Молитвы Криденса

Криденс не любит ходить каждое воскресенье в церковь. Он достаточно образован, чтобы понять, что Бога может и не существовать, что его заменяют теории о происхождении человека от обезьян, но разве это будет интересовать его мать? Каждое воскресенье он идёт в церковь в одиннадцать утра, держа мать за рукав длинного фиолетового пальто, на котором вот уже лет пять ничего не изменилось, даже нет маленькой дырочки, небольшой потертости или оторванной пуговицы. Миссис Бэрбоун всегда была женщиной бережливого и экономного характера в плане вещей и еды. Она часто могла лишить Криденса ужина или завтрака, но никогда не оставляла голодать своих дочерей. Скорее всего, таким образом, женщина пыталась выделить дочерей, покупая им лучшую одежду и относясь к ним с долей нежности. — Матушка, подождите меня, пожалуйста! — пищит Криденс, продолжая цепляться за рукав матери. — Отцепись от меня, мне тяжело тащить тебя, — сквозь зубы проговаривает миссис Бэрбоун, нервно отдёргивая руку от сына. Криденс был белой вороной в своей семье, слабым звеном, если быть совсем уж проще — он был немного женственным, изящным. Ребёнок с тонкими запястьями и небольшим ростом, с чуть угловатым симпатичным лицом, где хорошо выделялись потухшие глаза в обрамлении пушистых ресниц. Мальчишка все ещё не мог привыкнуть к тому, что в семье Бэрбоун он слабый, осунувшийся ребёнок, в конце концов обуза для матери трёх детей. Как бы там ни было, он всегда молился, надеясь на единственное поощрение со стороны матери. Словно ее слова как манна небесная. Словно она сама - Бог. Криденсу хочется выть и ломать пальцы от обиды, но он лишь глотает ком в горле и захлёбывается слезами, когда его наказывают за опоздание на ужин. Его спину жжёт из-за того, что мать ударила его ремнём ровно три раза, и хочется расчесать ее, спину, сильней, но боль выжимает из него все соки и он способен лишь на то, чтобы уйти из дома поздно ночью. Когда все спят. Когда не видит мать. Когда его не заметят. Ночной холодный ветер больно бьет по лицу, но помогает очистить разум и, будто дышать становится легче. Лёгкие набирают воздуха намного больше, чем обычно и, кажется, что Криденс сейчас закричит в ночную пустоту, выпуская из себя всю боль в чёрную бездну. Ему так больно. На крыше многоэтажки ещё холодней. Хочется вернуться обратно в подъезд и прижаться к ближайшей батареи, но парень садится и облокачивается о белую стену, наплевав на то, что скорее всего на куртке останутся белые следы и что спина ужасно болит. Уже все равно. В тёмном небе совсем не видно звёзд, вот-вот и может пойти дождь. Сбоку раздаётся приглушённый кашель и Криденс удивлённо поворачивает голову, его взгляд перестаёт быть пустым. Рядом стоит высокий мужчина, в его руке бутылка, где скорее всего какой-то алкоголь, и он смотрит в упор на парня, а потом сипло говорит: — Я присяду? — Он дожидается слабого кивка и присаживается рядом, откупоривая крышку бутылки, как оказалось с вином. — Ты чего тут забыл? Родители ругаться не будут? — Может и будут, какая разница, — пожимает плечами Криденс и не чувствует раздражения. — Будешь? — незнакомец тянет бутылку и заглядывает в глаза Криденса, улыбаясь так приветливо, что у парня мурашки по всему телу, а живот скручивает. Криденс не отвечает, лишь берет бутылку и впервые в своей жизни пробует вино. Ему кажется, что оно кислое, но запах терпкий, манящий. Горло обжигает и этот жар оседает на дне желудка, согревая изнутри и заставляя забыть про полосы на спине. Они сидят так, наверное, час. Мужчина рассказывает что-то про большие театры, про выступления в них и добро хвастается тем, что он побывал на большой сцене. Побывал там, где зал забит людьми, где ярко горят прожектора, а со сцены почти не видно той толпы народа. Будто в зале темнота и в ней никого больше нет. Все исчезают в одно мгновение, когда лучи света освещают только сцену. Криденс забывает о молитве на ночь. Он любуется профилем мужчины и тихо спрашивает: — А как вас зовут? Тот хохочет и говорит: — Точно, мы ведь не представились. Меня зовут Грейвс. Персиваль Грейвс. А тебя, малыш? — Криденс. Ночью совсем не темно. Большой город освещают мегаполисы с тысячами огней и спрятаться от света возможно, наверное, только в закрытых переулках или дома под одеялом. Но Криденсу хорошо и так. Домой уходить совсем не хотелось. Может быть, он бы смог слушать Грейвса часами, любоваться его красотой и восхищаться тому, что в нем было все идеально. По-хорошему идеально. Без всякой зависти. Скорее, это можно назвать влюбленностью, из-за которой Криденс перестает видеть что-то вокруг. До сих пор, никто не разговаривал с ним столько. Никто не рассказывал красивых историй, не смеялся рядом с парнем. Это все так невероятно. Пожалуй, Криденс сошёл с ума, потому что первый потянулся в сторону мужчины. Губы приятно обожгло не хуже вина, а сердце вздрогнуло. Так обеспокоено забилось в грудной клетке, затыкая своим счастьем крик разума, который похож на голос матери: — Это не по-Божески!!! Плевать хотел Криденс на все эти молитвы, на веру матери, на то, что однополая связь — это большой грех. Плевать на то, что как только мать узнает, где он был этой ночью, то запрет его в чулане. Как только она узнает, что Криденс влюбился в мужчину, то достанет ремень покойного отца и «очистит» порочного сына. Криденс лишь сильней жмурится и перебирается на колени мужчины. Больше не холодно и ломать пальцы совсем не хочется. В голове оседает сладкое желание, оно медленно ползёт к паху и взрывается мелким фейерверком. Так и должно быть. Парень чувствует себя нужным, желанным, когда чужие руки жадно проходят по бокам и выпиваются в его ягодицы, тогда он стонет и вжимается всем телом в тело мужчины. Криденс целует неумело, но так старательно и пылко, за что его слабо кусают за нижнюю губу и он тихо стонет, позволяя оставлять на своей шее жгучие поцелуи. Грейвс что-то шепчет ему на ухо, расстёгивает брюки и запускает в его трусы руку. И это кажется катастрофой, потому что Криденс совсем не знает куда ему деваться. Он хочет кричать, но лишь стонет и всхлипывает в плечо мужчины, толкаясь в его ладонь. Бэрбоун жмурится, сильно кусает губу и тихо воет от нахлынувших эмоций, от яркого оргазма, ведь к нему никто ещё не прикасался там. В плюс десять ему кажется, что он попал в Африку, где знойный день. Даже дождь не может охладить раскалённую кожу и погасить пожар внутри. Он впервые счастлив. Криденс вернётся домой под утро, с бардовым засосом на шее и получит злобный крик от матери: — Отродье! На его спине появится ещё парочка красных полосок, а следующий ужин пройдёт без него, потому что когда он в чулане, то мать вечером его не кормит. Криденс больше не уйдёт из дома и все также продолжит бессмысленно молиться в церкви по выходным. Но он все также продолжит хранить визитку Грейвса во внутреннем кармане пальто, так и не решаясь набрать заветный номер. Пока не встретит Персиваля в воскресенье утром в церкви. Может, Бог, наконец, плюнул на свой выходной и услышал молитвы Криденса?