Оборвать

Говоря откровенно, всё это просто осточертело. Аято поднимает взгляд, пристально разглядывая силуэт Канеки, пока тот занят невероятно важным обсуждением дальнейших действий. С профиля, со спины — он кажется прежним. Те же жесты, манера речи. Те же — совершенно седые — волосы. Та же улыбка. Настолько пропитанная фальшью, что у Аято сводит зубы. Ложная надежда, появившаяся с известия о некоем следователе по имени Сасаки Хайсе, медленно и мучительно тает на глазах. День за днём, плавится на коже, оставляет невидимые ожоги и всё больше и больше убеждает Аято, что Кен мёртв. Тот Канеки Кен, который ему нужен, мёртв. Тот Канеки Кен умер ещё несколько лет назад, бросив его ради кучки гулей из Антейку. И все ожидания оказались напрасными. Аято убеждает себя, что нельзя жить прошлым. Что ему просто мерещится, что все меняются (и сам он изменился). И Канеки не должен оставаться прежним. Но он смотрит на него и видит совершенно другого человека. Не того полугуля, который из собственных желаний старательно делал вид, что защищает близких. Киришима честно не знает, что хуже: навсегда потерять Кена ещё четыре года назад или же получить назад его жалкую тень. Аято смотрит на Одноглазого Короля и вместо самого близкого человека видит лишь мертвеца. Сначала кажется, что ради Кена он может и потерпеть всю эту суету и шумную компанию. Годы выдержки в Аогири помогают ему находиться среди кучи людей, гулей и ещё чёрт знает кого. Аято помогает на пределе возможностей. Не очень охотно (это всё-таки он), но за всей этой шелухой из недовольных мин и вялых возражений можно заметить, насколько сильно он отдаётся делу. Только вот тот, кого Киришима хотел бы видеть на месте Короля, никогда уже не вернётся ни к нему, ни к кому-либо другому. Аято когда-то слепо верил, что с возвращением Канеки они могут попробовать ещё раз. Это сложно, но, как он думал, вполне себе реально. Теперь же Аято держит язык за зубами и изо всех сил старается не взболтнуть подобной чепухи. Ему хочется дёрнуть плечом, когда Кен кладёт на него свою ладонь, поджать губы и закрыть глаза, чтобы не видеть реальности. От прикосновений его снова бросает в дрожь, будто вот только-только кости восстановились, а отпечатки пальцев до сих пор не стёрлись с кожи. Аято хочется смыть с себя всё это, но вода не помогает точно так же, как и закрытые глаза. Он снова становится дёрганным и раздражительным, всё больше огрызается и сторонится других. Канеки выводит его из и без того жалкого равновесия, но Аято всё никак не может это остановить. Не может отказаться от кучки воспоминаний. Не может пересилить себя и наплевать на всех остальных. У него не получается, хотя Киришима искренне старается сделать это. Он мечтает однажды просто исчезнуть, чтобы никто из знакомых никогда больше его не видел. Потому что сердце нещадно щемит от одного взгляда. Потому что ему хочется прикоснуться к Кену, но в самый последний момент Аято возвращается в реальность и одёргивает руку. Он не может всё оборвать. У него просто н е п о л у ч а е т с я. Аято служит хорошую службу. В какой-то степени его можно даже правой рукой назвать, потому что в последнее время он по делу треплется в разы больше остальных членов этой новой-старой организации. Даже выбивает дурь из головы их непутёвого Короля, когда тот опять погружается в пучину сомнений. Сначала надеется, что Канеки это оживит. Что можно врезать посильнее, и всё вернётся на свои места. Да только бесполезно это. Никакой пользы. Совершенно. Ноль. — Что-то случилось? — чересчур учтиво спрашивает Кен, ну настоящий Король, заботящийся о своих подчинённых. Аято хочется скривиться от мерзкого ощущения, разливающегося в груди. — Нет, — сухо отвечает он, заглядывая Канеки в глаза. Киришима позволяет ему увидеть. И Кен по старой памяти (а больше ничего и не осталось) обрывает эти болезненные нити сам, вместо него. Ничего не говорит. Но в его взгляде читается отчётливое: «Мне жаль». «Мне жаль, что он мёртв». Аято впервые за долгое время облегчённо выдыхает. Он наконец свободен.