Ванильная орхидея

       — Что же ты натворил, Кузко? — Пача грузно топал вперёд, расталкивая могучими плечами ветки низко склонённых растений.       В своих шершавых рабочих ладонях мужчина осторожно нёс маленькую бурую шиншиллу. Зверёк выглядел спокойным, лишь длинные белёсые вибриссы ходили ходуном, да мелко дрожали заведённые назад округлые уши. Несмотря на то что Пача старался не дать шиншилле сбежать, несильно сжимая пальцы, простор для обозревания окрестностей оставался. Однако зверьку, похоже, напротив хотелось спрятаться куда-нибудь поглубже, в самый тёмный уголок необъятного государства. Он нервно скрёб коготком шершавую человеческую кожу и, кажется, больше всего на свете хотел оказаться как можно дальше от Пачи.       Мужчина уверенно шёл вперёд. Вокруг звучал смех, детский лепет, недалёкие голоса воинов. Пача искал спокойное и тихое место, где никто не помешает им с Кузко разобраться, наконец, в череде странностей, произошедших в последнее время.       Каменная дорожка вскоре вывела путника к мосту, запруженному повозками, ламами и крестьянами, спешащими из города в свои уютные деревенские дома. Шиншилла неуютно завозилась в ладонях. Горячее дыхание коснулось пальцев, и Пача инстинктивно сжал их, не давая Кузко сбежать.        — Сейчас, дай секунду, я придумаю что-нибудь, — прошептал он, оглядываясь по сторонам.       Справа от моста холм убегал вниз, в цветущую часть джунглей. Орхидеи плотно оплетали землю рядом с ветвистыми деревьями, погружая воздух вокруг в сладковатую негу. Большие мясистые листья, глянцево сияющие в лучах заходящего солнца, скрывали от взора людей, находящихся на мосту, потайную полянку. Вокруг зрели романтические флюиды, и какой-то неисправимый романтик сделал в этом раю цветов удобную резную скамейку, украсив её вырезанными на подлокотникам ламами. Пача осторожно усадил Кузко на один из украшенных подлокотников, а сам плюхнулся рядом, переводя дух.       Разумеется, никто бы ничего не сказал, увидев его с императором — в конце концов, они были избранной самими богами парой, и никакая сила не могла им запретить встречаться хоть на глазах у всех. Однако Пача был не совсем уверен, что обращение Кузко в шиншиллу — действие законное. Он не знал, кто это сделал с его парой и почему, но по понятным причинам не хотел, чтобы беззащитного императора видел кто-то помимо него.       Теперь, когда рядом не было посторонних — если не считать, конечно, двух жёлтых птиц, исполняющих свои прощальные песни солнцу где-то в хитросплетениях ветвей и лиан — Пача был почти спокоен.        — Наш деревенский староста как-то говорил, что иногда боги обращают ослушавшихся людей в животных, — задумчиво произнёс он, глядя на съёжившегося рядом Кузко, — но я никогда не думал, что это происходит на самом деле. Чем ты обозлил Виракочу, мальчик мой?       Шиншилла неуверенно повела усами. Пача воспринял это как добрый знак. Он не был уверен точно, понимает ли его Кузко в этой ипостаси, но уже то, что император не сбежал, означало, что тот вполне разумен и контролирует свои действия.        — Не беспокойся. Боги никогда не держат нарушителей в облике зверя дольше, чем одни сутки. Скоро солнце зайдёт за горы, и ты снова станешь человеком, — подбодрил Кузко Пача. Подбодрил — и продолжил всё тем же спокойным негромким голосом, рассматривая цветущие вокруг огненные орхидеи: — А когда ты станешь человеком, мы поговорим. Я не понимаю, что происходит, Кузко. В последнее время тебя словно подменили. Ты грустный и избегаешь меня… Неужели я тебя чем-то обидел?       Кузко издал очень резкий звук, видимо, пытаясь что-то сказать. Вместо ответа (а он всё равно не понимал по-шиншильи) Пача взял зверька на руки и прижал к груди.       Солнце прощально окрашивало листья и цветы в ало-жёлтый цвет, от запаха ванили звенело в голове, а исполинские деревья лениво шелестели ветвями. Мужчина в потёртом зелёном пончо сидел посреди засыпающей природы, поглаживая бурую шиншиллу, доверчиво приникшую к большому тёплому телу. В голове его царила полная неразбериха. Пача вспоминал, с чего началась череда странностей, по вине которых Кузко мог погибнуть всего пару часов назад, а он — навеки потерять своего любимого, но такого молодого и неопытного омегу.