Лорейн Айслин Дескарио
Просвети очи мои, да не усну я сном смертным.
Я ждал его все это время, сходя с ума от беспокойства. Признаться, я не представлял, какую боль он должен был испытывать, а его бесслезное молчание испугало меня еще больше. В одну из бессонных ночей, проворочавшись без сна много часов, я испугался по-настоящему, до самой глубины души. Мне показалось, что он не вернется, что слуги пришлют мне короткое письмо о том, что молодой лорд не вынес потрясения и покончил с собой. Я винил себя, да и по сей день виню, что тогда не последовал тенью за ним, что не отправился следом в Амет-Адар, что я оставил его одного на дне его безбрежного горя. Я поклялся себе, что выжду еще один день и поеду на поиски. Но этого не потребовалось. Он вернулся на следующее утро, едва неяркое солнце разогнало ночной туман. Я услышал его шаги, и едва успел отпереть дверь, как он вошел, даже не делая попытки постучать, словно точно знал, что дверь будет открыта. Я смотрел на него и мое сердце было преисполнено тревоги и страха. Казалось, за две недели он постарел на сотню лет. Изумрудные глаза потухли, а лицо, нижнюю половину которого теперь скрывал шарф, неподвижностью напоминало маску. - Как ты? - едва смог выдавить я. Он едва заметно пожал плечами, поднял руку, и я увидел, что он держит мой черный шарф. - Спасибо. Возьми. Я взял себе дома другой. Я в некоторой растерянности взял шарф, и снова поднял на него глаза. Признаться, я ожидал чего угодно, кроме этой бесчувственной неподвижности. - Лонарган, послушай... Неподвижная маска мгновенно слетела с него, и лицо на миг прорезал всплеск почти ощутимой боли. - Не называй меня так. Пожалуйста. Это имя было... для нее. - А как мне тебя звать теперь? - Я окончательно растерялся. - Не знаю. - Бесстрастность снова сковала его лицо, словно прибой, стирающий все следы на песке. - Как хочешь. В комнате воцарилась долгая, очень долгая тишина. Я смотрел на него, пытаясь найти слова сочувствия и утешения, но с ужасающей ясностью понимал, что все они бесполезны и бессмысленны. Мой прежний друг Лонарган лежал в Амет-Адаре, под мраморной плитой кенотафа, рядом с погнутым браслетом в виде извивающейся змейки. Мне предстояло научиться жить с его сумрачным преемником. Я никогда и никому не рассказывал, что именно тогда и именно там, в комнате, залитой утренним солнцем и звенящей тишиной, Лонарган Роммат Дескарио навсегда вычеркнул свое первое имя из жизни. Следующую сотню лет я очень не люблю вспоминать. Уничтожение Незрячих Братьев стало камнем, брошенным в воду, от которого побежали круги. Создание «разрушителей чар», полностью иммунных к магии, при живейшем участии моего бывшего друга, точнее того, чем он стал. И жуткая, зверская, крупномасштабная охота на всех, кто хоть частично запятнал себя темными искусствами, впоследствии навсегда вошедшая в историю Кель-Таласа, как Охота на Демонов. Слова «правосудие» и «степень вины» были забыты, милосердия не было ни для кого. Не было скидок ни на возраст, ни на обстоятельства, виновны были все — от членов действующих темных орденов до бездомного мальчишки, которого приютил старик, обвиненный в подпольной демонологии. Очень многие впоследствии удивлялись — как Роммат, беззаветно преданный династии Солнечных Скитальцев, смог предать принца Келя? Что заставило его так поступить? Строили догадки и теории заговоров, порой самые невероятные, в то время как ответ был простейшим, и я мог бы с легкостью его озвучить, если бы, конечно, меня кто-то спросил. Тот, кто коснулся скверны, потерял право на жизнь, сказал мне когда-то Роммат. Исключений не делалось даже для принцев. Исключения не было бы даже для короля Анастериана. Я не стыжусь признаться, что всегда считал — цель оправдывает средства. Но происходившее казалось чрезмерным даже мне. Я никогда не был сторонником излишней жестокости. Но еще больше, чем охота на ведьм, меня пугала и тревожила перемена, произошедшая в моем друге. Было время, когда я малодушно подумывал о том, чтобы прервать все связи, но почти сразу устыдился собственной слабости, когда заметил, как он периодически бросает быстрый взгляд влево, привычно пытаясь встретиться с кем-то взглядом. Как иногда, забывшись, делает короткий жест, словно пытаясь взять кого-то за руку. Я не мог, не имел права оставить его. Но не мог я и видеть, как он превращается в бездушную машину. Только изредка, наедине, на какой-то краткий миг я мог иногда видеть, что Роммат не бесчувственный, но любая трещинка в его собственноручно выстроенной броне быстро затягивалась, а с годами трещин становилось все меньше и меньше. Вспоминал ли он Лорейн? Нет, насколько я помню, никогда. Лишь единожды, когда я попытался выразить неуклюжее сочувствие по поводу его изуродованного лица, он криво усмехнулся, и сказал, что каждое утро благословляет эти шрамы. - Почему? - спросил я, как дурак, буквально в следующую секунду все поняв, и чуть не прикусил язык от злости и досады на самого себя. Его усмешка увяла на глазах, и он ответил: - Потому что я не смог бы каждый день смотреть в зеркало и видеть Лорейн. Больше ее имени я не слышал. Так холодные годы тянулись один за другим, сливаясь в десятилетия, и каждый из них был похож на предыдущий. Мы стали реже встречаться, он нес на себе бремя магии Кель-Таласа, я большую часть времени проводил в Даларане. Со временем он научился даже улыбаться, хотя глаза его не улыбались никогда, а попытки взять за руку невидимку, стоящую за его левым плечом, становились все реже и реже, пока постепенно не сошли на нет. А потом появилась Ариана. В первый момент, увидев смеющегося Роммата, я подумал, что, должно быть, пока я два месяца сидел в Даларане, он все-таки подвинулся рассудком. Потом — что теория о том, что аркана оказывает необратимые влияния на психику, не такая уж дурацкая. А потом, когда он все объяснил, я подумал, что, похоже, небеса наконец проявили хоть немного сострадания. Позже я познакомился и с Арианой, и, признаюсь, она очаровала меня с первого взгляда. Тоненькая и хрупкая девочка с белоснежными локонами и глазами, пронзительно-синими, словно небо в ясный весенний день, она была безбожно юна и пленительно прекрасна. Первое время я чувствовал себя рядом с ней каким-то замшелым пнем. Не знаю, что чувствовал Роммат, я не находил в себе сил у него спрашивать, но, судя по сияющей улыбке, в которой все чаще проглядывал тот Лонарган, которого я знал полтора столетия назад, такие мысли вряд ли его посещали. Мы стали чаще встречаться, нередко подолгу гуляли втроем, и мою грудь наполняло тепло, когда я видел, как тонкие пальчики Арианы ложатся в ладонь Роммата, и как это давний полузабытый жест наконец снова наполнился смыслом. Казалось, только сейчас вечное лето Кель-Таласа хоть краешком коснулось его окаменевшей души, и она начинала оттаивать. Маленький серебряный медальон с портретом Арианы и ее снежным локоном он не снимал ни днем, ни ночью. Я даже не могу сказать, кто был в те дни более счастлив — они или я. Временами мне казалось, что жизнь покатила по временной оси вспять, и, стоит лишь немного подождать, и я снова увижу своего друга таким, каким он был — красивым, смеющимся, легким и горячим, и я закрою глаза и почувствую жаркие солнечные лучи на лице, услышу мерный шум прибоя, и на мгновение меня коснется аромат песчаных лилий. Увы, законы природы таковы, что даже волшебное лето не может быть вечным, и даже в золотые леса Кель-Таласа неизбежно приходит осенний листопад. Раньше или позже — но он приходит неизбежно, как за днем всегда следует ночь. Пришел он и в этот раз. Я много времени проводил в Даларане, поэтому я не могу сказать наверняка, когда первый порыв осеннего ветра принес с собой холод увядания. Кажется, я тогда приехал на пару дней в Луносвет, и Роммат показался мне каким-то усталым и погасшим. Я пытался расспросить его, но он неизменно отвечал, что все в порядке. Отвечал, поднося к губам бокал вина и неотрывно глядя в окно, а пальцы его левой руки нежно касались круглого серебряного медальона на его шее, круглого медальона с перламутровой лилией на крышке. Я уезжал тогда с неспокойной душой, а смутная, невыразимая тревога снова поселилась в глубине моего сердца. После этой краткой встречи я долго не мог выбраться домой, политическая обстановка в Даларане тогда накалилась до предела, и даже день моего отсутствия мог привести к катастрофическим последствиям. Письма от Роммата исправно приходили, были неизменно ровны и серьезны, что, впрочем, меня не удивляло — ни о чем личном он никогда не писал, даже если в действительности его душа разрывалась на части. Так я жил около полугода, снедаемый беспокойством, и регулярно засыпал своего друга тревожными вопросами в письмах, хотя и знал, что это бесполезно — большинство из них оставались без ответа. И когда, наконец, я смог выделить несколько свободных дней, я без промедления отправился домой. Я даже не стал заходить домой, а отправился прямо к Роммату. Он давно уже не жил в той маленькой квартирке, где обитали они с сестрой во время учебы в академии — он съехал оттуда почти сразу после смерти Лорейн, и больше не переступал ее порога, даже запретил мне забирать оттуда вещи, когда я предложил свою помощь в переезде. Немного позже я понял, почему, и устыдился, но тогда я повел себя в высшей степени глупо. Сейчас же он жил в небольшом особняке недалеко от Ярости Солнца. Дом пользовался дурной славой — последний владелец не то повесился, не то отравился, не оставив даже записки, и никто из его друзей и близких не мог поведать, что довело его до столь решительного шага. После этого новые владельцы в доме не задерживались, поспешно съезжая через некоторое время, на расспросы отделываясь невнятными отговорками про «неуютность» и «давящую атмосферу». Роммат призраков не боялся никогда, а повеситься, подозреваю, большую часть жизни ему хотелось и без всякой мистики, поэтому он жил там, по обыкновению не жалуясь ни на что, вот уже долгие годы. Еще только подходя к ограде, я услышал нежный голосок Арианы. Слов было не разобрать, однако камень на моей душе стал немного легче. Обрадованный, я поспешил вперед, однако, как только я обошел живую изгородь и увидел дом, мое сердце снова тревожно затрепетало. Они стояли перед полуоткрытой дверью, и Ариана плакала, прижавшись к плечу Роммата, сбивчиво что-то говоря, а он обнимал ее и успокаивающе гладил по волосам. Не желая становиться свидетелем какой-то глубоко личной сцены, я сделал несколько шагов назад, намереваясь незаметно отступить и скрыться, но Роммат в этот момент поднял голову, и мы встретились взглядом. Потом он приветственно кивнул мне. Ариана не могла этого не заметить, обернулась, и я успел заметить, что по ее лицу струятся слезы. Она легко, словно порыв ветерка, выскользнула из объятий Роммата, тихо что-то сказала, как мне показалось — виновато, и быстрым шагом поспешила прочь. Она проскользнула мимо меня, опустив голову так, чтобы я не видел ее заплаканного лица, не отвечая на мое растерянное приветствие, и через несколько мгновений от нее остался только легкий аромат лилий в вечернем воздухе. Я еле смог пробормотать невнятное «прости», вместо заготовленных приветственных слов. Роммат равнодушно пожал плечами и слегка кивнул в сторону двери, приглашая зайти. Мы долго сидели, не зажигая света, пили что-то крепкое, я сейчас уже и не вспомню, что, я говорил о ситуации в Даларане, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку, а Роммат молчал и курил, хотя обычно не любил запаха табака, и тлеющий огонек на конце сигареты жутковато освещал его покрытое шрамами лицо. И в этом неверном тусклом свете я вдруг заметил, что медальона на его шее больше нет. Я помню, что осекся и замолчал, понимая, что мои рассказы о политических перипетиях сейчас попросту напрасно сотрясают воздух, полный голубоватого табачного дыма. Я взял сигарету, хотя тоже не курил, просто для того, чтобы чем-то занять руки, и наконец, собравшись с духом, спросил, что произошло. Роммат молчал, пока сигарета не дотлела до середины, после чего хрипло ответил: - Она выходит замуж. Камень на моей душе стал тяжелее в сотню раз. - Мне казалось, что плакать должна не она, - еле слышно пробормотал я, но он услышал. - Ее родители против. - А ты? - А что - я? Он помолчал и потянулся за новой сигаретой. Дрожащий огонек на мгновение осветил его лицо, и я с болью заметил такую знакомую горькую усмешку. - И еще она не хотела причинять мне боль. Но решила, что, если я узнаю от посторонних, будет хуже. Она честная и добрая девушка, и не хотела меня расстраивать. Поэтому пришла сама. Поэтому плакала. - И как, не расстроила? Ответом мне было пожатие плеч и мерцающий красный огонек на кончике сигареты. - Что ты будешь делать? - Ничего. Пусть. Так будет лучше для нее. Он бросил недокуренную сигарету в пепельницу, неожиданно поднялся и ушел наверх, тяжело ступая, оставив меня одного в темной прокуренной комнате, и не слушая моих испуганных вопросов. Сначала я подумал о том, чтобы уйти, потом — что стоит подняться наверх и барабанить в дверь спальни, пока мне не откроют и попытаться привести Роммата в чувство. Первый вариант я отбросил, потому что не хотел утром ехать на опознание удавленника с предсмертной запиской в кармане, второй — потому что не хотел получить огненным шаром в физиономию. Я выбрал третий, нейтральный вариант — открыл окно, чтобы хоть немного проветрить прокуренную насквозь комнату, и устроился в глубоком кресле, где и задремал. На рассвете вниз спустилась хорошо знакомая мне бесстрастная статуя, послала меня в разнообразные труднопроизносимые места и пообещала выкинуть силой, если я сию же секунду не уберусь. И я ушел, потому что выбора у меня не было. Позднее, уже в Даларане, я узнал, что Ариана вышла замуж за Кейвена де Рео. Когда я узнал, что на свадьбу она пригласила Роммата, я с ужасом подумал, не сошла ли бедная девочка с ума. Когда я узнал, что он туда пришел — я подумал, что с ума сошел Роммат, что, впрочем, удивило бы меня намного меньше. Он продолжал мне писать, и сухой и холодный тон его писем не изменился ни на йоту, так что я мог только догадываться, что творится в его душе. Я несколько раз приезжал в Луносвет, Роммат каждый раз выкраивал время для встреч, в течение которых вел себя ровно точно так же, как и всегда. Он ни словом не обмолвился об Ариане, а когда я стал расспрашивать, отвечал без малейшего проблеска эмоций. Я не без удивления узнал, что они по-прежнему находятся в теплых дружеских отношениях, а Кейвен даже считает его другом. Однако, кажется, из нас двоих только я испытывал какие-то чувства по этому поводу. Роммат был неизменно бесстрастен. Лишь однажды я увидел в нем что-то живое, когда я набрался храбрости и спросил, насколько спокойно Ариана может теперь смотреть ему в глаза. - Она думает, что все в прошлом, - ответил он, слабо улыбнувшись. - А ты? - А я ее не разочаровываю. Через несколько лет, кажется, в марте, я получил от Роммата очередное письмо, которое привело меня в замешательство. Оно было непривычно взволнованным, а в конце Роммат просил меня, если я не сочту это за труд, отыскать сдерживающий браслет нулевого фона. Такие браслеты не были редкостью и в самом Луносвете, правда, пятого уровня фона и выше, но даже при всей моей магической практике я не представлял, для чего мог потребоваться нулевой фон. Даже детям, поступавшим в школы магии, пока они не научатся контролировать поток арканы, надевали браслеты первого-второго уровня фона. Признаться, я был несказанно заинтригован, однако, требуемое нашел, и, сгорая от любопытства, не стал отправлять браслет почтой, а отправился в Луносвет сам. Разгадка была проста, хотя и удивила меня несказанно. Ариана родила мальчика, который, несомненно, был магом, потому что аура арканы проявилась с первых дней его жизни. Признаюсь, я был поражен, потому что за несколько столетий я впервые видел новорожденного с явственным магическим фоном. Как правило, способности проявляются у детей не раньше семи лет, однако младенец, похоже, этого не знал, и недовольно ворочался в теплом конвертике из одеяла, засыпаемый возникающими прямо из воздуха снежинками. Это было еще более удивительным, если учесть, что ни у Арианы, ни у Кейвена в семье магов не было. Не скрою, мне сразу пришла в голову мысль, которая прямо напрашивалась, но впоследствии я ее все же отбросил. Браслет избавил молодую мать от массы хлопот, и она была горячо благодарна и Роммату, и мне. По ее словам, она наконец могла спокойно спать по ночам, зная что сынишку не засыплет снегом, что колыбелька не улетит в окно и не вспыхнет среди ночи. Судя по едва заметным следам копоти на обитых бледным шелком стенах, последнее опасение имело под собой совершенно реальные основания. Не было ничего удивительного, что Роммат взял мальчика под опеку с первых дней его жизни. В семьях родителей, как было сказано, магов не было, даже если не считать того, что Ариана со своей семьей не общалась с момента замужества. В такой ситуации Роммат стал для них поистине подарком небес, и он не отказывался от этой роли. Годы шли, я еще несколько раз приезжал в Луносвет, встречался с Ромматом, пару раз мельком видел его воспитанника, но, к стыду своему, не запомнил даже имени. Мальчик рос копией Арианы, и, признаюсь, мысль посетившая меня тогда еще у колыбели новорожденного, поднималась в моей душе не раз. Вскоре Ариана родила второго ребенка, девочку, и, по настоянию родителей Кейвена, считавших, что детям нужна природа и свежий воздух, молодые супруги переехали в Амет-Аран, небольшой городок на юго-западе. Не знаю, можно ли считать это иронией судьбы, но находился он всего в пяти милях от родного города Роммата. Несчастье, как водится, выждало для точности еще три года, и нанесло удар. Сначала все выглядело довольно неопасно. По Амет-Арану пронеслось странное поветрие, обитавшие там собаки, от домашних «карманных» песиков до закаленных жизнью жилистых дворняг стали дохнуть одна за другой. Тревогу забили слишком поздно, когда странная болезнь поразила нескольких эльфов, в том числе — дочь Арианы. Впоследствии говорили, что «красную чуму» принесла какая-то бродячая собака. Когда число заболевших стало расти не по дням, а по часам, по тревоге подняли целителей и магов даже в Луносвете. Амет-Аран окружили тройным кольцом карантина, не впуская и не выпуская ни единой живой души. Здоровые оказались заперты в чумной ловушке, выхода из которой не было, и в их числе — Ариана, перепуганная до слез молодая женщина с растерянным мужем, дочерью, в горячке умирающей у нее на руках, и десятилетним сыном. Из города не выпускали даже совершенно здоровых, не говоря уже о женщине с больной девочкой. В отчаянии она отправила мольбу о помощи Роммату, и он ответил. Я до сих пор не знаю, скольких усилий ему это стоило, уговаривал ли он, убеждал, шантажировал или угрожал убийством, но ему пришлось использовать все свое влияние для того, чтобы вывезти Ариану с семьей из умирающего Амет-Арана. В итоге, их согласились выпустить, с одним условием — больной ребенок останется в городе. Доведенная до отчаяния Ариана прорыдала весь день, не решаясь оставить дочь на верную смерть, но судьба распорядилась за нее, и на закате того же дня маленькая Эланор, не приходя в сознание, скончалась. Смерть одной принесла спасение другим, и Роммат переправил все семейство де Рео в маленький лесистый городок Летерин. Я знаю, сколько раз в своей жизни он винил себя за это решение, сколько раз он пытался себя убедить, что стоило обойти закон и перевезти всех троих де Рео домой, в Луносвет, но я знаю, что это было невозможно — столица была закрыта, как и все крупные города, и отменить карантин, особенно для беженцев из Амет-Арана, было не под силу даже Верховному Магистру. Я все это знаю, однако я никогда не смогу убедить в этом Роммата, особенно сейчас, когда название «Летерин» отдается могильным холодом в ушах всех жителей Кель-Таласа. Разумеется, не было ничьей вины в том, что, воспользовавшись карантином и паникой, именно в это время из лесов вышли Амани. И не было ничьей вины в том, что первым городом на их пути был Летерин. Я узнал о случившемся с большим опозданием. Прошло не меньше трех дней с момента первой атаки, пока до Даларана дошли известия об Амани, и еще почти неделя — пока я узнал, что Летерин был стерт с лица земли. Я оставил все дела и поспешил в Луносвет, словно за мной гнались демоны. Уже в столице мне сообщили, что атаку троллей, хоть и не без труда, отбили, но меня, признаюсь, это волновало в самую последнюю очередь. Я метался по городу, словно подстреленная птица, в поисках Роммата, но его не было нигде. Дом стоял заброшенным и необитаемым, особняк де Рео был заперт и пустовал, во дворце Ярости Солнца я узнал, что Верховный Магистр отправился в Летерин вместе с правительственными войсками, как только пришли первые сообщения об атаке, и с тех пор не возвращался. Я был в отчаянии, и уже собирался ехать в разгромленный Летерин, когда непрошеная мысль стукнулась в мою дурную голову. Спросив, куда направляли пострадавших из Летерина, я отправился в госпиталь Пресвятого Сердца. Там я нашел Роммата. Он сидел на кровати в отделении интенсивной терапии, и, признаюсь, с первого взгляда я его не узнал, и, если бы мой взгляд не зацепился за знакомую красную вязь татуировки на плече, я прошел бы мимо. Я замер на пороге, как вспугнутый зверь, не решаясь произнести хоть слово, но он слышал мои шаги и обернулся. Его взгляд я помню до сих пор. Так смотрит смертельно раненый пес на хозяина, который вынужден его пристрелить. Вопрос замер у меня на губах, и я понял все без слов. Едва заметный кивок подтвердил непрозвучавшие слова. В молчании я подошел к нему и едва заставил себя посмотреть на кровать, заранее пугаясь того, что увижу. Я едва узнал в лежащем сына Арианы. Белоснежные, как у матери, волосы обгорели почти до корней, левую сторону лица скрывала повязка. Одна хрупкая, почти сплошь покрытая кровоподтеками и синяками ручка лежала поверх одеяла, другую бережно держал в ладонях Роммат. Я подошел ближе, не находя в себе ни слова, чтобы хоть как-то всколыхнуть эту напоенную горем тишину, и осторожно положил руку на плечо Роммата. Казалось, что мое прикосновение сломало какую-то потайную пружину, он сжался, словно от удара, и я в первый и последний раз в жизни увидел, как страшно, мучительно и почти беззвучно плачет Роммат. Он плакал, прижимая хрупкую ладошку к своей изувеченной щеке, а я стоял у него за спиной, словно изваяние, скованный невыразимым сочувствием, и чувствовал, как по моим щекам так же тихо бегут слезы. Когда он затих, опустошенный, я осторожно опустился рядом с ним на узкую больничную кровать, не убирая руки с его плеча. Я долго не решался сказать хоть слово, мне казалось кощунственным терзать разговорами и без того измученную душу, но все же это требовалось сделать. - Что будет с мальчиком? - тихо спросил я. Он чуть повернул голову, и я увидел усталый, потухший взгляд. - Я заберу его. Я обещал А... - голос его осекся, и он замолчал. - Он сильно пострадал? - Сильно. Но не смертельно. Физически он поправится. Я взглянул в маленькое личико, наполовину скрытое повязкой, отмечая разбитые губы, скользнул взглядом ниже, на шею, покрытую круглыми синяками, среди которых явственно выделялась длинная поперечная ссадина, словно от веревки, и невольно вздрогнул, различив на худеньком плече явственный след зубов. - А психически? Роммат напрягся,словно боялся этого вопроса больше всего. - Он не говорит, - наконец ответил он еле слышно. - Не говорит ни слова и никого не узнает. Ничего не ест. Только плачет. Всегда. Всегда, когда не спит. Возможно, мой вопрос был издевательством, но я не мог не задать его. - Ты знаешь причину? - Ему... Его... - лицо Роммата исказила новая вспышка боли, почти физической. - Ему многое пришлось пережить. Я молча смотрел на него, читая в его глазах ответ на свой следующий вопрос. - Да, я знаю, что делать, - продолжил Роммат. - Но я не могу. Я снова положил ему руку на плечо, стараясь вложить в этот жест все сочувствие, на которое был способен. - Так будет лучше для него, ты же знаешь. Любые раны затягиваются. Фантомные воспоминания со временем заполнят пробелы. Ты не отнимешь у него память, ты подаришь ему шанс на жизнь. - Я не могу, - шепотом отозвался Роммат. Я молча обнял его склоненные плечи, и мы сидели так в болезненной тишине долго-долго, слушая, как снаружи по окнам начинает стучать дождь, как за плотно закрытой дверью в коридоре ходят целители и сестры милосердия, переговариваясь вполголоса, как где-то далеко-далеко тихо мяукает кошка. Я до сих пор не знаю, сколько мы так сидели — может быть, всего пять минут, может быть, всю ночь. Потом Роммат, не говоря ни слова, протянул руку, осторожно погладил мальчика по бледной щеке, не прикрытой повязкой, замер на мгновение, и затем нежно коснулся кончиками пальцев его виска, и палату осветил слабый мерцающий голубоватый свет. Я почувствовал, как снова подступают слезы, и поспешно закрыл глаза, но даже сквозь закрытые веки видел, как вспыхивают голубоватыми искорками и навсегда растворяются в пустоте огоньки утекающих прочь чужих воспоминаний.