tu fluture

ты — бабочка. а я с мазохистским наслаждением вытягиваю из тебя все до единой жилы, одну за другой. и чувствую боль в каждой клеточке собственного тела. и ты кричишь, так кричишь, звоном в моих ушах, кровью на моих щеках и ладонях. мои руки такие чёрные. твоя кровь — грязь. блять, любить тебя так сложно. просыпаться каждое утро и засыпать спустя 72 часа с мыслью только о том, что любить тебя так сложно. твои руки гладят моё плечо, а я думаю лишь о том, какого было той девочке, которую ты насиловал в 17 и эти же самые пальцы до боли, до нехватки дыхания сжимали её челюсть, затыкая рот? даже она сопротивлялась, почему мне это не дано? они ненавидят тебя. посмотри, как они на нас смотрят. им плевать, сколько мы пережили вместе, им плевать на наши исправления. им плевать на твои участия в благотворительных акциях, они видят твоё дерьмо внутри; ты несдержанно выплёвываешь его изо рта своими словами каждый божий день. посмотри в глаза сону. он единственный из них честен, думаешь, он шутит, когда говорит, что ненавидит тебя? думаешь, он не ненавидит меня за мою к тебе любовь? помнишь, как ты рассказал им о своём прошлом, чтобы стереть границы, а он сказал, что ты заслуживал бы смертную казнь даже в стране, где она запрещена? помнишь, как мы в тот день засыпали, а я прошептал тебе: «я с ним согласен»? я знаю, что ты это услышал. так же, как и ты понимаешь, что я молился, что ты услышишь. я никогда до тебя не достучусь. не имеет значения, сколько миллионов вон ты отправишь в поддержку бедствующим. на следующий день ты, как и прежде, ударишь вонджуна, когда тот вспылит и, как и прежде, не попросишь прощения. где же пример, о котором ты говоришь? вспомни только, как твоя мама плакала, когда ты был в шаге от того, чтобы попасть за решётку? после этого не говори ей, что любишь её. ты навсегда останешься таким. бейся о мраморный пол, не чувствуй в себе уверенности. продолжай слушать, как совершенно незнакомые люди заявляют, что я принадлежу тебе. ты не нужен этому миру, ты мне не нужен. клянусь. любить тебя так сложно. я знаю, что ты тоже стыдишься меня. ты знаешь, что я тоже тебя ненавижу. больше всего я ненавижу тебя, когда ты просыпаешься с улыбкой на лице и гладишь меня по щеке. мне противно от того, что я знаю, что это всего лишь твоя очередная перемена настроения, минутная слабость. через несколько часов ты ударишь меня, изрежешь лезвием по локоть мои руки; я в который раз приду в себя на кафельном полу ванной. в луже собственных ошибок, самоненависти и ненависти к тебе. взгляни только, как изменили тебя деньги. вспомни, как мы были счастливы во времена предебюта, катаясь по вечерам на велосипедах у реки хан, делая дурацкие спонтанные фото, видео. продумывая каждую мелочь в лирике очередной песни, которую мир не увидит, заедая веселье сладкими булочками с кремом. сегодня твои руки лежат на кожаном руле большой белой bmw; ты постукиваешь пальцами по приборной панели, стоя в пробке по пути на отдых домой; вены под кожей нервно шевелятся от закипающей из-за мелочи злости; кровь достигает своей максимальной точки кипения и будит внутренних демонов. срываешься на крик с матом, бьёшь рукой по невиновному телефону, пуская трещины по тачскрину, пересекаешь линию сплошной. вся твоя жизнь — нарушение правил. читать вечером в соцсетях, как ты жалуешься фанатам, что выронил телефон по случайности на пол, и пятнадцать минут блевать над унитазом из-за твоей лживости. вся твоя жизнь — лживая натянутая улыбка. вся твоя жизнь — предательства, пустые обещания, никчёмные слова вскользь шёпотом, соблазнительные улыбки и вряд ли несущие в себе искренность «мне жаль» под летящими снежинками на морозе. вся твоя жизнь — не обернуться на крики фанатки в аэропорту даже тогда, когда она заплакала и сорвала голос, все твои поступки — огромный баннер с призывной надписью «взгляните только, какое же я дерьмо». клянусь, что иногда я едва сдерживаюсь изо всех своих последних сил, чтобы посреди очередного публичного мероприятия в момент, когда фанатки в любовных припадках выкрикивают твоё имя, не закричать, какая ты лживая сука.

я по-прежнему виню тебя, по-прежнему стыжу тебя.

иногда бывают дни, когда я просыпаюсь и думаю, что даже воздух изменился — настолько я переполнен нежностью к тебе. я смотрю на твою кривую усмешку, и на какие-то мгновения мне кажется, что ты — хороший. что я тебя люблю, так люблю. что если бы весь мир пошёл против тебя, я бы пошёл против всего мира. и иногда этот выброс любви в мою кровь задерживается и длится чуть не около месяца. за это время я нахожу тысячу адекватных причин, за что и почему я люблю тебя, что это вообще возможно. что ты — просто депрессивный сломленный собственными ошибками ребёнок с синдромом питера пена, который нуждается в переустановке системы опытным хорошим специалистом в этом деле. но чернила твоих тату начинают кричать, что даже сам бог сказал бы: «ты всё проебал». надо было давным-давно убить тебя. стоит мне только открыть рот, стоит мне только рассказать всю правду — ты уже мёртв. ты сам вырыл себе могилу, вот и ложись в неё теперь. я в очередной раз просыпаюсь на холодном кафельном полу ванной и слышу панический шёпот сону о том, что в этот раз слишком много крови. крики подоспевшего сууна едва не разрывают мои барабанные перепонки; зрение начинает затуманиваться, но я ещё вижу, как у пришедшего с тренировки сонджуна выпадает из рук сумка, когда он натыкается взглядом на приоткрытую в ванную комнату дверь. слух подводит меня вместе со зрением, но я всё равно слышу, как вонджун вызывает скорую. — мы оставили тебя следить за ним, суун! его прошлые шрамы ещё даже зажить не успели, что ты, блять натворил! — я… я… — реанимация приедет через 10 минут, сонджун, пожалуйста, попытайся остановить кровотечение. — неужели ты… вонджун… ты ведь… я… постепенно голоса ребят уплывают от меня куда-то вдаль, зрение полностью исчезает, заполняя пространство перед собой белым светом. ты заслуживаешь это. заслуживаешь такую смерть. любить тебя, ким минсу, так сложно. ты — бабочка. и я с мазохистким наслаждением вытягиваю из тебя последнюю жилу и закрываю глаза.