Часть 1
4 мая 2017 г. в 02:25
Они позвонили ей на работу. Когда она увидела незнакомый номер, то подумала, что ей опять звонят из школы пожаловаться на сына. Неделю назад звонили сказать, что он отрезал девочке косу, а в прошлом месяце он наложил кучу в коридоре. Ей было так стыдно и поэтому она испугалась, что ей опять придется краснеть. Только вот звонили не из школы. Звонили из больницы, просили срочно приехать. Она пять минут ждала такси, пятнадцать ехала до больницы.
Сейчас она помнит, как мечтала о том, чтобы ей было не слишком стыдно.
Ей не сказали в чем дело.
Она боялась, что он подрался с каким-нибудь мальчиком и неведомая мама, будет отчитывать ее за плохое воспитание.
Вот только дело было совсем не в этом.
Липкий страх подступил к ее горлу, когда она увидела его в больничной постели.
Слова полицейского никак не хотели приобретать общий смысл. Он все время ускользал. Она смотрела на своего ребенка, зажав рукой рот. Глаза ничего не видели из-за слез и она все никак не могла поверить в то, что происходит.
Никак не могла.
Полицейский говорил, что из СИЗО сбежал подозреваемый в педофилии.
Полицейский говорил, что он поймал ребенка когда тот шел домой.
Он говорил и говорил.
А у нее были лишь силы только на то, чтобы зажимать рот рукой и безмолвно кричать в пустоту его глаз.
Почему ей не позвонили из-за отрезанной косы!
Слезы застилали глаза, страх обхватил горло, дышать становилось все хуже.
Ее вырвало на пол рядом с кроватью, потом она не удержавшись на ногах рухнула на колени. Тяжело дыша все так же до боли в щеках зажимая рот рукой. Она смотрела пред собой в одну точку, а слезы все шли и шли. Полицейский все говорил и говорил, потом прибежал еще кто-то и этот кто-то тоже, что-то говорил, а потом сердце взяло и сбилось с ритма. Удар был слишком сильный, она не выдержала, упала рядом со своей лужей и потеряла сознание, однако рука не прекратила зажимать рот, как будто крик мог вырваться от туда даже сейчас. Ногти оставили на щеке полосы содранной кожи, а один отломался и застрял где-то возле губы.
Она бы назвала свое бессознательное состояние спасением, но спасения больше не будет. Ничего больше не будет.
Из больницы его выписали, через две недели, сказали чтоб она обратилась к психологу, а лучше психиатру.
Мальчик практически ничего не ел, ничего не пил. Он либо спал, либо смотрел в одну точку. Она смотрела с ним, думала увидит то, что видит он. Она сидела с ним весь день, весь день молчала. Хотелось, что-то сказать, но слова застревали где-то. Получалось только шептать, да и то какие-то бессмысленные фразы типа: «Я там суп приготовила, поешь», «Хочешь пирога? Твоего любимого?», «Сыночек скажи все ли нормально», «Тема, пожалуйста, скажи что-нибудь, пожалуйста хоть что-то».
Она бегала с ним по психологам, она запихивала в него таблетки, она клала его в клиники, она читала книги в интернете, она слушала врачей, она смотрела как они разводят руками.
Они ставили все новые диагнозы, выписывали таблетки, применяли новые методики, но это все не давало никакого эффекта. Никакого отклика. Он все так же смотрел в одну точку, все так же молчал, все так же кричал по ночам. Даже под действием снотворных, допустимых при таком возрасте, он рвал ночную тишину пронзительными криками. Она сидела возле его кровати, гладила его по голове и зажимала рот рукой. До боли, до крови, до шрамов, желая себя наказать за то, что не уберегла, не защитила.
***
Он приходил домой только среди ночи, по привычке находил жену в комнате сына и выносил ее от туда в ванную, чтобы обработать новые раны на щеках. Она не сопротивлялась, лишь иногда, что-то шептала ему в ухо или просто скулила как побитая дворовая собака.
Год назад если бы ему кто-то сказал, что скоро он захочет научиться плакать, он бы не поверил и сломал бы нос сказавшему. Сейчас он молился о слезах, он бы так хотел плакать вместо нее и вместо него. Эти слезы были бы доказательством того, что он жив, что он не просто существует, что у него есть чувства.
Но чувств не было, лишь пустота, сжирающая его изнутри. Даже вина куда-то пропала, и злость, и ярость и гнев. Он прекрасно понимал жену, которая царапала себя. Он понимал, но не принимал. Он работал. Психологи, психиатры, таблетки все это было дорого, очень дорого, поэтому он и работал. Брал сверхурочные, хватался за любые подработки, отказывался от еды и сна, только чтобы приносить домой побольше денег, только чтобы пореже бывать дома.
Каждый раз когда он видел глаза сына — он чувствовал прожорливую пустоту, каждый раз когда он слышал ели слышный скулеж жены — ему казалась он слышит чавканье. Он думал ему станет лучше когда узнал, что того ублюдка убили при задержании. Он ждал и ждал какого-то отклика, но ничего не было, иногда он притрагивался к своему запястью и проверял если ли у него пульс. Часто когда была такая возможность проверял жену и сына.
После того как он укладывал жену он возвращался назад к сыну. Он стоял возле его кровати и ничего не делал. Как и всегда, а пустота продолжала жрать его изнутри, противно чавкая и оглушительно клацая зубами. Потом он ложился спать и проваливался в бездну, а через четыре часа уходил на работу.
Он не помнил что такое видеть сны, не помнил вкус еды, не помнил голос сына. Ничего не помнил, ничего не мог сделать, а пустота продолжала и продолжала жрать. Иногда он мечтал умереть, иногда мечтал, чтоб с ним умерли его жена и ребенок. Вряд ли тот мир, тот другой мир если он, конечно, существует мог быть хуже реальности.
Однако несмотря на все он работал, бинтовал жену, проверял пульс сына и все глубже и глубже проваливался в бездну.
Прошел примерно месяц и вернувшись домой, он по привычке пошел в комнату сына. Он сначала не осознал, что происходит. Понимание приходило с трудом, он смотрел на доктора, на жену и не мог ничего понять. Лишь дышал с надрывом и плакал. Слезы казались ему едкой кислотой, весь воздух казалось был пропитан ядом. Как в бреду или полусне он маленькими шагами шел к сыну, отталкивая доктора и привычным движением проверил пульс. Пульса не было. Жена лежала на полу и рыдала, скулила, кому-то молилась, а он опять не мог ничего сделать. Он не знал, что надо делать.
Вся следующая неделя абсолютно выпала из его памяти, лишь аккуратная могилка с деревянным крестом отчетливо появлялась каждый раз когда он закрывал глаза.
Потом он уволился с двух работ и начал возить свою жену по психологам. Потом три недели в клинике и она могла нормально спать и есть, только иногда по ночам шептала мучаясь в кошмарах его последнюю фразу «мама он доставал прямо до сюда, прямо до сюда, мама», только иногда скребется пальцами в районе щитовидной железы, только иногда опять начинает скулить как побитая собака.
А потом он понял, что пустота у него внутри больше не жрет…
А потом они взяли мальчика из детдома…
А потом девочку…
А потом он увидел как его жена улыбается…
А потом он услышал смех, смеялась их маленькая Маша. Она смеялась, а ему казалось, что дома становится чуточку светлей. Она смеялась, а ему казалось, что пустота у него в груди наполняется чем-то теплым, мягким, легким. Она смеялась, а он плакал, второй раз в жизни плакал, но в этот раз и улыбался.
Рвано, дико и возможно даже фальшиво, но стоя на кухне и слушая ее смех он обещал исправиться. Он обязательно, обязательно научится улыбаться.