Gingerbread man.

      Мне страшно и одиноко, у меня никого нет. Мои «любимые» родители погибли. Я спрятался от этого ужасного современного мира в, казалось бы, родном 1940-м. Эти дети понимали меня, они дружили со мной, любили меня. Они стали для меня всем, они стали для меня семьей. Это не школьный класс, в котором все дети якобы «одна большая дружная семья», нет. Это семья, полная любви и добра, дружелюбности. Никто не насмехается над чужими странностями, все друг друга уважают. Они это делает по своей воле, не по принуждению Птицы.       Целый день каждый день? Ну и пусть. Главное, с лучшими друзьями на всем белом свете. Каждый день, в одно и то же время, происходят явление, которые были вчера, хотя никакого «вчера» не было же, да? К петле привыкаешь, может и не так быстро, как хотелось бы, но чуть позже тебе перестает наскучивать эта атмосфера каждого дня.       Мисс Перегрин просто замечательный человек. Она справедлива, умна, строга, но до безумия любит своих детей. Она готова пойти на все, чтобы не трогали ее детей. Если бы ее детям угрожала опасность, она всеми силами охраняла бы их. Даже под угрозой смерти.       Мне очень нравилось в петле, хоть и первое время после смерти родителей мне было туго — очень туго. Я не радовался, не ел целыми днями и сидел в некогда комнате моего деда. Меня понимали и не навязывались со своими утешениями, приглашениями на обед или погулять. Они меня понимали. Может, многие дети тоже пережили утрату своих родителей? Конечно, ведь им пришлось уйти из мира, который меняется, в мир, где все целый день каждый день, оставив свою семью. Интересно, хотят ли они к своей семье, которую оставили? А помнят ли они их? Забуду ли я своих родителей и тех наскучных богатеев, называвших меня своим «племянником»? К сожалению, я не знаю ответ на этот вопрос.       Все было настолько прекрасно, что мне даже казалось — а не сон ли это? может я сейчас проснусь в кровати в номере или вообще во Флориде? К огромному счастью, это были лишь глупые предположения, в которые я отказывался верить.       Я так любил свою новую семью, что целый день был готов играть с младшими членами семьи, был готов помогать по кухне, был готов помогать всем и вся, делать все, что мне прикажут. Я иногда даже забывал, что такое «Mac», видеозвонок и прочее.       Как бы это не было чудесно, восхитительно и замечательно, мне чего-то все время не хватало. Или кого-то. Я не понимал, почему мое сердце делало переворот, когда я смотрел на юного кукловода. Я не понимал, почему я подвергался некому гипнозу, когда смотрел в его глаза или когда он делал свою очередную марионетку. И только спустя месяц моего проживания в доме, я понял, чего мне не хватает.       Мне нужен свой пряничный человечек.       Но почему только когда я смотрю на некроманта, мое сердце трепыхает, а не на Эмму? Почему? Кто ответит на этот вопрос? Только я сам. А я не в силах на него ответить, ибо я очарован красотой Еноха. За завтраком я часто наблюдаю за ним, будто под гипнозом и не могу ничего съесть. В эти моменты мисс Перегрин спрашивает: «Джейк, почему ты не ешь?», на что я отвечаю «Задумался». И я слышу усмешку моего предмета обожания.       Когда мы случайно — может и не всегда — сталкиваемся в узких проходах, я слышу лишь ворчание кукловода о том, что надо смотреть, куда идешь, а я лишь опускаю взгляд, краснею, извиняюсь и ухожу. Почему-то теперь Енох после такого случая проводит меня взглядом, также усмехаясь, хотя раньше этого не было.       Я помню, что когда-то я наблюдал за работой мастера. Он так искусно делал своих марионеток, что я даже удивлялся — почему Бог все еще не уступил ему место? Я наблюдал за боями маленьких человечков, за их смертями и в те моменты, когда человечек, за которого болел Енох, побеждал, кукловод довольно улыбался. Если же побеждал другой, он крайне мучительно и долго убивал этого монстра, стараясь продлить его страдания, не убив раньше времени. Это было жутко, но это было прекрасно.       Я страдал. Я страдал от безответной любви. Иногда я чувствовал себя прямо героиней любовных романов, которые так любила читать моя мать. Кстати, как ее звали? Раз в неделю, я быстро поднимался на второй этаж, подходил к комнате Еноха, уже поднимал руку, чтобы постучать, зайти, рассказать о том, как я люблю его, но меня что-то постоянно останавливало. В последний раз меня потревожила Оливия. Она подошла ко мне, спросила, в чем дело. Девушка беспокоилась — может, что-то важное случилось? Она же видела, как я быстро поднимался. И тогда я ей все рассказал. Начинаю тем, что я чувствовал и делал по отношению к кукловоду с момента смерти моих родителей, до этого момента — когда все могло разрешится. Оливия не смеялась надо мной, она лишь улыбнулась и сказала, что в ее жизни тоже был пряничный человечек, который был очень давно и про которого она стала уже забывать. Она сказала мне, чтобы я действовал. Не продумывал каждое действие, каждое слово — просто действовал. И я так и сделал.       На следующий день после обеда я шел к заветной комнате, к заветному пряничному человечку. Я был решительно настроен и никакая пустота не сбила бы меня с пути. Я знал, что буду делать — постучу, войду, послушаю ворчание Еноха о том, что я помешал его работе, а после… а после он и не даст мне слова сказать, выпихнув за дверь. Чудесно.       Моя рука в нескольких сантиметров остановилась от двери, и я задумался — а стоит ли? Хотя, я так долго об этом мечтал, все планировал. Я, как Шерлок Холмс, просматривал каждый возможный сценарий, каждый возможный диалог, готовил все настолько тщательно, что обломаться было невозможно. А потом появилась Оливия с воодушевляющей речью и все мне обломала. Я в миг забыл все свои планы и теперь стою здесь и мысленно ною о том, что жизнь не справедлива. Была б она справедлива, я бы тут уже как месяц не стоял, а уже был бы в комнате кукловода. Черт, ну почему ж я как барышня кисейная?       Я набрался смелости, вдохнул полной грудью, помолился всем известным и нет богам, только сделал первый стук, как дверь резко открылась, меня потянули вперед, — еще, я слышал, дверь закрыли — и прижали к этой же двери. После меня стали целовать. Особого ума не надо, чтобы догадаться, кто это был. Я об этих мягких губах мечтал так долго, что мне не верилось, что это реальность. Я так долго мечтал о том, чтобы мои руки трогали эти мягкие каштановые кудри. Я так долго мечтал о том, чтобы эти нежные, проколотые иглами для шитья, руки держали меня за талию, прижимая ближе, хотя ближе уже некуда.       Эти чувства при поцелуе невозможно описать, разве что радость того, что этот момент произошел и немного грусти от того, что это не произошло раньше. Ну и пусть, главное, что происходит сейчас. Из размышлений меня вытянул укус в нижнюю губу. Я застонал. О черт, я застонал от него, от моего пряничного человечка. Именно моего, и ни чьего другого. Он только мой. Только я могу смотреть на него так, как смотрел за завтраком и буду продолжать так смотреть. Только я могу продолжать восхищаться его кудрями. Только я могу восхищаться им. Только я могу целовать его. Если вы хотите поспорить с этим фактом — вас убьют и не оживят.       Все хорошее имеет свойство заканчиваться, и Енох отстранился. Я посмотрел в его глаза и понял, почему он решил поцеловать меня — Оливия. Она же говорила тогда, что молчит об этом разговоре? Ей нельзя доверять. Что ж, в каком-то роде я благодарен ей.       А кукловод все смотрел на меня и смотрел. В его глазах было желание, страсть и… нежность? Подождите, я ничего не перепутал? О нет, все на месте, ничего я не перепутал. Его глаза и правда лучились нежностью, но в один момент желание и страсть заменили нежность. Мне не было страшно — я знал, что он не обидит меня, пока я не захочу. А я хочу. Я хочу, чтобы меня любили жестко. Я хочу, чтобы меня не называли уменьшительно-ласкательно (может, иногда). Я хочу, чтобы меня съели полностью… — Так тебе нужен пряничный человечек? — спросил Енох, после потянув меня в еще один незабываемый поцелуй, увидев, что я кивнул в ответ.       Я больше никогда не буду одиноким, потому что у меня есть мой пряничный человечек.