрит на бывшего господина. Оз морщится. Скорее, от обращения, нежели от приторно-сладкого кофе – уж он-то подобные вещи любит не меньше, чем Брейк. - Не понимаю, о чем ты, - наследник дома Безариус тем временем самым наглым образом отыскал на чужой кухне вазу со сладостями и теперь вещать мог только с плотно набитым ртом. Гилберт смеется, глядя на это. - Я об уборке и прочем. Меня, конечно, это радует, но не стоит так сильно заботиться о бывшем слуге, - мужчина смотрит куда-то в сторону, наверно, в окно, но продолжает говорить, обращаясь к Озу, - к тому же, я не раз говорил вам всем, что не буду делать никаких глупостей и вовсе не обязательно меняться по очереди около меня… Вы прям как вахту несете. - Давно ты заметил? – Безариус едва чаем не давится после слова «вахта» - именно так остальные и называли постоянный проходной двор дома у Гила. На самом деле, его просто боялись оставить одного после того, как Алиса один раз заметила его еще в больнице задумчиво рассматривающим оружие… - Да в госпитале еще… - Гилберт устало машет рукой, отсылая Оза к тем временам, - вас то никого не было, то даже на ночь оставлять перестали… - сделав последний глоток, мужчина отставляет кружку на стол, - еще раз повторяю, не стоит слишком переживать за своего старого с… - Друга? – перебив, завершает фразу за него Оз, - я здесь вовсе не из-за чувства долга, а из-за того, что с тобой хорошо. К тому же, тебе нужна, понимаешь, нужна наша помощь! Хотя бы по дому. Вот когда найдешь себе жену или хотя бы слугу, или же переедешь к кому-нибудь из нас, «надзирать» за тобой перестанут, - скороговоркой заканчивает подросток, но после добавляет задумчиво, - хотя, возможно, мы немного переборщили… - Оз, извини. Мне не стоило этого говорить, - Гилберт относит чашки до мойки и ставит новую порцию кофе на плиту, после чего неожиданно ласково теребит друга по золотым волосам и чуть тише, чем надо, добавляет, - спасибо. Я рад, что вы здесь… Ему действительно радостно и хорошо. Впервые за долгое время Гил наконец-то не чувствует этой щемящей пустоты где-то в груди и мешающей пустоты справа. Какая ему разница до отсутствия этой руки, если столько других рук готовы ее заменить? И какое право имеет он обвинять кого-то в излишней заботе, если сам так нуждается в ней? Что бы там ни было дальше, он больше не позволит себе подобного отношения к дорогим сердцу людям. Ведь, собственно, ради них он и расстался когда-то с «ненужной» рукой. А за год, прошедший с того времени, можно уже и привыкнуть к своему новому телу. Гилберт внимательно следит за кофе и улыбается, ожидая скорого приезда брата. Оз же не менее внимательно разглядывает старого друга и старается вобрать в память как можно больше от этого момента. Безариус знает, как дорого стоят теперь такие редкие улыбки бывшего Найтрея, и искренне рад, что смог их добиться. Они словно поменялись ролями, но ради такого стоит в несусветную рань «захотеть» подгоревшего кофе, который сам Оз любит едва ли не меньше, чем Гилберт. Винсент тоже расплывается в улыбке, застав на кухне друзей, пребывающих в восхитительном настроении. Ради того, чтобы увидеть это, стоило провести ночь в седле, несясь во весь опор от Пандоры. Мысленно разноглазый мужчина отмечает это утро в календаре красным цветом, как праздник. А потом задумывается и решает, что золотым. Таким же, как цвет глаз его брата, подающего ему чашку с кофе. Оз оглушительно смеется на всю квартиру, грозя перебудить остальных ее обитателей, Винсент рассказывает какие-то новости ордена, не слишком-то сильно волнующие собравшихся, а Гил… Гил просто счастлив в такие моменты тем счастьем, когда тебе больше ничего на свете не надо и ты совершенно не тревожишься о том, что эйфория покинет тебя сразу, как только на кухню ломанутся две голодные Алисы, теперь тоже живущие здесь… И если чего-то еще ему может на свете хотеться, так только того, чтобы подобные вещи как можно чаще происходили с ним по утрам. А остальное… с остальным он и сам справится, не без помощи «вахты», конечно.