"Обезумел от горя"
Горе. Скорбь. Безумие. Он тонет во всем этом, в этой черной, ледяной воде, она проникает внутрь, обжигая легкие болью, заставляя задыхаться, захлебываться в собственных слезах. Кид рыдает, не издавая ни звука, после же — кричит, срывая голос, от чего Лиз и Патти вздрагивают, сдерживают собственные слезы бессилия, но не решаются вновь подойти к комнате юноши, вновь пытаясь успокоить его, поговорить, убедить выйти к ним. А Шинигами все крепче сжимает в тонких пальцах маску Смерти, прижимая к себе. Лёжа на боку, в позе эмбриона, поджав ноги, все сильнее кутается в плащ отца. Словно пытаясь ощутить тепло его огромной, такой родной души, его огромную ладонь, что мягко потрепает по голове, услышать этот голос... Вновь оказаться в его объятиях."Я сын своего отца! Шинигами!"
Смерть-младший никогда не чувствовал подобное. Настолько сильную боль, что не давала вдохнуть, камнем лёжа на груди, сжимая, вырывая легкие, заставляющая биться в истерике, кричать, терять связь с реальным миром, чтобы после просто обессиленно застыть, не чувствуя уже ничего, смотря в пустоту, прижимая к груди холодную маску-череп, словно та могла хоть как то унять эту боль. После — забываться сном и вновь метаться по кровати, кричать и задыхаться, пугая сестер Томпсон ещё больше, собирая в особняке Штейна, Марию, Спирита... Словно старшие могли как-то помочь новому Шинигами пережить, претерпеть смерть своего предшественника на посту Бога Смерти... отца."Я стал Шинигами... Чтобы убить своего отца?"
Эта мысль не покидает голову. Он был так рад победе, сразу же после сражения понесся к отцу, дабы увидеть его, услышать гордость в его голосе, гордость за сына, что соединил все три линии Сандзу, не уступив безумию Кишина... нет, Кид никогда, даже в своих мыслях, не назовет его братом. Он хотел сказать отцу, как любит его и как ему жаль, стыдно, что он сомневался в нем, не доверял, раздражался на излишнее проявление заботы... Но вместо знакомой маски и огромных ручищ, что сразу загребут в объятья, вместо родного голоса, дурашливого ли кривлянья, либо же абсолютно серьёзного, он увидел лишь Экскалибура и лежащий рядом чёрный плащ. Тогда, сразу же остановив поток слез, рвущихся наружу, закутавшись в отцовский плащ и с абсолютной пустотой внутри, Кид покинул Шибусен, вернувшись в особняк, в котором когда-то допоздна ждал отца, слушал его истории и наставления. Где ректор, забрав его после нелепого сражения с Блэк Старом, привел его в сознание, после протягивая идеально симметричные пирожные, утешал тем, что волосы можно подровнять, восстановив симметрию и смеясь поздравлял с первым днем в Академии и новыми друзьями. Сейчас же Кида посещали мысли, что он с легкостью бы отказался от этих друзей, лишь бы отец вновь был рядом. — Кид, мальчик мой... Не надо так убиваться, прошу тебя. Успокойся, — тихий голос откуда-то сверху заставляет вздрогнуть, широко распахнув раскрасневшиеся, когда-то золотые, теперь же мутно-медные, влажные глаза. Шинигами сидит рядом, с сожалением и болью смотря на сына, что дрожащими пальцами сжимает подол его плаща, шокировано смотря на отца. Огромная ладонь мягко гладит темные волосы юноши, теперь с идеально симметричными полосками. Помнится, его так раздражала эта асимметрия... — Отец... — хрипло шепчет Смерть-когда-то-младший, а теперь единственный, резко поднимаясь, обнимая Шинигами, утыкаясь в его плечо. Тот лишь шепчет что-то успокаивающее, гладя сына по голове, словно убаюкивая, и новоявленный Шинигами засыпает, впервые за эти дни скорби не видя кошмарных снов. — Все хорошо, я рядом, Кид.***
Солнце. Яркое солнце залило своим светом Город Смерти, сад Академии, две фигуры, неспешно гуляющие по этому саду. Маленький мальчик, крепко держащийся за огромную руку высокой, темной фигуры в плаще. Отец и сын. — Мы... управляем жизнью и смертью людей. Мы абсолютные существа, которые поддерживают порядок...Обычно так говорят, но все не так, Кид, — мягким, поучительным тоном, учит своего сына Шинигами, время от времени поглядывая вниз, на парнишку, что за эту их прогулку уже успел несколько раз споткнуться на ровном и не очень месте, и теперь уже смотрящий под ноги, а не на отца, высоко задрав голову, щурясь от солнца. — Охранять порядок, баланс, равновесие — вот наш долг. — Почему тогда нельзя просто уничтожить один раз все зло, ведь оно и нарушает порядок? — задумчиво протянул Кид. Шинигами чуть нахмурился, покачав головой, а после остановился, смотря на сына. Это важно, это надо объяснить, но как... — Все не так просто, сын. Зло понятие весьма относительное, да и порядок... Нет, не так. Забудь про порядок. Главное — равновесие, баланс... Симметрия, скажем так. Вот посмотри на эту бабочку, — Смерть подвёл мальчика к цветочной клумбе, где сидела яркая, красивая бабочка. Мальчик, сосредоточенно уставившись на насекомое, кивнул. — Красивая, да? А ведь все дело в симметрии, равновесии. Представь, левая сторона — добро, правая же зло. Если убрать все с правой части, оставить её пустой, то будет ли эта бабочка такой же красивой, Кид? То же и с этим миром. Добро не может существовать без зла, иначе какой в нем толк? Мальчик чуть нахмурившись, смотрел на бабочку, после подняв взгляд на склонившегося рядом отца. Еще пара секунд на размышления, и Смерть-младший просиял. — Я понял, отец. Главное — это баланс. Симметрия. Шинигами потрепал сына по голове, хмыкнув: — Ну эээ, ты симметрией тоже не сильно увлекайся.***
Небо затянуло темными, серыми тучами, дождь неустанно барабанил в окно. Так в Город Смерти приходила осень, хотя казалось, для этого ещё слишком рано. Впрочем, Кида вполне устраивал подобный расклад, эта погода как нельзя лучше подходила его саморазрушающейся, слабеющей душе. Он медленно тонул в этой темной, ледяной пучине, задыхаясь в своей печали, сходя с ума от всепоглощающей пустоты внутри себя, что довольно хорошо заполнялась безумием. В комнате было темно, и только сверкнувшая за окном молния, осветила две фигуры, сидящие рядом на кровати, под оглушающий гул грома. — Кид, с кем ты там разговариваешь? — обеспокоенный голос Лиз, вновь предпринявшей попытку поговорить, хотя бы через дверь, заставляет Шинигами замереть, обеспокоенно смотря на сидящего рядом отца. Стоит ли говорить ей? Но ведь вот, он рядом, он жив, так почему столько сомнений роится внутри? Почему тревога не покидает его сердце, словно что-то внутри противится, отвергает происходящее? Что происходит, черт возьми? "Они заберут его, они все испортят, как только узнают, что Шинигами жив, они все испортят, почему он просто не может сидеть здесь, с отцом? Какого черта они лезут?!" — тоскливо подвывает голос в голове. — Не твое дело, отвали, — злобно, грубо отвечает юноша охрипшим голосом, не замечая обеспокоенного, чуть осуждающего взгляда отца. Лиз уходит, пробормотав что-то вроде "да что с тобой творится", и Кид чувствует облегчение. Ему никто не нужен, никто. Не сейчас. Сейчас Смерть-младший лишь боялся надолго отвести взгляд от отца, опасаясь, что тот исчезнет, в очередной вспышке молнии, словно галлюцинация, мираж. Но этого не происходило. Шинигами был вполне материален и реален, только вот таким серьезным Кид давно его не видел. — Кид, тебе не стоит так разговаривать со своими друзьями. Они пытаются помочь... — аккуратно пытается начать разговор, но юноша перебивает отца, довольно нервным тоном, столь же нервозно сжимая тонкими, бледными пальцами тёмную ткань плаща, кладя голову на колени Шинигами, беспокойно смотря в пустую стену. — Мне не нужна помощь. Смерть лишь устало вздыхает, вновь успокаивающе гладя сына по темным волосам."Нужно время"
***
Ливень лил уже второй день, а юный, восьмилетний Шинигами хмуро наблюдал за этим, порой отрывая взгляд от страниц учебного пособия. Было скучно, неимоверно скучно, еще и головная боль, непрекращающийся насморк, и все прочие болезненные прелести дико раздражали ребенка. — Я же шинигами, почему я должен болеть как простой человек? — с капризными, вредными нотками, протянул Кид, едва заметив край плаща Смерти, что показался из-за приоткрытой двери. — Разве люди так плохи, чтобы иметь с ними схожесть? — вопросом на вопрос, чуть насмешливо, спросил Шинигами, на что его сын только нахмурился, очевидно, немного смутившись, но стараясь сохранять невозмутимость. — Я не это имел ввиду, — Кид с каплей недовольства смотрит на отца, откладывая книгу. Тот лишь понимающе улыбается, странно вообще, что Кид мог распознавать такие, даже мельчайшие эмоции, на этой, казалось бы, вечно спокойной и холодной маске. Он просто знал. Нет, чувствовал, любое изменение настроения Шинигами. Все же, это его отец, а он его часть, часть его души, в самом буквальном смысле этого слова. Да и маска не такая холодная, как казалось бы, должна была... От нее всегда исходило какое-то легкое, успокаивающее, родное... едва уловимое тепло. Шинигами протягивает сыну чашку чая, кажущуюся такой нелепо-маленькой в его огромной руке. Смерть-младший вдыхает ароматный пар, исходящий от горячей, золотой жидкости, улыбаясь. Получается куда менее сдержанно, чем того хотел бы Кид, в последнее время решивший стать серьезным и взрослым, почему-то решив, что для этого нужно куда больше невозмутимости и холодного самоконтроля. Но он лишь ребенок, что сейчас с теплотой в золотых глазах, смотрит на отца поверх чашки, делая глоток чая, что оказался куда более горячим, чем рассчитывал мальчик. Темноволосый болезненно зашипел, нелепо высунув обожженный язык, с какой-то детской обидой смотря то на чашку, то на отца, что тихо рассмеявшись, потрепал сына по волосам, нарушив идеальную прическу. — Ну паааап, — еще более обиженно тянет юный Шинигами, пытаясь одной рукой пригладить волосы, упрямо смотря на отца. Но недовольство сразу улетучивается, встретив все ту же теплую улыбку. Душа Шинигами охватывает весь Город Смерти, но почему-то ее тепло сейчас, когда за окном во всю барабанит дождь, ощущается Кидом особенно сильно. — Давай пей чай, а то остынет, — усмехнувшись, произносит Бог Смерти. Мальчик послушно отпивает из чашки.***
Дождь все не прекращался, холодало, словно погода отзывалась на состояние души нового Шинигами, а оно оставляло желать лучшего. Кид, не без влияния слов отца, вышел из комнаты и даже спустился вниз, к ужину, но... Кид был зол. И постепенно, эта злость дополнялась отчаяньем и страхом. Когда он сел за стол, и счастливая Патти поставила перед изможденным юношей огромную тарелку спагетти, после сев на свое место, Кид в недоумении спросил, почему она абсолютно проигнорировала его отца, на что получил искренне непонимающий, немного испуганный взгляд сестер. Смерть-когда-то-младший, посмотрел на стул справа от себя, где спокойно сидел Шинигами, словно сложившаяся ситуация его нисколько не удивляла, и заверял сына, что ему ничего не надо, отказавшись и от чая. — Кид, с кем ты разговариваешь? — голос старшей Томпсон чуть дрогнул, был максимально напряжен. — Как это, с кем? Как, с кем, разве ты не видишь, не слышишь?! Он сидит здесь, перед тобой, мой отец. К чему эти глупые вопросы, черт возьми, к чему этот фарс?! — Кид... Твой отец умер, его не может быть здесь. Юноша вскакивает со стула, со злостью смотря на Лиз, находя в ее глазах отражение собственного ужаса. Страх. Этого не может быть,они же не могут... — Но он же здесь, здесь, почему вы его не видите?! Патти..? — с осколками надежды бросает взгляд на младшую, непривычно притихшую, с невероятно, ненормально печальным и скорбным выражением лица. Словно его хоронят, словно разум покидает юного Шинигами, освобождая место безумию. — Кид, успокойся, прошу тебя... — осторожно начинает Лиз, но юноша срывается с места, выбегая из особняка, под практически неслышные, недосягаемые, крики сестер.Невозможно. Это все какая-то глупая шутка, да? Ведь так?
***
"Как только приготовления будут окончены, вы отправитесь на задание. За это время вам стоит попрощаться с дорогими вам людьми"
Все, кто был в Комнате Смерти, неспешно покидали ее, возможно, обдумывая слова, что скажут близким, прежде чем отправиться на луну. Возможно, последние слова, что они смогут сказать родным и любимым людям. Но только не Кид. Смысл прощаться, если они победят, если в любом случае, он вернется сюда, в Город Смерти, в Шибусен. В эту безграничную комнату, сотворенную отцом где-то на грани пространства и времени. Но все же... Не дойдя и до своеобразного коридора из гильотин, Смерть-младший замирает, чуть оборачиваясь, чтобы посмотреть на отца. Словно прочитав его мысли, за секунду до... — Кид, погоди немного... — услышав непривычно серьезный, задумчивый голос Шинигами, юноша разворачивается полностью, подходя обратно к зеркалу. Внутри нарастает странное, тревожное чувство, от чего все внутри сжимается. Словно предчувствие чего-то. Черт возьми, что за чушь? — Да, отец? — голос младшего звучит неожиданно напряженно, даже для него самого. Все же хорошо, ведь так? Он Шинигами, в любом случае, с той битвы он должен вернуться, в нем не было страха сражения или смерти, но сейчас где-то в глубине души зарождался совершенно другой, иррациональный страх, что путал мысли, приводя в некий эмоциональный ступор. — Скоро отправление, значит, мда, мда... — в уже привычной, едва ли не комической манере, начинает Смерть, но тут же вновь теряет эту маску беззаботности, отворачиваясь от зеркала, пристально смотря на сына. — Удачи, Кид. Сделай их там всех, и возвращайся по-скорее, — Шинигами чуть улыбается, — выпьем чайку после. Какая-то странная, болезненная задумчивость отображается на белой маске, и Смерть-младший непонимающе хмурится. Щекотливое чувство тревоги где-то глубоко внутри, становится все отчетливей. Неужели, отец так сильно волнуется о этом сражении, что его поведение стало столь... — А впрочем, зачем же после, сейчас еще есть время. Ты же не против? — на вопрос отца, кажется, столь нелепый, Кид чуть мотает головой "Конечно нет". Они пьют чай в полной тишине, изредка слышен лишь звон чашки о блюдце, либо же шелест фантика конфеты, которую юноша берет чисто на автомате, пребывая в своих мыслях. Почему-то кажется, что сейчас слова не нужны вовсе. Золотые глаза внимательно следят за каждым движением Шинигами. Кажется, в последнее время, он немного отдалился от отца, даже позволил себе усомниться в нем, не доверять... Длинные пальцы сильнее сжимают голубой фарфор, Кид чуть опускает глаза. Тогда вопрос отца, не против ли он выпить чай с ним, вполне оправдан, учитывая его поведение в последнее время. Как только это все закончится, надо будет уделить больше времени на то, чтобы сблизиться с отцом. И все будет как раньше. Глоток, ещё один... После, он поймёт, что это был самый вкусный чай в его жизни. — Соединишь все три линии и станешь идеально симметричным, — со смешком произносит Шинигами, с доброй насмешкой смотря на сына. Тот, чуть вздрогнув от столь неожиданного нарушения тишины, поднимает поначалу недоуменный взгляд на отца, вновь ощущая это тепло. Тепло и спокойствие, безграничное чувство защищенности и чего-то родного. После, он будет не в состоянии избавится от леденящего холода, сковавшего душу. — В последнее время я не так сильно увлечен симметрией, — чуть улыбается Кид. — Вот и славненько, — вновь этот беззаботный, едва ли не шутовской тон, — но все же, я буду очень рад увидеть, как соединятся эти полосочки. Я верю в тебя, мой мальчик. — Я не разочарую тебя, отец. — Я знаю.***
Бежать. Бежать, куда по дальше, от голосов сестер Томпсон, от слов, что они так жестоко произносят. Но от собственного страха не убежишь, а в голове все звучит, повторяясь, словно заевшая пластинка:"Кид... Твой отец умер, его не может быть здесь"
Он не верит им, не хочет верить, ведь... Ведь иначе, с кем он разговаривал все это время? Кто успокаивающе гладил его волосы, кто настойчиво просил, нет, приказывал выйти из чертовой комнаты, остановить это саморазрушение, кто, кто?! Юный Шинигами поскальзывается на размытой долгим дождем дороге, падая на колени, склоняется, бьет кулаками по земле. На бледном лице смешиваются слезы и холодные капли дождя. Быть может, это призрак отца, который способен видеть только он? Это бы все объясняло, но... Призрак, остаточный след, всего лишь иллюзия, так почему же она была так материальна? Юноша поднимает блеклые, бронзовые глаза, смотря на серое небо, затянутое темными тучами, огромные лужи и грязь, надгробия. Кладбище? Взгляд фокусируется на совсем новом надгробии, пред которым он сидел, и крик беспомощности и отчаяния пронзает эту гнетущую тишину, наполняемую лишь звуками дождя. Должно быть, довольно нелепо хоронить Бога Смерти. Наверно, довольно нелепо хоронить осколки белоснежной маски... Теперь уж совсем холодные. Кид с ужасом смотрит на надгробие из белого гранита, что так выделяется в этой серости и грязи. Похоронная церемония... Он почти не помнил ее, лишь отрывки, несвязные, острые осколки воспоминаний. Холодно. Но вовсе не от того, что он насквозь промокший, на коленях на холодной земле, под нещадными каплями дождя, что и вовсе не собирался останавливаться. Холод шел изнутри, и нет уже того теплого, родного дыхания души, что согревало его все эти годы. — Отец... — голос звучит хрипло, срываясь. Воспоминания рвут на части, картинки, кадры из прошлого, что никогда уже не повторится. Ни чай, ни шутовской тон и раздражающий порою, нелепый сленг, ни те объятья, прощальные объятья, в которых сжал его отец, когда он так спешил вернуться на Луну после переговоров с ведьмами. Тогда Кид что-то раздраженно пробормотал о том, что ему надо срочно возвращаться, что на это совершенно нет времени. Тогда Смерть-младший замер, шокировано уставившись в черноту отцовского плаща, едва услышав его голос, такой тихий и немного печальный.— Я горжусь тобой, сын. Я люблю тебя, ты же знаешь...Ты станешь замечательным Шинигами.
Тревога сжала все внутри, Кид не понимал. Не понимал это странное предчувствие, эту грусть, что звучала в голосе Шинигами и наполняла его самого. Не понимал, почему, когда отец вновь, в который раз потрепал его волосы, разлохматив все к чертям, раздражения не было, лишь желание вновь обнять, почувствовать это родное тепло. После, он поймет, что это был последний раз, когда он видел своего отца Почувствовав огромную ладонь, что прошлась по его волосам, юноша вздрагивает, потерянно, непонимающе смотря на отца... Нет, призрака, лишь призрака. Кто бы знал, что Боги Смерти не исчезают окончательно. Хотя возможно ли это? Кид зажмурился, опуская голову, бессильно глотая слезы. — Кид, мальчик мой... Успокойся, успокойся, — Шинигами обнимает сына, тот утыкается в его плечо, кажется, такое же теплое, как раньше, рыдая. Со слезами выходит вся та скорбь, боль, что разрывали душу, ледяные капли стекают по прилипшей к телу, мокрой насквозь, сорочке. Небо плачет вместе с новоявленным Богом Смерти, смывая с него то безумие, что окутало юношу. Он не успел полностью наладить отношения с отцом, не успел сказать ему, что он любит его, не успел... И сейчас лишь рыдал, стоя на коленях перед его могилой, в объятьях призрака. — Кид... Кид, ты же понимаешь, что я лишь в твоей голове? — аккуратно шепчет Шинигами. Юноша кивает головой, все еще не в силах остановить слезы, но истерика постепенно проходит. Не посмертие, не призрак, лишь галлюцинация. Как глупо."Я живу в тебе"
Услышав этот голос, словно прозвучавший где-то в глубине души, Кид распахивает глаза, осматриваясь. Никого нет. Призрак исчез.***
Церемония посвящения нового Шинигами была назначена через неделю. Весь Город Смерти, освященный ярким, теплым солнцем, что пришло на смену долгому, скорбному дождю, был украшен всевозможными флажками и гирляндами, воодушевленные люди веселились, на праздник даже приехало немало туристов, что весьма радовало местных хозяев гостиниц и всевозможных кафешек. Сувениры с символом города — маской Смерти, Шинигами, продавались на каждом углу. Музыка и радость заполнили каждую улицу. Юный Шинигами с волнением ждал того часа, когда ему нужно будет выйти к толпе и Спирит наденет на него маску. Такую же, какая была у его отца. Собственно, у Кида эта маска была уже давно, но сама официальность и символичность этой процедуры, когда ему словно вручат всю ту ответственность, что лежит на Боге Смерти, будоражила сознание, порождая нервные мурашки по всему телу. Плащ отца на плечах придавал уверенности и какое-то ощущение его присутствия, хоть призрак больше не появлялся. Но Кид чувствовал отца, его тепло. Внутри себя. И он всегда будет рядом. Время пришло, на площади послышались радостные крики и хлопки, приветствующие нового Шинигами. Кид, глубоко вдохнув, щуря золотые глаза от яркого солнца, сделал шаг вперед, к лестнице, ведущей вниз, к ликующей толпе.— Смотри на меня, отец.
— Всегда смотрел.