Многоэтажки

Аркадий стоял у окна многоэтажки, вид из которого заключался в десятках еще точно таких же многоэтажек. Вечер медленно надвигался, небо, затянутое унылыми тучами, от синего сумеречного оттенка становилось еще более унылым и неприятным, давящим и холодным. Дешевый кофе в кружке давно уже остыл, но Кирсанова это не волновало. Его вообще не волновало ничего вокруг; он бессмысленно смотрел в какую-то непонятную даль, погруженный слишком глубоко в какие-то свои мысли, которые, вероятно, можно было бы разгадать, если внимательно вглядеться. Но вглядываться было некому: Базаров ушел еще утром, не оставив записки, не оставив даже малейшего знака о том, что он здесь был и о том, что он, может быть, вернется. Ровным счетом ни-че-го. Аркадий нервно усмехнулся, вдруг подумав, что ему приснилась прошедшая ночь, что он все выдумал и что быть этого не могло. Но жжение от алеющего укуса на шее свидетельствовало о том, что он еще не сходил с ума. И он не знал, какое из двух осознаний было для него больнее. Дверь квартиры приглушенно скрипнула. -Откуда у тебя ключи? -Взял утром, знал, что ты все равно никуда не пойдешь. Голос Евгения был слишком спокойным и ровным, таким будничным и обыкновенным, но Аркадий все равно чувствовал, как каждый удар его собственного сердца разносится судорогой по всему телу. Ему хотелось, до боли хотелось накричать на Базарова, ударить его, выгнать из квартиры, а потом, возможно, сесть на пол, закрыть лицо руками и просидеть так всю ночь. Высказать все, что он думает по поводу Евгения, по поводу его отрицающих взглядов, по поводу "чувства - фикция, любовь - лишь удовлетворение физических потребностей". Но он не мог выговорить и слова, глядя на острые черты, на темные, аккуратно уложенные волосы, на прямые насмешливые глаза, которые в упор следили за каждым изменением в лице молодого человека. Аркадию казалось, что вот-вот Базаров разгадает его бессильную злобу, и из-за этого злился еще сильнее. Кирсанов обижался и не знал сам, на что: ему с самого начала было известно, с кем он связывается. Он знал, что Базаров все равно не поверит ему и его чувствам, посмеется над ними так же, как высмеивает все вокруг. Но бессмысленная обида, раздражение, отвращение – если не к Базарову, то к самому себе – зрели внутри Аркадия, который не хотел видеть Евгения, но не мог отвести от него глаз. Оскорбленная гордость перебивалась другим, тягуче сладким, темным, теплым чувством в груди. Аркадий поднял взгляд обиженных глаз лишь на секунду, снова встретясь лицом к лицу с дежурной улыбкой Базарова. -Хочу стереть с твоих губ эту ехидную ухмылку. -Только своими губами. И эту секунду перехватил Базаров. Толкнув Кирсанова ближе к окну, он наклонился, касаясь руками мягкой щеки, и поцеловал его. Не церемонясь, несмотря на то, что Аркадий попытался недовольно дернуться, несмотря на внешнюю холодность и нахальное равнодушие. Поцелуй был резким и властным, болезненным, но слишком, слишком приятным, чтобы отказываться от него. В сознании Аркадия мелькнула лишь одна мысль: «Снова поддался». Но стоя здесь, у холодного окна, в мерзлой квартире многоэтажки с видом на десятки таких же многоэтажек, Аркадий понимал, что он, несмотря ни на что, готов поддаваться снова и снова, каждое утро падать с неба на землю, разбивая свое сердце на мелкие осколки, и затем всё по кругу только ради этой ухмылки на ненавистных и вновь слишком любимых губах.