Двойная сплошная

В каком-то из городов посреди двадцатиградусного лета начинает валить снег. Крупными пушистыми хлопьями — прямо на голые предплечья, когда Гена проталкивается из клуба к рейсовому автобусу с брошенными в спешке вещами. Кто-то сует в руки пластиковый стаканчик с горячим, но ему, непьющему, ей богу бы сейчас не помешала водка; они гонят дальше прямо в заснеженной ночи, пока зима снова не превращается в лето. От усталости так мутит, что у Гены в голове все мешается — вот в Калининграде через пограничников каждое утро возят свежий хлеб, а вот на М5 отваливается колесо. Из Иркутска еле выехали по каждой городской пробке, а под Ростовом Игорь делил на всех остатки анальгина... — Дорогами его в следующий раз сыпь. — Анальгин? — Мы, короче... ты здесь? Связь дерьмо. Мы вшестером одну таблетку снюхали в поезде из Хабаровска. — Тебе слизистую не пережгло? — Пережгло, — говорит Слава почти с гордостью. — Но я ебанутый был. Зато голова прошла. Потом у них самолеты, перегоны, поезда и междуречье, проебанные вещи и усталость, от которой начинает тошнить. В нос въедается запах пыли, спиртяги и чьих-то носков, Игорь сидит, сгорбившись над ноутом, большую часть времени — его не видно и не слышно, спать в этой дикой тряске — невозможно, и Гена звонит опять. Он намерен весь свой гонорар проебать на роуминг. Да не похуй ли. — Хочешь, чтобы Сонечка тебе сказку рассказала? — все — по крайней мере, все близкие — давно знают: Сонечка нужна, чтобы врезать кому-то по яйцам под биты, чтобы устраивать шоу и чтобы скрыть, что Слава нервничает. У него не интонации в эти моменты, а лязгающие зубьями бензопилы, это защитные реакции мальчишки-подростка. Мальчишки-подростка из далекого холодного города, какими были они оба. Пока не привыкли. Не адаптировались. На фоне у него шум и грохот, и чьи-то пьяные выкрики. Гена сдернул Сонечку прямо в разгар вечеринки с маврами — так она ответит, если спросить. — Хочу обратно, — он честен, потому что почему бы и нет, всем плевать. — Или в Питер. На фристайл. На мэйн-ивент. На что угодно, где не нужно будет ебашить самому. Игорь в Ростове притащил откуда-то прямо в гримерку мед и молоко, и яйца, потому что Гене после концерта передавило горло — он говорить не мог, не то что читать. Не стали искать врача в час ночи. Справились дедовскими методами. К утру горло отошло. Славе он в ту ночь не звонил, хотя хотелось чертовски — рассказать. Рассказать, как ему в каждом гостиничном номере, каждой съемной квартире видится тесная однушка в Питере, каждый парк — Знаменский, каждый фристайлер с развязными интонациями... Да к черту это все. Потом они погнали в Казань. — Магнитик мне привези, Керуак хуев. — Уже, — он поддевает ногой рюкзак, валяющийся на полу. — И мне впихнули местную настойку под Саратовом, если доживет до Москвы — она твоя. — Сонечка счастлива, — Слава воркует хрипло. На фоне становится тихо как-то вдруг, будто он наконец смог протиснуться между десятками извивающихся тел и вышел из клуба — в холодную тишину. Где-то слышится сирена скорой помощи. Страдания молодого Вертера. Поминки по Финнегану. — Когда обратно? Голос у него меняется как-то вдруг — это и не Соня, и не обычный Слава с его трешовыми шутками и издевками, это вопрос, который мог бы прозвучать годы назад — когда они были друг с другом честны. — Девятнадцатого Минск. — А потом? Гена жмурится до тех пор, пока сквозь веки не просачивается полоска света от фонаря — остановка, Игорь деревянно встает и выходит на улицу. — Потом Питер.