Росчерки

Они сошлись: волна и камень, Стихи и проза, Лёд и пламень...

—Ты будешь льдом, а ты пламенем, — Тренер указал пальцем сначала на Джимми, потом на Чазза. — Замётано, босс, — Чазз положил руки на бёдра, засунув указательные пальцы под ремень джинсов. — Чазз зажжóт! — Я буду в белом? — восхитился МакЭлрой. — Как невеста в рекламе прокладок, — заверил его Чазз Майкл-Майклз. — Ты будешь в голубом, сынок. В голубом, как незабудки в цвету, в голубом, как самый холодный лёд, — сказал Тренер. — В голубом — как голубой. Вот что журналюги напишут. Чазз Майкл-Майклз и голубые танцы... — завозмущался Чазз. — Ну хорошо, в серебряном, — сдался тренер и, обращаясь уже к обоим, добавил: — Сыграйте на разнице характеров. Покажите её! Чтобы гребаный лед расплавился от восторга под вашими коньками. — Слышал, МакЭлрой? — Чазз потрепал юношу по подбородку, заставляя закрыть хорошенький ротик. — Ты лёд. Ты подо мной. — Разминаться! Быстро! — велел тренер, пока Джимми не собрался с ответным оскорблением. — Чтобы были готовы репетировать через двадцать минут. Дальше всё шло как по смазке: двойной аксель, тройной аксель — они прыгали, вращались и приземлялись одновременно, словно жили одним разумом. Тренер радовался и дивился, впервые признаваясь самому себе, что, быть может, дело выгорит. Лёд на старом складе брызгал осколками под одновременными ударами коньков. Параллельные линии и узоры, повторяющиеся не два раза, а четыре — от двух пар ног — оставались на укатанной поверхности после каждого элемента, выписывая иероглифами совершенной техники короткую историю холода и пламени — противоположных стихий, тающих в соприкосновении. — Перерыв! — Тренер хлопнул в ладоши. Хореограф нажал «стоп» на старом двухкассетнике. — Подойдите-ка сюда. Тяжело дышащие Майкл-Майклз и МакЭлрой остановились рядом. — Вот линии от ваших коньков. Это линия жизни. Линия победы. Как кардиограмма — она не должна быть прямой, она должна биться и метаться из стороны в сторону. Вы оставляете след не только на льду — но ещё и в заметках судей. И ты, Чазз, и ты, Джимми, оба хорошо знаете, что важно управлять своим телом каждый миг, непрерывно. Чазз сделал умное лицо. Джимми слушал, открыв рот. — Теперь всё иначе, — продолжал тренер. — Чазз, только ты оставляешь росчерк на льду, когда поддерживаешь Джимми в воздухе. Его жизнь в твоих руках. То же самое, Джимми, когда ты держишь его — оступишься ты, упадёте оба. Запомните это хорошенько. Завтра начнём репетировать поддержки. *** — Я же сказал: ты снизу, — свесив голову со второго яруса двухэтажной кровати, сообщил Чазз. Джимми надул губы больше обычного. — Если бы ты не был таким тяжеловесным боровом и я мог поднять тебя — тогда я был бы «нижним» в паре. — Очень остроумно, Принцесса. — И уж тогда я не упустил бы возможности взять тебя за яйца! — выпалил Джимми и срочно отвернулся к стене. — Что ты сказал?!!! — Чазз с грохотом приземлился на пол, оступившись на приставной лесенке. — Ничего, — просопел Джимми через подушку. Чазз взял его за плечо и силой развернул к себе. Глаза МакЭлроя от испуга стали размерами с олимпийские медали. — Ты только что сказал, что хотел бы взять за яйца Чазза Майкл-Майклза?! Да у тебя горсти не хватит! — У меня от рождения длинные музыкальные пальцы, — Джимми продемонстрировал растопыренную пятерню с розовыми от тепла подушечками. — А у меня от практики большие профессиональные яйца, — Чазз вильнул бедрами. — Не то что твои — как у перепёлки. — Чазз, отвали. — Значит, не поместятся. — Чазз... Чазз схватил все еще протянутую руку МакЭлроя за запястье и прижал его ладонь к своему достоинству, выпиравшему под алой тканью пижамных штанов. Джимми заверещал почище павлина и попытался выдернуть руку из железных пальцев партнера, который вовсю над ним потешался. — Как это мерзко! — скривился Джимми, когда Чазз наконец отпустил его. — Пойду вымою руки с антисептиком. — Подожди, — Чазз улыбнулся как-то особенно нехорошо. — Чтобы тебе два раза не ходить... С этими словами он наклонился к Джимми под навес второго яруса кровати — и поцеловал в губы, вечно полуоткрытые и поэтому дразнившие Чазза с первого дня тренировок. Язык Чазза не встретил отпора; к поцелую примешался вкус мятной пасты; полные губы Джимми были покорными и мягкими, а потом взяли язык Чазза в кольцо непристойной ласки. — Вау, — выдохнул Чазз, отрываясь от Джимми. — Спасибо, — выдохнул тот в ответ. Они встретились взглядами, и Чазз не мог бы с уверенностью сказать, в чьих глазах видит звёздочки — в собственных или в чужих. Мир вдруг стал прекрасен. Джимми вытер губы тыльной стороной своей музыкальной ладони. — ...спасибо, что научил меня! Я вчера познакомился с одной девушкой и боялся, что... Не дав Джимми договорить, Чазз залепил ему звонкую оплеуху, рванулся прочь, стукнулся головой о крышу кровати, выругался и, потирая темечко, процедил сквозь зубы: — Иди умывайся, раз собирался. Джимми, прижимая ладонь к горящей щеке, босиком пошлёпал в ванную. — У тебя сердце изо льда, придурок, — крикнул Чазз ему вслед. *** — Тебе ещё повезло, что я не страдаю ночным моченедержанием, — пробурчал Чазз позже, когда Джимми на первом этаже кровати уже начал засыпать. — Почему ты такой грубый? Обиженный тон Джимми напомнил Чаззу пятилетнего мальчишку в первом ряду на одном из шоу: «А почему злой волшебник всё время падает?» — Я не грубый. Я брутальный. Публика таких любит. А вот ты грубый, хоть и сопляк. Джимми пнул его через матрас, угодив по заду. — И бьёшь, как сопливая принцесса. — Чазз скрестил руки на груди, отказываясь шевелиться, даже когда Джимми начал раскачивать его, упираясь ногами в податливую сетку над собой. — Если меня сейчас укачает, о последствиях пожалеешь в первую очередь ты. — Ты ужасный, невоспитанный варвар, — выплюнул МакЭлрой, но оставил кровать в покое. Через миг лохматая голова Чазза закрыла светившую в окошке луну. — Сосать мой язык, а потом говорить про девушку — вот это грубость, МакЭлрой. Теперь у меня стоит, и я не могу заснуть. — А я чем помочь могу? — Расскажи мне про эту девушку, тогда я спокойно подрочу и усну как младенец... — Ты скотина, Чазз. Джимми так и лежал, уперев ноги в провисавшую под Чаззом сетку второго яруса. Сделав решительное лицо, которого в темноте все равно не было видно, Чазз снова спустился со своих горних высей и засунул лохматую голову в личное надкроватное пространство МакЭлроя. — Даже если так, мы две части одного целого. Мы делаем одно выступление и должны доверять друг другу. Если ты отвечаешь на поцелуй, а потом делаешь вид, что не хочешь меня, то как я могу обещать, что случайно не уроню тебя на подхвате? Джимми не повернул головы. — Это шантаж. Ты ненормальный, Чазз. Тот обошел кровать и, встав в изножье, взял за Джимми за щиколотки. — Я был ненормальным, пока не хотел тебя. Только псих может тебя не хотеть. Он ждал, что МакЭлрой снова начнет вырываться, но обманулся — и, пока юнец не передумал, за ноги потащил его на пол. Осторожничая, чтобы не набить шишек, Джимми слез сам. — Ты пламя, в котором горят грешники, — прошептал Джимми. — Сними свою дурацкую пижаму, — пробормотал Чазз, запуская руку в кудри Джимми и облизывая его шею. — Я не могу кончить, когда на меня пялятся Микки-Маусы. *** (неделю спустя) — Поверить не могу, что мы прошли первый тур! — Чазз с гиканьем запрыгнул в лифт, не дожидаясь даже, пока двери откроются полностью. — И я не могу! — сердито размахивая свободной от коньков рукой, Джимми вошёл следом. — Ты уронил меня! — Но мы прошли! Лифт поехал вверх так резко, что в животе ёкнуло. Чазз уронил коньки и навалился на Джимми, прижимая к зеркальной стенке. — Скажи мне, детка, как мы это отпразднуем. — Оставь меня в покое, — МакЭлрой яростно посмотрел ему в глаза и сжал губы. Коньки повисли в его левой руке на размотавшихся шнурках. — Словно ты никогда не делал ошибок, Мистер Совершенство, — Чазз в сердцах ударил ребром ладони по металлической двери. — Почему мы едем вверх? Выход внизу. — Потому что у меня были большие планы, МакЭлрой. А ты только что дал мне понять, что у тебя не сердце ледяное, у тебя член ледяной и яйца тоже. Поэтому я, так и быть, куплю тебе клубничного мороженого с шоколадными чипсами и пойду развлекаться один, Сосулька. *** Когда Чазз Майкл-Майклз, почти трезвый, ввалился в номер в два часа ночи, Джимми МакЭлрой, в голубой пижаме с Микки-Маусами, сидел, скрестив ноги, на диване перед телевизором и столовой ложкой выскабливал остатки мороженого со стенок полукилограммовой банки «Нестле Парлор». На экране крутилась запись их сегодняшнего выступления. Чазз подцепил носком задник кроссовки и извлек одну ступню, потом, таким же образом, другую. Раскидав обувь в разных углах узкой прихожей, Чазз подошёл к дивану и сел рядом с Джимми. На экране они двое уже уходили со льда под рукоплескания неистовствующей публики. Джимми выудил лентяйку из щели между подушкой и подлокотником и нажал на кнопку, так что запись пошла играть заново. — Злорадствуешь, глядя, как я ошибся, МакЭлрой? Джимми молча покачал головой. Вот они выезжают на каток... лёд и пламя, безупречные, как сами стихии. — Мать их! Они показали, как я раздвигаю тебе ноги! — подскочил Чазз, увидев первый крупный план. Джимми тихонько хихикнул, облизывая ложку. — Чего смеешься? Ты сам встал там, как девственница перед причастьем. — А что, эротично получилось... публика же это любит, — ответил Джимми и тут же поднял кверху скрещенные руки, спасаясь от удара диванной подушкой. Ложка беззвучно выпала из его пальцев на толстый ковер. — Смотри дальше, Майкл-Майклз. — Ебать оператора с коньковой смазкой! — Чазз хлопнул себя ладонью по колену. — Они и это засекли! Рука Огня легла на тело Льда, и ладонь Льда одобряюще легла сверху. Джимми нашел ладонь Чазза и переплёл свои пальцы с его. Чазз досмотрел выступление до конца, выругавшись на повторе падения. Потом он повернулся к Джимми. — Мы сделали их ВСЕХ, Принцесса. — Не называй меня так. — «Сосулькой» лучше? — Иди ты. — Мы всё-таки едем в Монреаль, — Чазз высвободил свою ладонь и раскинул руки по спинке дивана, левой обнимая Джимми за плечи. — Посмотрим старый город... Вот чёрт, там ведь все говорят по-французски. — Я знаю пару слов. — «Да» и «нет»? — Очень смешно, Чазз. Je t’aime. — И это всё? — фыркнул Чазз, но затем обнял Джимми и прижал к себе. — Я это тоже знаю, Принцесса. *** Утром Джимми МакЭлрой написал в своём дневнике — линованой тетрадке с заплатанным плюшевым мишкой на обложке: «Чазз говорил, что у меня сердце изо льда. Все его глупости и подлые штучки оставляют на нём царапины, словно лезвием. Но его настоящие чувства расписали этот лёд другими росчерками — красивыми и глубокими». — (с) Fatalit 28 Apr 2007