Воин

      Горячее солнце неневыносимо палило с алых как кровь небес. Жаркое дыхание пылающего светила опаляло землю, которая потрескалась так, что, казалось, из бездонных трещин вот-вот вырвется огонь, что тысячелетиями полыхал в глубине.       Пыль облаком висела в воздухе, и каждый вздох приносил боль, которая, однако, все равно была меньше той, что вечность терзала многочисленных демонов, суетящихся сейчас в мертвой долине. Низкорослые рогатые фигурки волнами накатывали на кричащих в отчаянии людей, которые заняли один из холмов в тщетной попытке спастись.       Острые когти беспощадных тварей рвали людей и потоки горячей крови лились на иссушенную красную землю; острые мечи и секиры то и дело обрывали жалкие жизни демонов, но число монстров не убавлялось и все больше людей складывали свои головы в этом забытом всеми богами уголке беспощадного плана. Среди всей вечно голодной оравы демонов больше всего выделялись рослые фигуры крылатых чудовищ, которые в безумии хватали лапами не только людей, но и сородичей; мощные копыта втаптывали нерасторопных кодешей в землю, туда, где под красной пылью можно было бы рассмотреть черепа и кости, лежащие здесь неведомо сколько лет.       — Эйдан, ложись! Лезь под телегу, мальчик! — хриплый голос бородатого воина, который размахивал двусторонней секирой в попытке отбиться от пары рычащих демонов, разорвал спертый воздух и эхом отразился от каменных утесов, окружавших долину. Заслышав свое имя, светловолосый мальчик, замерший в ужасе среди залитых кровью тел, тут же рванул к телеге, стоящей поодаль. Лежащие там тюки были сброшены наземь и разодраны расторопными монстрами, глиняные черепки, бывшие еще днем ранее затейливо расписанной утварью, теперь бесполезными осколками усеивали землю вокруг телеги. Торопясь к ней, поскуливающий от ужаса мальчик споткнулся о пронзенного копьем демона и шлепнулся в пыль. Взметнувшаяся крошка тут же запорошила ему глаза, и, слепо шаря ладошками по земле, Эйдан наткнулся на неподвижное тело своей матери. Зеленые глаза широко распахнутыми окнами смотрели в небеса, безвольно откинутая рука была залита алой кровью, но окаменеть от тоски мальчика заставило не это: в луже крови плавала крошечная плетеная птичка. Сделанная из ивовых прутиков, она мигом напомнила Эйдану тот вечер, когда он вместе со своей семьей встречал праздник Весны. Тогда бы он ни за что не подумал, что неделей позже он окажется совсем в другом мире, где не утихает вечная война, в которой нет — и не может быть — победителей, где всеобщее безумие охватило демонов, а люди оказались между молотом и наковальней.       Эйдан вдруг понял, что никогда больше смех его сестры не огласит их маленькую хижину на берегу реки, и мать, чьи руки так бережно гладили его по вихрам и поправляли ночами одеяло, навсегда останется здесь, в проклятой расколотой земле, исходящей жаром и суховеями. Слезы горячими потоками заструились по чумазым щекам, и Эйдан не спешил вытирать их, судорожно хватаясь за подол разорванного платья мертвой женщины. В себя его привел только предсмертный крик его отца, до которого добрался особенно ловкий монстр. Зазубренные когти демона перерезали горло бородачу, и тот, захлебываясь собственной кровью, рухнул и скрылся среди тел своих товарищей, которых вокруг становилось все больше. Побелев лицом, Эйдан, не вставая на ноги, задом отполз к телеге и забился под нее, туда, куда успело набежать озерцо крови. Хлюпая носом, мальчишка прижался спиной к колесу и, судорожно стиснув в ладошке маленькую деревянную фигурку, сжался клубком. Крепко зажмурив глаза, Эйдан тихим сбивчивым шепотом зачастил молитву, тиская в руке фигурку всадника. Потемневший от времени воин имел потрёпанный вид и все, начиная от сломанного копья и заканчивая зазубринами на шлеме, говорило о том, что фигурка забытого бога служила простой игрушкой, которую отдали ребенку для развлечения.       — Воин, Воин, помоги, сердцем заклинаю       Эти строки неспроста я тебе читаю:       Ты придешь скорей сюда, ты со злом сразишься       И, в бою свалив врага, враз освободишься, — судорожно шептал он себе под нос, до боли сжимая в ладонях деревянную фигурку, с которой играл все детство. Этим строкам научила его мама, и, вспомнив о ней, Эйдан вновь залился слезами, которые оставляли на его покрытых пылью щеках грязевые дорожки. Сейчас мальчику казалось, что песенка, которую ему пели еще недавно, теперь осталась единственной ниточкой, связывающей его с домом и семьей.       Внезапно шум битвы стих. Приоткрыв глаза совсем ненамного, Эйдан невольно подивился затишью. Демоны не казались ему теми, кто мог бы взять перерыв: в их янтарных глазах он видел вечно пылающее стремление убивать, и потому теперь он не мог понять, что заставило их остановиться. Любопытство пересилило страх, и мальчик, стиснув в руке фигурку так, что костяшки пальцев побелели, подполз к колесу и осторожно выглянул между сломанными спицами.       Перед его взором предстало странное зрелище: остановившись, чудовища все как один повернулись к особенно высокому холму, на вершине которого застыла фигура всадника. Закованный в доспехи воин молчаливо и недвижимо взирал вниз, туда, где перед ним раскинулось полотно бойни. В прорезях забрала царил мрак, и потому рыцарь казался статуей, но лишь до той поры, пока скрытая под латной перчаткой рука не скользнула к поясу, а округу не огласило раскатистое пение рога.       Снова и снова по долине катился пронзительный зов рога, а воин уже мчался вниз. Его вороной конь гневно всхрапывал и потряхивал головой так, что огненная грива языками пламени взметалась над угольно-черными боками, оставляя за собой рыжий шлейф. Огненные языки лепестками оседали там, где еще мгновение назад широкие копыта касались земли, и мальчику казалось, что и сам черный рыцарь полыхает, устремляясь в самую гущу чудовищ. В руке воина сверкало копье, и его листовидный наконечник пел, рассекая воздух; сжимая в руке длинное древко, рыцарь поднял над головой свое смертоносное оружие, и, приподнявшись на стременах, метнул его вперед. Сорвавшись с руки, копье рвануло вперед настолько быстро, что мальчик успел лишь моргнуть, а затем все смешалось.       Охваченное искрящимися молниями копье ворвалось в массу тесно стоящих демонов, и оглушительный взрыв разбросал обугленные останки в стороны. Град из остатков тел монстров страшно забарабанил по телеге над головой мальчика, и он, тихонько заскулив, спрятал лицо в ладонях, вновь забившись под свое укрытие как можно дальше. Потому Эйдан не видел дальнейшего: как черный рыцарь, быстро сократив разделяющее его и ревущих чудищ расстояние, влетел в их растерянную гущу, рассекая ее подобно тому, как волнолом разрезает буруны; не видел, как вернувшееся в руку копье воина раз за разом пронзает уродливые тела тварей, и те с пронзительными криками разворачиваются и бегут, боясь не то смертоносного оружия, не то ауры, что исходит от неведомого рыцаря. Не заметил он и того мига, когда последний рискнувший остаться на пути разъяренного коня кодеш оказался втоптан в землю, а рыцарь натянул поводья, заставив взвившегося на дыбы зверя умерить пыл. Вся его голова, шея и круп были забрызганы кровью, и жеребец, громко заржал, казалось, упивался каждым мигом боя. Его всадник, напротив, продолжал хранить молчание. Его иссиня-черные доспехи не носили на себе ни следа крови, каждая капля которой не то впиталась, не то просто растворилась. Рыцарь медленно поворачивал голову, осматривая усыпанную телами долину. Немногочисленные люди, уцелевшие в этой бойне, жались по другую сторону одиноко стоящей телеги, к которой и направился воин. Свисающие по обеим сторонам седла черепа сухо стукались друг о друга при каждом шаге коня и в пустых глазницах то и дело вспыхивали зеленые огоньки, отражаясь на шпорах рыцаря. Остановив огромного исходящего языками пламени жеребца рядом с полуразвалившейся телегой, воин гулко ударил древком копья о ее дощатую стенку.       — Вылезай. Вылезай, не то склюю, склюю, — до того кружащий высоко над полем боя крупный черный ворон, взмахивая крыльями, опустился на плечо рыцаря, и его пронзительный голос был обращен к тому, кто прятался под телегой. Скрежет копыт о наплечник перекрыл последние слова, и ворон повторил их, грузно перепорхнув на борт телеги, с которой продолжало тонкой струйкой сыпаться зерно.       — Зов принят. Зов исполнен. Время платить, — встряхнувшись, черная птица с силой стукнула мощным клювом по бортику так, что выбитая щепка отскочила в сторону. Дрожа как осиновый лист, Эйдан медленно, на четвереньках, вылез из-под телеги. Его глаза казались на лице огромными блюдцами, когда он поднял свой взгляд на рыцаря, замершего в седле. Фигурка мальчика казалась рядом с всадником совсем крошечной, и от группы уцелевших людей отделился один мужчина, которой бочком, точно краб, стал подбираться ближе. Иногда он замирал, и Эйдану казалось, что он сейчас вернется назад, однако тот просто остановился, нерешительно постукивая пальцами по топорищу. В этом мужчине мальчик узнал своего дядю, но идти к нему не спешил, слишком зачарованный картиной перед ним.       — Я помню конец сказки. Я заплачу, — шумно шмыгнув носом, Эйдан взглянул на игрушечную фигурку всадника в своей руке и нерешительно протянул ее рыцарю. Мальчику пришлось встать на цыпочки, но и тогда он не смог достать до воина, и потому тот низко наклонился в седле, и деревянная фигурка скрылась в латной перчатке, исчезнув без следа. Высоко взметнув копье над своей головой, Воин, добывший еще один фрагмент своей свободы, отсалютовал нерешительно улыбнувшемуся Эйдану, а затем развернулся и пустил коня в галоп. Огненногривое порождение гнева рванулось вперед, и вскоре Воин взлетел на вершину холма, где, протрубив напоследок в рог, перевалил через гребень и скрылся в красной дымке, что никогда не исчезала в этом далеком краю.