Верность

С самого детства я мечтал о службе у Первого маршала. Со всех сторон звучало одно и то же: это так почетно, Алва отбирает лишь лучших, и, если уж ты среди них, гордись, рви жилы, изводи все черты характера, которые могут помешать. У тебя должно быть каменное сердце и четкие, выверенные, как часы, мысли. Служи, а если понадобится — отдай жизнь, дабы выполнить приказ. Я был выбран, был счастлив. До того проклятого дня, когда узнал, что Алва — тот самый Рокэ Алва, за которого в своих мечтах я бросался под пули, — убил моего отца. Всё, что я тогда смог — поклясться самому себе сделать всё возможное и невозможное, чтобы стать первым во всём, чтобы стать достаточно сильным. И убить Первого маршала. Самым сложным было научиться молчать и не выказывать своих чувств. От природы будучи импульсивным, я срывался каждый раз, стоило кому-то упомянуть Алву. Создатель свидетель, какой изощренной казалась эта пытка. «Выдержка и спокойствие, — повторял себе, словно заклинание. — Разрубленный Змей, держи себя в узде! Эмоции разрушат всё». — Ты гляди, будто что-то понимает, паршивец, — слышались со всех сторон оскорбительные насмешки. Я стискивал зубы и молчал-молчал-молчал. Холодный разум — самое главное требование к избранным. Нельзя, никак нельзя выказывать своих намерений до самого конца. А потом, в этом можно было не сомневаться, меня пристрелят так же, как до этого пристрелили Эгмонта. *** Впервые увидев этого обманчиво хрупкого тонкокостного человека, я даже опешил. И это он? Рокэ Алва? Тот самый невероятный Первый маршал, которым не восхищались только разве что те, кто еще не знал о нём? Вздор! — Ричард, значит, — насмешливо протянул Алва, внимательно глядя мне в глаза. Его собственные были синими, страшными, но почему-то не злыми. И это казалось совершенно неправильным. Пусть для исполнения замысла мне и требовалось завоевать его доверие, но предавать его — не злого, не похожего на изначальную или любую другую тварь, — было неоправданно подлым. — Я довольно часто слышал, что он может в любой момент обезуметь и наброситься на меня. Мне, конечно, кажется это забавным, но… — голос его был странно приятным, однако я невольно замер, чувствуя опасность. И как-то вдруг понял, чем именно Алва заслужил свою славу. — Что вы, господин Алва! Мы же не зря считаемся лучшей академией, — зачастил мерзкий Арамона, заведовавший моим обучением. Пожалуй, сразу после Алвы я бы хотел убить его, за каждое пережитое здесь унижение. Но Арамона был слишком жалок, чтобы желать этого всерьез. Однажды он получит по заслугам, но это уже не моё дело. — Хорошо, если так. Выйдет довольно неловко, согласитесь, когда спустя пару дней этот славный юноша попытается меня убить. — Нет-нет, господин Алва, ничего такого не случится! — Арамона затрясся и побледнел, став похожим на жабу. Мне стало смешно. — Что ж, посмотрим, — хмыкнул Алва и снова внимательно уставился на меня. — Надеюсь на ваше благоразумие… гм, юноша. *** Чем дольше я за ним наблюдал, тем меньше понимал происходящее в его голове. Казалось, Алва и сам не всегда знал, что сделает в следующий момент, и это почему-то завораживало. Нет, я не забыл о своем намерении, но… уже не был так уверен, что этот человек мог совершить подлость. Он был удушающе честен в каждом своём действии, в каждом слове, и представить его убивающим безвинного не получалось. Но вместе с этим я помнил клятву, данную самому себе. Клятву, которая сдавливала горло и казалась теперь ненавистным грузом, камнем на шее. Я не мог отречься от неё, уже приложив столько усилий, и повторял себе новое заклинание. «После окончания службы, если мы оба останемся живы, я обязательно разорву ему глотку. Сразу же, как только докажу, что окделлские волкодавы — самые верные псы».