Гнев и руины

       Руины какого-то здания надежно прикрывали от ненужных взглядов тех, кто сейчас больше всего нуждался в уединении. Имперец и республиканец прощались в тайне от своих, пытаясь шутками и рассказами о дальнейших планах как-то смягчить неприятное для обоих, но необходимое расставание. Едва ли всё было сказано, когда республиканский агент всё-таки решил окончить это подобие пытки. - Ну, вот и всё, - сказал он. - Сейчас мы разойдемся по своим кораблям и уберемся отсюда на сверхсветовой. Как-то так. Больше никакой правды. Возможно… мы никогда больше и слова друг другу не скажем.        Агент, так хорошо умеющий маскировать то, что чувствует, сейчас выглядел очень уж грустным. В какой-то степени Гнев Императора разделял его печаль, она даже умиляла его. Но время, к сожалению, действительно поджимало. - Кому нужны слова?        Человек и забрак обнялись, мимоходом запечатлев на губах друг друга короткий, почти целомудренный, прощальный поцелуй. Терон легко ткнулся носом в шею «товарища», вдыхая терпкий запах его тела, отмечая мягкость длинных черных волос, стараясь запомнить забрака таким, каким он был на Риши и здесь, на Явине 4, таким необычайно честным, открытым и готовым помочь даже республиканцу. Да, именно таким, непохожим на себя, хотелось помнить его, чтобы иногда воскрешать в памяти его образ долгими одинокими вечерами, когда ему случится не получить очередной рапорт о похождениях жестокого лорда Гнева. Такая малость, такая глупость, неосторожная, опасная… но ему хотелось этого. На самом деле, в глубине души он хотел большего, но увы, увы...        А забрак? Обняв Терона, он внезапно ощутил гнетущую пустоту, разочарование, неудовлетворенность. «И вот это - всё?» - спрашивал он себя, - «Всё, что представляют собой эти так называемые отношения? Два поцелуя и объятия?» Это решительно никуда не годилось. Это не стоило тех усилий, которые он, Афаэлеон Фауст, потратил на эти отчасти шутливые, безнадежные ухаживания. Это не стоило того внезапного страха, который он испытал, когда Терон был пленён Реваном, не стоило этих странных, почти нежных чувств, которые он неосторожно испытал по отношению к молодому республиканцу. Жена лорда Грэтана и та подарила ему больше тепла и ласки, и, конечно же, морального и физического удовлетворения, хотя была просто не первой свежести женщиной, переспавшей с ним (хотя и получив удовольствие от процесса) единственно ради спасения дорогого сынка.        Такое преотвратное завершение такой многообещающей интрижки, как эта интрижка с Тероном, было бы просто скандально непростительным. Всё должно закончиться иначе, и всё закончится. Или он не Лорд Гнев.        С некоторым усилием отстранив от себя агента, ситх посмотрел на него и решительно кивнул. Шан, вероятно, решив, что это означает окончательное прощание, двинулся было к своему лагерю, но воин перехватил его за руку, дернул на себя и, развернув, припер к полуобвалившейся стене спиной. - Что ты… - начал Терон, но ему не дали закончить.        Забрак чуть склонился к своему человеку и впился в его приоткрытые губы напористым болезненным поцелуем. Влажный язык скользнул внутрь, борясь с чужим вертким язычком, пытающимся вытолкнуть пришельца из своих законных владений. Сильная рука Терона уперлась Фаусту в грудь, стараясь оттолкнуть наглеца, но не тут-то было. Свободной правой Афаэлеон перехватил сопротивляющуюся жертву за талию, прижимая ближе к себе. Колено ситха с силой протиснулось между напряженных коленок агента. Левая рука, всё так же сжимавшая чужую кисть, разжалась, и Фауст сплел свои пальцы с пальцами Терона, продолжая неистово и страстно целовать его губы, создавая контраст грубости и нежности, боли и удовольствия.        Он отрывался от губ республиканца, терся носом о его шею, вдыхая аромат чужого тела. Ласкал языком его ухо, нежно, почти по-детски, целовал импланты, похожие на причудливый пирсинг, и снова возвращался к губам.        Пусть Терон при желании и мог бы достаточно легко вырваться, он уже не сопротивлялся. Зажатый между стеной и телом Фауста, он чувствовал себя его пленником. Это немного пугало и распаляло его. Ему хотелось подчиниться, потому что только подобие подчинения этому подобию насилия могло являться достаточным оправданием для того, чтобы продлить их близость. Терон знал, что это сделает расставание еще более болезненным, но знал он и то, что им обоим всё-таки хочется пережить это маленькое приключение и разделить на двоих чувство, которое врагам совестью и законами запрещено делить. И он сдался ситху, подставляясь под его губы, позволяя руке в кожаной перчатке забираться под футболку и ощущая ужасную дрожь в коленях, когда имперец обдавал горячим дыханием и легкими, чувственными поцелуями его шею.        «Что же ты творишь, зараза? Что же ты делаешь?» – шептал Терон, понимая, что сейчас здесь, в лесу, на неудобном, холодном каменном полу разрушенного дома они с Афаэлеоном отдадутся друг другу. И это будет грязно и пошло, и, конечно, лучше бы всё было иначе, но альтернатив, как ему казалось, у них не было. И он, агент SIS, что вел жизнь насыщенную, но не по части чувств, желал этой близости всем своим существом и понимал, что если её не будет, он уже не просит себе и этому ситху.        Свободной рукой Шан неловко мял и сжимал ткань робы забрака, взявшего на себя всю инициативу, и лишь успевал отвечать на его поцелуи. И Фауст видел, как он млеет, закрывает глаза, вздрагивает и тихо-тихо постанывает, а в бедро ситха сквозь ткани их одежд уже упирался такой теплый и верный признак сильного возбуждения, умелое обращение с которым могло подарить как истинное наслаждение, так и невероятную любовную пытку.        Оторвавшись от губ Терона в последний раз, Афаэлеон внимательно вгляделся в его лицо. Раскрасневшиеся щеки, приоткрытый рот, из которого вырывается прерывистое и сбитое теплое дыхание, влажные губы, томно прикрытые веки. Возбужденный и беспомощный, дрожащий в предвкушении большего удовольствия, Шан был теперь полностью во власти забрака. Забрак и сам уже, несмотря на отвратительные условия и верность изначальному плану, мечтал о том, чтобы довести дело до конца прямо сейчас. Он чувствовал, как кровь прилила к щекам, а дыхание сбилось не меньше, чем у Терона, но… - Пора.        Разжав руки, Лорд Гнев сделал шаг назад, оставив республиканца без малейшей поддержки, и спокойно, насколько позволяло его собственное, тщательно скрываемое возбуждение, начал поправлять свою одежду. Несчастный, неудовлетворенный агент едва не сполз по стене, пытался отдышаться и смотрел на забрака в полнейшем непонимании. Афаэлеон отметил, что зрачки Шана были сильно расширены. Ему это понравилось. Он очень надеялся, что его нынешняя жертва имеет смысл. - Я буду на Риши еще пять дней, - вкрадчиво сказал забрак, безучастно глядя на агента.        В голове бедняги Терона что-то щелкнуло. Он понял, зачем подлый имперец всё это затеял. Это было очень и очень низко. Но Шан не хотел, чтобы его недооценивали. - И что? – с вызовом спросил он. - На вашей старой базе, - сделав вид, что не услышал, закончил Фауст и двинулся прочь. - Я не приеду! – почти крикнул ему вслед Терон, но забрак, оглянувшись, просто широко улыбнулся.        «Приедешь» - означала эта улыбка. С видом победителя, Афаэлеон направился в сторону маячившей среди своих подчиненных внушительной фигуры Дарта Марра.       В тени деревьев, в надежном укрытии обвалившейся стены несчастный Терон Шан, пытаясь привести себя в порядок, отчаянно выдумывал, что же такого важного он забыл на Риши.