Доброе, чёрт бы его побрал, утро!

Что может быть лучше утра, которое начинается с того, что кто-то носится по квартире, переворачивает все встречающиеся на пути вещи, отправляя их в параллельную вселенную размашистым пинком, спотыкается, «грациозно» врезается в дверной косяк, очень громко матерится и проклинает того «придурка, создавшего этот чёртов мир»? Правильно — ничего. Казалось бы, стоит помочь этому человеку успокоиться, справиться с «совершенно неожиданными и непредсказуемыми» проблемами, но Чонгук так не думает. Ведь именно он является тем, кто спрятал вещи своего хёна, а сейчас стоит, оперевшись плечом об прохладную стену, держит в руках чашку ароматного горячего кофе и наблюдает за развернувшимся перед ним представлением, в котором маты смешиваются с великолепными птичьими трелями за окном. И вот, когда младший в очередной раз во весь голос начинает смеяться над ударившимся об стол Юнги, второй настойчивым тяжёлым шагом подходит практически вплотную к своему весьма проблематичному партнёру по работе (никто же не знает, что не только по работе) и практически шипит ему в лицо, весьма членораздельно выговаривая каждую чёртову букву: — Мелкий, ёб твою мать, прекрати ржать и сейчас же отдай мне мои вещи, иначе я выдавлю твои прекрасные глаза своими же руками. — Ты правда считаешь, что они прекрасные? — по-детски невинно пролепетал Чонгук, слегка наклоняя набок голову, надувая губки и быстро, совсем невесомо хлопая ресницами. Юнги лишь тяжело вздохнул, давая младшему подзатыльник, из-за чего тот ойкает и почти проливает свой «утренний бодрячок». — Да ладно тебе, иди на работу так, ты обворожительно выглядишь, — сделав акцент на слове «обворожительно», а после демонстративно облизнув верхнюю губу и похабно ухмыльнувшись, выпалил Чон. Сказать, что Юнги медленно приходил в ярость — не сказать ничего. Время неумолимо бежало, и старшему нужно было срочно собираться на работу, так как начальство было, скажем мягко, охренеть какое нерадушное, но вместо этого он просто стоял напротив «Чона-засранца-Чонгука» и прожигал его взглядом, надеясь заглянуть внутрь, повыворачивать наизнанку всё, что возможно, и ни оставить ни малейшего шанса на возвращение в первичный вид. Эта картина не могла не позабавить младшего, и поэтому квартира вновь наполнилась заливистым смехом, который, скорее всего, разбудил какого-нибудь старого пенька, проживающего за тонкими стенами квартиры, и заставил его плеваться, с негодованием произнося излюбленное «Да что же это за молодежь пошла!». И, как на первый взгляд может показаться, нет ничего смешного, но только если не видеть всей ситуации своими глазами. Очень тяжело не заржать, когда напротив тебя стоит человек в одних трусах и носках (ах да, извините, такой деловой человек не мог забыть про наручные часы), грозно смотрит тебе прямо в глаза, скалит зубы и тяжело дышит, и при этом думает, что выглядит невероятно устрашающе. Единственное, что хочется сделать в такой ситуации — это прижать его к груди, сказать «мой маленький, всё будет хорошо», и погладить по голове, потрепав напоследок волосы на макушке. Поставив кофе на стол, именно такие действия и провернул Чонгук, в конце целуя своего хёна в лоб. — Ну всё, блять. Ты, кроличья рожа, нарвался. Я тебе нахрен сейчас все лапы повырываю, переверну и обратно повставляю! — проорав эти слова, Юнги ринулся на Чонгука, обхватил его и повалил на пол, а по квартире раздались ужаснейший грохот и оглушительные невнятные вопли. Младший пытался хоть как-то развернуться на живот, чтобы выползти из-под своего разъярённого возлюбленного, но Юнги лишь сильнее прижимал руки Чонгука к полу, попутно устраиваясь на его бедрах и переплетая свои ноги вокруг его так, чтобы ограничить какие-либо движения. После нескольких минут тщетного сопротивления и безостановочного смеха, младший сдался, и теперь он спокойно лежал под своим хёном и внимательно заглядывал тому в глаза. Дыхание сбилось напрочь, но лёгкая улыбка появилась на его лице, на что Юнги лишь обречённо тяжело выдохнул. Такое безмолвное действо никому не доставляло дискомфорта, ведь эти двое давно привыкли к тому, что могут и беситься, как последние придурки, и молчать, разделяя между собой лишь зрительный контакт и невидимые переплетающиеся нити, которыми связаны их судьбы. Младший, недолго думая, слегка приподнялся и накрыл своими губами губы сидящего на нём возлюбленного. Именно в этот момент для Юнги, который так боялся опоздать на работу, время совершенно потеряло какую-то ценность. Оно остановилось, замерло, застыло, испарилось, исчезло, пропало, перестало существовать, и от него осталось лишь одно слово «время», но никакого значения, определения и толкования. В данный момент есть только Юнги, только Чонгук, только они вдвоём, медленно превращающиеся в единое целое. Ощущение мягких влажных губ на своих, руки, которые бесстыдно отправились исследовать уже давно исследованное до дыр тело младшего, тихие постанывания, сбившееся с новой силой дыхание и заходящие шарики за ролики от всего спектра испытываемых эмоций — вот, что происходило в небольшой уютной двухкомнатной квартире парней. И, если ещё 10 минут назад Мин был готов придушить мелкого за то, что он совсем потерял страх и жестоко поиздевался над ним, то сейчас ему лишь хочется зацеловать каждый сантиметр тела так красиво извивающегося под ним Чонгука. Хочется, чтобы алые отметины были красиво рассыпаны по всему обворожительному телу, а через несколько часов отливали нежно-фиолетовым. Хочется прочувствовать от и до, прожечь своими касаниями, оставить на каждой клеточке тела свой знак - знак собственности. Юнги отпустил руки Чонгука и быстро стянул с него футболку, припадая к оголённым ключицам, вырисовывая языком узоры, одаряя поцелуями и прикусывая кожу. Чону было, несомненно, приятно, что выражалось откинутой головой, тихим произнесением "хён" и подрагивающим кадыком, на который сразу приходились нежные поцелуи. Ласками старший покрывал шею, ключицы, грудь, соски, каждый миллиметр корпуса младшего, отчего последний сильно закусывал губу и закатывал глаза от удовольствия, иногда не сдерживая приглушённые стоны и громкие выдохи. А Юнги нравилось смотреть на то, как тот млеет под ним, старается сдерживаться, но не может, за что, скорее всего, корит сам себя. Это заводило, манило и заставляло желание нарастать с огромнейшей скоростью. Зато желание Гука уже несколько минут упиралось в задницу Мину, который всё так же сидел на его бёдрах. Ещё недолго поиграв с телом любимого, Юнги уже потянулся к штанам Чона, как вдруг сильные мускулистые руки сжали его плечи, потянули в сторону и подмяли под себя. В глазах младшего плясали чёртики, это можно было хорошо рассмотреть благодаря лучу восходящего солнца, который так мягко ложился полосой прямо на его глаза, заставляя их искриться. Карие глаза, в которых, казалось, можно найти все цвета, даже несуществующие в природе. Глаза, в которых смешалось всё: страсть, нежность, похоть, любовь, желание, смущённость, вожделение — смешалось несмешиваемое. — Не сегодня, — наклонившись и обжигая горячим дыханием шею, шёпотом произнёс Чонгук, прикусывая мочку уха старшего. Кажется, на мгновение Юнги выпал из реальности, отключился и совершенно перестал понимать, что происходит, а вернули его всё те же поцелуи, но которые приходились уже на его кожу. И тогда до него дошло, что всё до этого момента было тщательно запланировано, и что этот хитрожопый кроль уже давно продумал сначала отвлечь его, а потом взять тотальный контроль в свои руки. Для одного это был тотальный контроль, а для другого — тотальный пиздец. «Актив он, видите ли, сраный» — промелькнуло в мыслях старшего и отразилось усмешкой на лице. В комнате становилось всё жарче. Казалось, что стены и потолок сжимались вокруг этих двоих, оставляя лишь совсем немного пространства, такой минимум, которого хватило бы для свободных действий, для установления тактильного контакта. Хватило бы для того, чтобы прочувствовать друг друга целиком и полностью, чтобы разделять между собой жалкие глотки воздуха и выдыхать друг другу в уста. А тем временем Чонгук всё активнее изучал тело своего хёна, ведь это был первый раз, когда он решил попробовать поменяться ролями. Если сначала поцелуи были неуверенные, а макнэ неловко заглядывал своему хёну в глаза, надеясь отыскать в них поддержку, понять реакцию и получить одобрение, то теперь же дикое желание смело всякие сомнения. Язык Чонгука выводил такие дорожки по телу старшего, что тот даже сначала не смог поверить, что это делает его такой мягкий и податливый «кролик», который мог лишь слушаться своего хёна и получать удовольствие от его действий. Сейчас же он видел уверенного похотливого парня, который сидел на его бёдрах, не стеснялся абсолютно ничего и безумно заводился от того, что происходит. И Юнги тоже заводился, заводился так, как он даже никогда не предположил бы, что может. Быть пассивом — это что-то новое, но такое манящее, такое интересное и неизведанное, что стремление испытать перекрывает всякий страх. И утро, казавшееся чрезмерно быстротечным, и работа, казавшаяся первой важности и срочности, и продолжение тяжёлого рабочего дня — всё это оказалось белым невзрачным пятном на ярком полотне эмоций, которое покрывало уютную квартиру парней, обволакивало целиком и полностью, поглощало на целые часы, которые для парней казались не более, чем мгновениями.