Осаму сдавленно выдыхает и щурит глаза – после огромного количества выпитого алкоголя все словно плывет, но рука не дрогнула и оставила еще один не глубокий порез.
Для разогрева.
Остывшая вода приятно обволакивает почти обнаженное тело – шатен имел привычку купаться в бинтах. Лишь до недавнего тот был вынужден их снимать – Чуя очень не любил, когда на Дазае было что-то лишнее во время ванных процедур. Осаму передергивает.
Опять.
Опять все о нем напоминает. Шампунь, который стоит на соседней полке, гель для бритья, из-за которого парни часто сталкивались в санузле утром. Общее полотенце, расческа, на которой все еще торчат рыжие волосы. Его любимые, огненные волосы, в которых агент так любил зарываться носом.
Дазаю не нравилось, когда Чуя не чистил расческу. Он часто хлопал «коротышку» по затылку и угрожающе кусал за шею – Накахара недовольно бурчал и топал к санузлу в одних боксерах.
Больно.
Каждый совместный момент нещадно бьет по лохматой голове – это случилось слишком резко. Слишком резко Чуя отодрал его от себя, слишком нещадно позволил себе выпалить эти жуткие слова.
« - Я действительно тебя не люблю».
Дазаю казалось, что никто не способен так играть с его чувствами – бывший беспощадный исполнитель Портовой Мафии был неприступным и изолированным от таких бесполезных вещей. Ни одна пассия не вызывала у него каких либо других желаний, помимо плотских – свой пубертат Осаму провел вполне прекрасно. Не то, чтобы тот не заглядывался на девушек…
« - Осаму, мальчик мой, - Мори, подобно своей манере, вежливо клонит голову в бок и натягивает фирменную ухмылку, от которой никогда не веяло чем-то более устрашающим, чем смертью, - отношения могут убить в тебе прекрасного стратега. Отношения убивают здравость мысли, сбивают с толку, уничтожают сосредоточенность на твоем деле. Нам же не нужны такие проблемы?»
Никто так близко к нему подобраться и не пытался – за этой мертвой душой трудно было проглядеть что-то действительно теплое. Что-то, что может любить так сильно и искренне. Машина для изощренных убийств, для строжайших планов, для прекрасной работы по зачистке ненужных свидетелей и слишком любопытных недоброжелателей в стенах штаба Портовой Мафии.
Не более, чем самый идеальный наследник «шефства» для Мори Огая.
Не более, чем самый прекрасный партнер для Чуи Накахары.
Правая рука неприятно дрожит – забытое чувство, забытое тепло стекающей крови по предплечью и ниже; к локтю. Алые капли спускаются в воду и окрашивают ее в темно-рыжий цвет.
Цвет, напоминающий мокрые волосы Чуи во время совместных помывок.
Он воет и сцепляет зубы, без колебаний выпивая три глубоких глотка крепкого виски. Мычит и ком в горле вскоре дает о себе знать – все, что он хотел услышать сейчас, это его «люблю». Голова болит и тот чувствует себя безмерно жалким – настолько жалким, каким он может позволить себе сейчас быть. Никто его не видит. Бояться уже нечего.
Ведь все, чего он боялся больше всего – уже произошло.
Лезвие вбивается в плоть ближе к большому пальцу – Дазай сглатывает слезы и чувствует, как то касается кости. Безумно больно.
« - Так ты говоришь, что ненавидишь физическую боль? Как нелепо, - бурчит Чуя сквозь зубы и смахивает с глаз раздражающие пряди, - ты же столько раз пытался покончить с собой. В чем дело? – С какой-то злобой (или обидой на такие глупости, в чем Дазай разбирался лучше, чем в искусстве суицида), - почему ты не убил себя до сих пор?На это агент лишь мягко улыбается и прижимает тельце рыжего к себе.
В такие моменты я забываю об этом, - Мурчит на ухо нежно, - Забывал. Я же обещал тебе, что не умру, пока ты любишь меня, верно?
Верно. И я не перестану тебя любить. – Соглашается Чуя, пригреваясь в его широких объятиях со спины.
Не разлюбит, он в этом уверен».
Был уверен, пока не запутался в себе.
Болит. Все болит, казалось, об этой боли напоминает вся кость в руке – почему же в этот раз он не может об этом забыть? Не может себе позволить не думать о том, что кожа сейчас глубоко расходится как минимум в семи местах. Понимание того, что он отвык от этой боли, приходит не сразу – зажившие шрамы и нервы уже не помнят о том, как часто Осаму кромсал себя каждый день.
Тело дрожит и парень сглатывает, так глубоко и горько, как не позволил бы тому даже самый дешевый, самый некачественный табак.
Жалок.
Как он позволил себе так влюбиться? Влюбиться так сильно и крепко, до беспамятства; влюбиться и рассмотреть свой непоколебимый взгляд на жизнь – казалось, непоколебимый, - вскоре шагая шаг в шаг с этим рыжим идиотом? С его утренним солнцем, с его вечерней искрой. С его огоньком, осветившим путь к тому, чего в Дазае и подавно быть не должно – его учили всему. Его научили всему, но отпускать людей, которым тот мог дарить свою своеобразную любовь…
« - Мне нравилось проводить время с тобой, - парень неловко прячет взгляд и с толикой стыдливости супит брови. Казалось, сейчас он захнычет, но шатен слишком отчетливо видит эту натянутую фальшь. Чуя даже не сожалеет. - Ты же не убьешь себя, да? Дазай, слышишь меня? Найди того, кто будет ценить тебя куда сильнее, чем ценил я в свое время».
Рука уже немеет – Осаму чувствует, как тело медленно слабеет и расслабляется, позволяя волосам окунуться в окровавленную воду. Каштановые пряди становятся еще темнее, а губы, такие сухие и искусанные, медленно теряют свой розоватый цвет.
Взгляд у Дазая всегда был мертвым – не то, чтобы он никогда не выражал эмоций. Зрачки всегда казались стеклянными – настолько бездушно и сухо он смотрел на этот мир в самом деле, как бы искусно не играл свой осточертевший самому себе образ. Вот только сейчас глаза Осаму словно горели – веки подпухли от просачивающихся от боли слез, а сам взгляд был устремлен в потолок с каким-то животным перед смертью страхом.
Страхом оставить Чую своим последним воспоминанием об этом мире, оставшись лежать в этой ванной до того, пока кто-нибудь из агентства не решится проведать его общажную двушку.
Свет в ванной даже не включен, а этот холодный луч, светящий откуда-то сверху, позволяет глазам рассмотреть тысячи мелких пылинок, витающих по этой комнате сплошь. Как давно он тут не убирал? Наверное, с тех пор, когда Чуя забрал отсюда свои вещи.
« - Дазай, их тут та-ак много, - мычит мафиози угрюмо и тычет пальцами в просвет через две плотных шторы, указывая на тучу мельчайшей пыли, - сегодня ты, балбес такой, будешь убирать».
«-Эй, не хочешь позавтракать? – Шатен чешет затылок и пристально тупит в холодильник, пытаясь найти что-то вкусное. Где-то на нижней полке хитрюга припас для рыжего торт с молочным шоколадом и клубникой, как тот и любил. И вино, то самое вино, которое «бывшие напарники» пили в день первой встречи спустя четыре года.
- Сегодня в штаб, потому не плотно.
- Даже от торта с клубникой откажешься? – Хитрый оскал, и парень с удовольствием ловит плохо скрытый интерес в любимых ультрамариновых глазах».
« - Пожалуйста, потрудись мне объяснить все достойно. - Я действительно тебя не люблю.»
«Не люблю».
- ХВАТИТ, ПРОШУ ТЕБЯ, - Тело вздымается и Дазай грубо хватает край ванной, наполненной уже холодной водой, полной крови, - ХВАТИТ ИЗВОДИТЬ МЕНЯ! – кричит настолько громко, насколько позволяют хриплые гланды, срывая голос бедного на «нет», - ПРОСТО ДАЙ МНЕ УМЕРЕТЬ, - слезы непривычно обжигают щеки и он обессилено опирается спиной о стену, нанося еще один порез. Лезвие остается в плоти и Осаму ловит себя на том, что уже не в силе достать его из руки. Поздно, вена перерезана вместе с сухожилием, лишая того даже возможности дернуть пальцами – МНЕ БОЛЬНО, НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ.
Кровь хлынула резко, по телу пробежалась зябкая дрожь. Слишком больно в руках, слишком душно в комнате, слишком мучительно тепло покидает ноги и пальцы, высасывая силы из агента в ужасно медленном темпе. Кожа бледная, как корка тоненькой березки, а кровь, уже ни сколько алая, а сколько ало-черная, наполняет воду своим ярким пигментом.
Галлюцинации.
Не первый раз галлюцинации бьют его именно в такой момент, когда мозгу не хватает кислорода и крови. Когда дьявольской душе не хватает надежды на жизнь, на то, что он вернется и подаст ему руку в нужный момент. На то, что снова Дазая спасет и заботливо замотает кисти рук, пригрозив их данным друг другу обещанием.
Алая жидкость стекает вдоль края ванны, заливая пол. Сколько ее уже? Еще немного, и Дазай ослабляет хватку оставшейся функционирующей руки, позволяя себе окунуться в воду с головой. Дышать уже не получалось, сил подняться выше - тоже. Уровень воды охватывает парня и все, что остается вне «игры» – рука с семнадцатью порезами вдоль предплечья, последний из которых оставил в себе поблескивающий кусок металла. Там, под водой, Осаму уже не смог закрыть глаза.
Он умер вовсе некрасиво, и даже назвал бы свою смерть убогой – Дазай не думал, что позволит себе покончить с собой так жалко. Это конец и он безоговорочно сдается, надеясь с искренностью на то, что человеком, заставшим его тут окажется не Чуя, который стоит у порога в его квартиру.
- Осаму, ты здесь? – Голос звучит беспокойно. Прошла неделя с поры, когда он сказал агенту то, о чем жалел все это время. Рыжий чувствовал себя действительно одиноко. Настолько одиноко, что грыз себя каждый вечер в своей квартире, упиваясь литрами даже не вина, а дешевого алкоголя, на который тому едва хватало денег. Выглядел парень и подавно ужасно – мешки из-за недосыпа и взлохмаченные рыжие локоны, которые тот даже не удостоился расчесать.
Навык сталкерства позволял ему какое-то время быть убежденным в том, что с бывшей половинкой все по-прежнему хорошо. Он видел, как шатен улыбается агентам и приветствует одних и тех же людей каждый день. Как продолжает существовать в своем режиме, не спуская фальшивый оскал с симпатичного лица.
Непросто было играть непринужденного и необеспокоенного во всем человека, с разбитым миром внутри и всей поломанной за гранью стены в квартиру фурнитурой.
Он плотски волновался. Беспокоился, как обыкновенный человек, и то, что парень не высовывался из дома на протяжении всего дня в рабочие сутки – успело Чую насторожить. Дверь остается открытой и он заходит за порог почти без проблем, ужасаясь мрачно приветствующему его виду – щепки и порванная ткань дивана, на котором они когда-то спали, разбитые бутылки, телевизор, кухонный стол. На полу, почти повсюду валяется одежда и еда быстрого приготовления, которую тот умудрялся приготовить неправильно.
«С какой же ненавистью ты все это сделал?»
Застывшая мимика на «помятом» лице показывает искренний ужас и страх. Страх того, что это он во всем виноват, и все, что Накахаре действительно хотелось увидеть – это целого и невредимого Дазая. Живого и теплого, но никак не его изуродованный труп, отдавший смерть в шизофренических агониях, вид которого дожидался Чуя прямо через стену.
Мафиози сглатывает и тянет за ручку, открывая входную дверь в залитую кровью ванную комнату.