Плохой день

Cause it's so easy, To say it to a crowd But it's so hard, my love, To say it to you, all alone*

Плохой день начинается с головной боли. А ещё – ужасными новостями по телевизору. Дрянной погодой за серым окном. Отсутствием горячей воды. Пустым холодильником. Не прозвеневшим будильником. Непослушными волосами. Ошпаренным утюгом запястьем. И ноющей где-то над рёбрами болью. Плохой день. Молли Хупер называет это таким простым словом, когда другие описали бы это, по меньшей мере, Армагеддоном. Воскресенье в Лондоне ярко серое, заполненное шумом улиц и весельем прохожих. Для Молли Хупер это всего-то очередной выходной, в который наконец-то можно побыть дома, запрыгнув в депрессию с ногами. Плохой день начинается невыносимой усталостью и тоской, от которой ей хочется неутомимо плакать, примостившись где-то на гладком, отполированном от нечего делать полу. Словно это поможет. Она чувствует. Грядёт Восточный ветер. Молли думает, как бы себя собрать. Как подточить собственные осколки, чтобы они вновь подошли друг к другу, как кубики «Лего». Это не так-то просто. За мутным запотевшим окном расплываются фары машин, а чай с лимоном абсолютно не притупляет мысли. Молли нарезает туповатым – потому что некому поточить – ножом толстые дольки, рассчитывая, что это её спасёт. Вот только дело не в толщине. И не в сахаре. И даже не в чае. Дело всегда было в ней. В её неправильности и ударной манере выбирать не тех людей для своего сердца. Она знала, что её душевный кризис связан не с Шерлоком. Но с его отсутствием. Недостаток мужского, сильного плеча часто слишком явственно давал о себе знать где-то на уровне интуиции. Или предчувствия. Это жгло изнутри, проявлялось осознанием в памяти до нелепости не вовремя и било в солнечное сплетение горячим воздухом. Одиночество. Молли давно ни на что не надеялась. А если по правде: она никогда не надеялась. Она не была наивной, вопреки его доводам. Хупер знала, что никогда не понравится такому мужчине, как Шерлок Холмс. Но неизменно чувствовала интерес именно к таким: высокое самомнение, классическая рубашка, точёные скулы. До чего же типично. Как и вся она – примитивная, неинтересная, не умеющая флиртовать. Молли всегда чувствовала его. Знала, что он что-то задумал. Видела, что его что-то тревожит. Могла определить его настроение по взмаху руки или короткому вдоху. Она привыкла наблюдать за ним, аккуратно, незаметно, с несвойственной ей осторожностью. Не пошло. И не по-детски. А со знанием дела, заботливо выясняя незначительные детали его жизни, манеры и повадки. Молли могла бы назвать это экспериментом. Только вот подопытным был не Шерлок. Наблюдать за человеком, которому на тебя наплевать – не самое лёгкое занятие. Видеть, как он улыбается чему-то своему, как подносит ладонь к виску от усталости, как умилительно вылизывает крышечку из-под йогурта – ничто не должно пропадать! - или нервно перебирает невидимые струны – обсессивно-компульсивный синдром**, это лечится - видеть всё это и бездействовать, не сметь даже спросить, что случилось, молчать. Просто потому, что знает: ответом будет либо тишина, бьющая молотком по нервам, либо натянутая улыбка и фальшивое «всё хорошо» в дребезжащем голосе. Она не была частью его жизни только потому, что он не хотел. Когда Молли интересовалась его проблемами и подмечала то, что не замечали остальные, Шерлок отмахивался типичными «это в прошлом» и «не стоит об этом», закрывался и прятал это ещё дальше, в самый засекреченный уголок чертогов разума, код к которому не подобрать. Моли оставалось бессмысленно гадать и домысливать, не переставая волноваться – прерогатива всех женщин. И почему она одна из них? Ей было обидно, что в круг его полного доверия она не входит. На самом деле, Молли сомневалась, что хоть кто-то в этом мире имеет такую привилегию. Плохой день начинается с кошмарного сна, в котором она абсолютно точно думает о Шерлоке и говорит «я люблю тебя», прежде чем умереть от адского пламени. Проснувшись, Молли думает, что, первое: нельзя смотреть фильмы-катастрофы на ночь. И второе: что её привязанность к мистеру Холмсу стала отчего-то очевидней и ярче. Это волнительно настораживает. Шерлок не был для неё всем - до такого она ещё не опустилась. Но был многим. Мысли о нём могли как развеселить её, так и вогнать в жутчайшую депрессию, из которой её вытаскивал лишь мармелад и добровольное недельное заточение в квартире. Такая себе терапия. Плохой день продолжается звонками Шерлока Холмса, которые никогда не заканчиваются ничем хорошим. Поэтому Молли не спешит брать трубку, слушая полюбившийся рингтон. Музыка всегда умиротворяла её. А вот разговоры с ним имели двойной привкус: спокойствия и волнения. И Молли не могла выбрать, что перевешивает. Но гармонии точно не было. Ей каждый раз приходилось гадать, когда Шерлок говорит с ней искренне, а когда лишь потешается в угоду собственным интересам и новому незаурядному делу. И когда она открывала для себя настоящего его, то в прочие моменты ей было больнее предыдущих видеть отчуждение и напускную дружелюбность в его глазах. Она предпочла бы суровую реальность, чем, не показывая, что раскрыла дело под названием «Шерлок Холмс», делать наивный вид, хлопая ресницами и соглашаясь помочь ему, натянуто улыбаясь и где-то внутри мимолётно радуясь хотя бы такому вниманию. Слышать его на том конце провода – означало практически ощущать рядом, не полностью, дробно. Она могла бы представить его улыбку и даже увидеть смех. Но это не значит увидеть и посмотреть в глаза. Присутствовать в моменте. Молли всегда хотелось участвовать в его судьбе, находиться рядом, заботиться, если он вывихнет плечо или вздумает снова начать колоться. Она бы выдержала. Она знает. Но только не в этот плохой день. - Привет. Это Молли. Из мёртвой точки города. Оставьте сообщение. Её голос на автоответчике звучит даже весело. Как будто ей наплевать. Она временами умела спрятать очевидное на видном месте. И это никому не удавалось найти. Даже Шерлоку. Ей было абсолютно наплевать на него в минуты отчаянной гордости. Не на помойке она себя нашла, в самом деле. Иногда ей казалось, что она справится. Найдёт подходящую партию, построит семью, заведёт детей. Привыкнет жить без него. Остепенится. Прекратит жить в своём тесном мирке. Забудет, что любила этого человека. И будет счастливо наблюдать за тем, как растут её дети. Продолжит выполнять рутинную работу, а по вечерам будет смотреть юмористические передачи вместе с мужем, которые полюбит в угоду его интересам. Иногда Молли тошнит от таких мыслей. Временами она могла держаться молодцом, упаковывая свои эмоции в миллион серых коробок, и убеждая себя, что всё прошло. Но стоило её взгляду пересечься с его – сердце переставало стучать. Когда момент истины был упущен, Молли сжимала губы так сильно что, если бы это было возможно, на них оставались бы синяки, и ругала себя за нелепую слабость. Плохой день кульминирует в ту секунду, когда она берёт трубку, выдохнув из лёгких весь бесполезный воздух. Иногда говорить по телефону – самая отвратительная вещь на свете. Иногда этой вещью становится Шерлок Холмс. - Молли, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня, не спрашивая, зачем. Она помнит эти чувства. Неверие. И тишина. Его взволнованный, бесцветный голос, лишённый эмоций, заставивший её испугаться и замереть. Молли хотела бы увидеть себя со стороны в тот момент. Хотела бы проследить, как его просьба сказать простые три слова стирает все краски с её лица, как они сползают, плавятся на полу, как часы на картине Сальвадора Дали***. Она хотела бы увидеть боль, чтобы её не чувствовать. Молли всегда было тяжело и радостно слышать его голос. То сонный, когда она будила его для работы в морге (по его же просьбе). То быстрый, скачущий – когда он объяснял детали дела (конечно же, это ведь его любимое занятие – игра). То задорный – когда был доволен чем-то (разумеется, не ею). То тревожный – когда она два раза не сняла трубку во время теракта в метро (было неожиданно приятно). Вот и теперь это было как в последнем варианте: мучительно, осколчато и без выживших. Совсем без выживших. - Я не могу этого сказать. Тебе сказать не могу. Молли давно поклялась самой себе, что никому, ни при каких обстоятельствах не скажет эту фразу. Никогда. Это слишком личное, слишком её – и она никому этого не отдаст. Правдой не обязательно делиться, чтобы она была ею. Молли готова зарыдать, послать его ко всем чертям и навсегда стереть ластиком из своей жизни. Она знает: это было бы проще простого – не видеться, не отвечать на звонки, не пересекаться. Больше никогда. Но мазохист внутри неё требует очередной дозы, каждый день по капле, которой достаточно, чтобы насытиться страданиями. Она не может его отпустить. - Ты придурок. Из её уст звучит слишком мягко, мило даже. И от этого ей противно. Ей не хватает сил злиться на него дольше минуты. У неё никогда ничего не получалось легко. Только прощать его. Молли всякий раз совершала ошибку всех женщин мира просто потому, что любила. И, усмехаясь его нелепым шуткам, уступала, сдавалась, предавала себя. Унизительно и самостоятельно. Сильная и независимая. - Скажи, как будто это правда. Молли не знала, откуда у неё взялись силы просить такое. У кого она научилась не делать ничего просто так? Это обмен. Полномасштабный. Конкретный. Справедливый. Если Шерлок захотел услышать эти три уродских слова, решил поиздеваться над ней, пусть сперва пересилит себя и включит все свои актёрские данные. Молли думает, что, если поверит ему – тогда он победит. Система Станиславского в действии. Кто не хочет почувствовать себя настоящим театральным критиком? Молли вот никогда не хотела, но, не дыша, ждала. - Я люблю тебя. Плохой день не заканчивается этими словами. Он тянет ими за волосы, выгребает воздух из лёгких - и Молли задыхается. Он выворачивает ими губы в мольбе и застилает глаза блестящей пеленой – и Молли позволяет себе заплакать. Он копошится ими в груди, перебирая органы и выбрасывая сердце за ненадобностью – и Молли забывает, что такое жить. Оказывается, говорить правду невероятно тяжело.