Домой

Все готовы поверить в жестокости, творимые врагом, и никто — в творимые армией, который сочувствуют; факты при этом попросту не принимают во внимание. Джордж Оруэлл.

      — Вы что, не можете образовать чёртов круг?       Небо темнело над их головами, клубилось тучами. Птицы восседали на верхушках деревьев и важно покачивались, ожидая добычи, перекликались между собой, споря, кому достанется голова или разбухшие органы.       — Великие герои Ордена Феникса устраивают самосуд над гадкими злодеями. Звучит как заголовок паршивой газеты. — Рудольфус Лестрейндж никогда не поддавался панике или приступам страха. Он всегда был в ладах со своим рассудком, но сейчас как будто бы специально выводил Орденовцев из себя. Нет, не в том его цель — Рудольф желал отогнать этот жуткий страх из глаз собственных соратников, друзей. Да, смерти боятся даже те, кто обгладывают её останки. Другого выхода не было, их загнали в тупик. Он никогда не забудет, как их волшебные палочки превратили в пыль. — С чего нам подчиняться, Хамиш? Всё закончится смертью, рано или поздно, а вы огребёте по полной, ведь дементоры нуждаются в своевременной кормёжке, которую вы у них отбираете.       — Закрой рот, Лестрейндж, вы пытали и убивали наших родных и друзей, пришло время платить. — Вот зачинщик данного представления. Не будь он таким неразумным, Руди бы позавидовал таким людям в Ордене. Но он испытывал лишь отвращение, но может, это чувство возникало из-за искалеченных органов? — Сейчас от меня зависит кто, где и когда закончит свою жалкую жизнь. Потому на вашем месте я бы был менее разговорчив и более лоялен. — Он рывком пнул по ногам рядом стоящего парня. Тот согнулся, прочерчивая следы на мокрой земле. Через расстёгнутые верхние пуговицы рубашки метнулся крест, который Пожиратель даже не потянулся спрятать. На его лице лишь покоилось нервное, напускное самообладание. Его губы чуть заметно шевелились. Лестрейндж отвёл взгляд обратно на через чур смелого Орденовца, но заговорил совершенно другой.       — Ну, кто следующий? Давайте, иначе я вам коленки обратно выбью. Кто желает поиграть в кузнечика?       Рудольфус поймал на себе несколько взглядов, но мотнул головой, ухмыльнувшись. Пожиратели смерти не встают на колени, пока им не сломают ноги. Отсыревшая листва отвратительно прилипла к ткани и ботинкам.       — Кто хочет сказать последнее слово? Мы не торопимся, можете говорить хоть весь день, только по делу. — Его голос звучал неприятно, словно лязг ржавого металла.       Шаги позади жутко давили, не давали собраться. Будь у него хоть что-то похожее на оружие, Лестрейндж бы не остался сидеть вот так, словно наказанная псина.       — А герои всегда жестоки? Я думал, это привилегии злодеев, бесчестных тварей, а оказывается, герои тоже могут быть жестоки. Как вам не отвратительно притворяться теми, кем вы не являетесь? Обманывать собственных людей, фальшиво улыбаться им. Да я лучше сверну им шею, чем солгу. Думаете, что лучше нас? Ни черта вы не лучше. Вы также убиваете невинных из-за пустой ненависти, посредников. — Голос Рудольфа не дрожал, не выдавал слабины и той доли страха, что покоилась где-то глубоко в груди. Его взгляд упал на прикрывшего глаза Марка. Он скрывал между пальцами поцарапанный металл. По его лицу катились немые слёзы, смешивались с кровью, слёзы отчаяния и чистого раскаяния. Он-то уж ничего такого не сделал. — Вы так же убиваете благородных, как и мы. Порой у вас тоже нет выбора, мы одинаковые. — Руди поднял подбородок, взглянув на выпрямившегося Керроу. Он кивком откликнулся на его слова и сплюнул ржавый сгусток крови куда-то в сторону. — Это бесчестно, бессмысленно. Почему на вас возлагается большее сочувствие, если между нами нет весомых отличий? Это несправедливо, тогда почему вы ждёте справедливости от нас? Если уж вы черствы, то не притворяйтесь, натягивая маски. Иначе вы станете нами. — И последний взгляд его упал на собственного брата. Рабастан широко улыбнулся, с его разбитых губ скатились капли загустевшей крови. Он что-то безмолвно выдохнул, а затем прикрыл уставшие и покрасневшие глаза. Они опустели, погасли в ожидании смерти.       — Что же, кто будет первым? — Шуршащие шаги очерчивали круги в нетерпении, замерли за спиной одного из них. Волшебная палочка вдавилась в затылок, норовя его проломить. — С вас хватит.       — Мы наконец вернёмся домой.       Птицы, испуганные громкими вспышками, сорвались с деревьев, горделиво гаркнули, оповещая об окончании сцены. Они ещё долго кружили над трупами, нетерпеливо покачивались над ними, почему-то не смея прикоснуться к охладевшей плоти. Словно чёрные, но гордые и открытые души отгоняли их от себя.