***
Юрий, главный хейтер и верный фанат Ларина, как и положено, смотрел почти все его видео. Изредка заходил на стримы, но, в целом, был в курсе происходящего. Его не пугало то, что происходит с Дмитрием; не волновал факт того, что тот может умереть. Комика больше волновал другой факт — какого, спрашивается, хуя в его легких растет такое же дерьмо? Он же старался не влюбляться ни в кого, ведь знал, что последствия могут быть плачевными. Ему иногда казалось, что это чертово «влюбиться» скоро станет синонимом слова «умереть». Слишком, блядь, безумно. Нет-нет, он готов был отдать немалую сумму на операцию, но… Почему-то он не делал этого. Мало того, об этом не знал почти никто, особенно подписчики. Пожалуй, из знающих был только Кузьма и еще несколько человек. Этого было достаточно. — Юр, ты долбоеб, — как-то раз сказал подвыпивший Гридин, недовольно качая головой. Кажется он собирался сказать что-то еще, но промолчал. Юра лишь пожал плечами, мол, похуй. Сдохнуть, конечно, не хотелось, но операция в его случае была еще более опасна — цветы задели больше органов, нежели у того же Ларина. — А какая, бля, разница, где умирать? Под ножом, сука, хирурга, либо дома, бля? Риторический, но далеко не смешной вопрос. Хованский взял очередную бутылку пива, даже немного повеселел. Какая ему, блядь, разница, чем себя сейчас убивать — печень у него пострадала от этих цветов не хуже, чем от алкоголя. Коль умирать, так с песней, как говорится. А в случае Юры — умирать, но хоть немного счастливым.***
— Ларин? Ларин, блядь, ты жив там? Открывай! — Юрий стучал по двери, даже не вспомнив о существовании звонка. — Уткин, блядь! Хованский на миг замолчал, а потом начал кашлять. Крови не было, но дыхание сильно перехватывало. В квартире послышалось какое-то шуршание, а потом дверь резко открылась. Комик упал бы, если бы не Ларин, удачно схвативший его. Надо мужчине отдать должное — даже при этой странной болезни и при том, что он похудел, силы в нем было немало. — Юрий? Что ты здесь?.. А, ладно, проходи, — Дима особо не выебывался, буквально заталкивая гостя в квартиру. Тот, если честно, едва держался на ногах, но уже не кашлял. — Ты что, блядь, опять пьяный?! — критик недовольно поморщился, отворачиваясь от мужчины. Но запаха алкоголя не было, а Юрий, наконец, прокашлялся. Он смотрел куда-то на пол, где заметил капельки крови. Свежие, блядь, капельки крови! — Дим… — тихо начал Хованский, опускаясь на пол. — Уткин, блядь, все настолько серьезно? Я думал, что… — Забей. Я не хочу об этом говорить, — Ларин пожал плечами, присаживаясь на стул перед Юрой. Они молчали буквально секунд тридцать, но это молчание ужасно давило на голову. — И кто тебя, бля, так продинамил, а, Утя? — Долбоеб, — прикрыв глаза, ответил критик, тут же начиная кашлять. Капельки крови вновь оказались на полу, руках и рубашке. Юрий резко дернулся, пытаясь хоть как-то помочь Диме. Тот просто выкашливал лепестки цветов, которые опять заставляли его задыхаться. Приступ быстро прошел, а Хованский все еще обеспокоено смотрел на мужчину. — Выхаркать бы эти ебучие легкие, — прохрипел Дима, опираясь на стол, — Подожди, я принесу лекарство. Какие-то безумно дорогие таблетки хоть немного ослабляли боль, помогали не захлебнуться собственной кровью. Юра об этом знал, но сам такого при себе не имел. Ладно, не он здесь плевался кровью. Ему это и не надо.***
Первым в больнице оказался Хованский, и далеко не с печенью. Он все еще не плевался кровью, но задыхался куда чаще, чем Ларин. Скорую вызвал Онешко, который вместе с Кузьмой пришел в гости к Юре. Тот был почти в бессознательном состоянии, задыхался и хрипел. Мужчины были взволнованы, но помочь никак не могли, поэтому только ожидали скорой. А приступы все никак не проходили, но и особо не усиливались. Юрий, а Юрий, ну кто так с тобой, а? В палате был Дима, смотря куда-то на стену. Он ждал, когда Хованский проснется, но тот все спал, а врачи дежурили у его палаты. Ларин отказывался уходить. — Мгм, — простонал Юра, открывая глаза. Он не сразу заметил Дмитрия, как и тот не сразу заметил, что Хованский очнулся. — Юра? Юр, ты в порядке? — тихо спросил Ларин, подойдя к койке Юры. Тот посмотрел на критика и, сощурившись, отвернулся. — Не сдох — хорошо, — прохрипел мужчина. Признаться честно, он был рад, что рядом сейчас именно Ларин. Именно, блядь, этот Уткин, который еще недавно сам умирал от цветов в легких. — Юр… — все еще тихо, почти неслышно, говорит Ларин, — Они пропали. Цветы… — Поздравляю, бля, — прохрипел Юра. — И че дальше? Теперь ты не сдохнешь. — Нет-нет. У тебя, — мужчина выделил голосом последнее слово. Юра закашлялся, попытался подняться, но не смог. Не хватило сил, а может — что-то еще, но факт оставался фактом. — Юр, не стоит. В голосе было волнение, но Дима пытался не выдавать это, потому что… Только самому Ларину было известно, почему он не хотел этого выдавать. Юра тихо прохрипел, улыбнувшись: — Тогда ты один сдохнешь. Бля, это дерьмово. Я не хотел бы, чтоб ты умер, — кажется, Хованский не особо задумывался над тем, о чем говорит. Или не обратил внимания, что сболтнул лишнего, — Бля, ты достойный враг. Самый, нахуй, любимый враг. Еще раз сболтнул чего-то лишнего. Ларин лишь едва заметно улыбнулся, кончиками пальцев трогая щеку Юры.***
Дмитрий вновь кашлял. Давился лепестками этих чертовых цветов. Врачи сказали, что цветок стал растворяться, или что там с этим дерьмом происходит. Дышать, правда, все еще было сложно, но и Хованскому, судя по всему, было не очень-то и хорошо. Он тоже все еще задыхался, но в легких уже не было этих цветов. Они дышат вместе. Они не признаются друг другу в любви. Им это не надо. Ларин ни за что не признается, что любит Юру. Хованский слишком гордый, чтобы прийти к Диме с этими словами. Они просто будут улыбаться друг другу, ожидать случайных касаний и продолжать сраться на публику. Нет, они не вместе. Никогда не будут вместе.Но дыхание у них одно на двоих.