«…Но спустись на дно, Пряча в струнах смех, Сделай звук вином. Сокруши мой трон: Адским скрипачом Станешь без помех — Мы тебя поймем!» © Ария — Игра с огнем
(POV Дьявола) Вы тысячу лет искали эликсир бессмертия и нашли его в музыке. Ей принадлежат все семь имен, известных человеку. Она, как истинная королева искусства, требовала жертвы — страсти человеческой. Ей восхищались как богиней. Ей поклонялись как искусителю. У нее ног лежал весь мир — от скромных, украшенных молодыми розами улочек Вероны до пуританских площадей Лондона. Вы, конечно, слышали старые легенды об измученных музыкантах, к которым во сне приходил демон, чтобы сыграть… Сыграть так, как не играл никто. Вынуть из глубин сердец те ноты, в которых ни один не признается — даже самому себе. И наутро, покинув несчастного, оставить тоску о несбыточном. Но пусть она будет. Пусть будут и эти попытки коснуться тайны, в которой, может, и кроется ответ на извечные философские вопросы. Многие пытались это сделать; почти столько же сходило с ума. Самые отчаянные предлагали мне свои души в обмен на покровительство и помощь. Не они — я сплетал аккорды в единое полотно. Я вложил в их души первородное пламя, отражавшееся в красивых, искренних глазах творцов, согревавшее сильные руки, когда пальцы трепетно касались струн инструмента. Но все начиналось с одной старой итальянской легенды о девушке и скрипке. Доминика всю жизнь посвятила музыке; даже поговаривали, что она родилась со смычком в одной руке и со скрипкой — во второй. Она достигла такого мастерства, что могла играть на одной струне, как на четырех, и на четырех, как на одной; ее мелодии звенели, рыдали, умели укорять и беззаботно смеяться. Но кому это нужно, коли у тебя нет пары-тройки грошей, чтобы не мерзнуть на улице? Умерла Доминика довольно рано, когда денег на пропитание совсем не осталось. Истощенное, безжизненное тело нашли не сразу, а вот скрипку обнаружить так и не удалось. Дело в том, что юная особь просила перед своей смертью заключить часть своей души в ее музыкальный инструмент, а уж я позаботился, чтобы это сокровище не попало в дрянные руки торгашей. Ну так что? Многие якобы очевидцы выдумывали такие нелепые мифы, что и говорить неохота. Некоторые продавали похожие скрипки за баснословные деньги; таким образом, у каждого второго богатого музыканта была та святыня… Смех! Эти бездари никогда ее не получат. Но оставим, мой дорогой читатель, эти размышления и перенесемся в небольшой итальянский городок — родину великого маэстро, ставшего легендой еще при своей жизни. (Конец POV Дьявола)***
— Черт бы меня побрал, — воскликнул юный Никколо, — если я не заработаю пару лир на кусок хлеба! Подобно своей предшественнице, тот стоял на том же самом перекрестке в Генуе и играл мелодию в тон залитому золотистым туманом дню. Прохожие шли мимо; до полудня только несколько сердобольных граждан кинули ему монет мелкого достоинства. Юноша не ел уже несколько дней; тело его заметно ослабло, даже рука не могла долгое время как следует держать смычок. Прекращая игру, юноша медленно опустился на тротуар, чтобы пересчитать монеты. Бережно положив скрипку, тот дрожащей рукой потянулся к шляпе с подачками. — Всего несколько… Этого мне не хватит… Никколо не столько хотел есть, сколько хотел прикоснуться губами хотя бы к капле живительной влаги. Если вы были когда-нибудь в Италии, вы поймете, о чем я: здесь невозможно стоять хотя бы получаса, не глотнув воды. Губы шептали что-то бессвязное, к мальчику так и никто не подходил. Один солидный мужчина даже пнул скрипку, которая будто бы мешала пройти. Неизвестно, сколько прошло времени, когда к Никколо подошел высокий незнакомец в длинном черном сюртуке, как положено, с изящной тростью и футляром. Он опустился на колени и ощупал юношу, чтобы понять, жив ли тот. Убедившись, что жив, он достал флягу с водой и дал мальчику напиться. Откашлявшись, Никколо открыл глаза: — Спасибо, господин. Он попытался встать, но все еще был слишком слаб. Конечно, он искал рукой свою сломанную скрипку, но незнакомец пресек эти попытки: — Никколо, не ищи ее. Ты уже не сможешь играть на ней. — Почему? Что с ней? — юноша засуетился и, пошатыва- ясь, поднялся. — Некто швырнул ее сапогом, полагая, что это бесполезный кусок фанеры. Паганини замер на месте, непонимающе уставившись на своего спасителя. «Бесполезный… Кусок… Фанеры…» — слова проносились в его голове, точно вихри, не давая сосредоточиться. Наконец, он тихо произнес: — Игра на скрипке была моим единственным утешением в жизни среди здешней безвкусицы и нищеты. Я не смогу заработать на еду. То, чем я жил — отнято, понимаете? Господин в сюртуке поднялся и, после минутного молчания, произнес: — Понимаю. Но можешь не волноваться: больше тебе не придется питаться на подачки. Пойдем со мной. Никколо с недоверием взглянул на своего собеседника, но решив, что терять все равно уже нечего, пошел за ним. Мужчина и юноша зашли в городской ресторан, считавшийся одним из самых роскошных в городе; дамы, заметив оборванца, начали недовольно шептаться и прикрываться веррами из страусиных перьев. Стоило этой странной паре расположиться у дальних столиков, к господину подбежала милая официантка — кудрявая брюнетка с оливковой кожей. — Вот ваше меню. Что заказываете? — Никколо, — обратился мужчина, — я не голоден, закажу себе, пожалуй, чарку лучшего кагора. Выбирай ты. Получив заказ, официантка улыбнулась красивой, истинно итальянской улыбкой, и ушла на тоненьких каблуках. Проводив ее взглядом, юноша, наконец, спросил: — Неужели вы накормите меня за свой счет? Кто вы и как вас зовут? — О, об этом можешь не беспокоиться, — с легкой беспечностью ответил собеседник, — я нездешний, коллекционер различных редких вещей. Путешествия, дороги — моя страсть, поэтому я стараюсь приобрести как можно больше диковинок. Некоторые из них стоят баснословных денег, как, например, настоящий французский le parfum. Мастер идеальных духов отказывался от любых денег и не выдавал свое творение; с огромным, поистине дьявольским трудом мне удалось его уговорить, тогда как шарлатаны располагали свои дрянные лавчонки на каждом углу. Что скажу насчет их парфюмерии — вонь спиртная. Развелось же в наше время подделок, — грустно закончил мужчина, достал сигарету и закурил. — А что вы ищете в Италии? — Сложно объяснить. Да хотя бы хорошего искусства, потому что хорошего табака у меня в избытке. Ну-с, что мне может предложить эта страна? Никколо с грустью посмотрел на недоучек-музыкантов, не попадавших в ноты: — Эти фальшивят. Может… Я попробую? — Попытайся, — мужчина протянул дорого обшитый футляр Паганини. Бережно отстегнув застежки из драгоценного металла, Никколо достал скрипку, завернутую в атлас и дорогой бархат. Осмотрел. Провел ладонью по темно-бордовому изгибу и коснулся тонко выгравированной надписи «Dominica». — Она совершенна… — Считай, это мой небольшой подарок тебе. Но разве можно играть на идеальной скрипке в каком-то кабаке? Удачный случай — вот, что тебе необходимо на самом деле, мой мальчик. И тут господин в сюртуке и с тростью поднялся из-за стола и произнес приятным баритоном: — Дамы! Господа! Сегодня в наш ресторан из дальних городов приехал виртуозный скрипач. Можете не обращать внимания на его слегка неопрятный вид — вполне себе обычное дело для путешественника. Прошу, дорогой маэстро! Поднявшись из-за стола и сделав несколько шагов к сцене, Никколо незамедлительно поймал десяток любопытных взглядов. Некоторые аристократы даже приподнялись, желая получше разглядеть юношу: не очень-то лохмотья сочетались с талантом. Струны скрипки были заранее настроены. …То, что творил Паганини с ней, не поддается никаким описаниям. Все мы знаем, что музыка подобна огню, а слушатели — мотылькам, летящим на свет. Жаждущим полностью сгореть в этом пламени. Слушатели сидели, будто застывшие мраморные статуи, жадно ловили каждое движение смычка, легко скользившему по струнам. Все, что было спрятано в этой удивительной скрипке — смех, нерастраченные желания, угасающая надежда — передалось каждому, сидящему в зале. Паганини закончил. Какофония аплодисментов оглушила его; очарованная слушательница даже вручила ему в руки букет, покрываясь стыдливым румянцем. Тогда Никколо щедро заплатили и даже пригласили на концерт. Выступать на большой сцене. Немыслимо для вчерашнего оборванца! Когда толпа, наконец, стихла, тот поспешил к своему помощнику. Увы, того не оказалось за столиком; господин спешно покинул ресторан, оставив недопитый кагор.***
(POV Паганини) Что нужно гению помимо таланта? Правильно — известность и хорошие средства, чтобы донести свои творения благодарным слушателям. Генуя стала моей уже через несколько месяцев гастролей. Следом — Париж, Милан и прекрасная Венеция. Затем — строгий Лондон, с опаской относящийся ко всему новому и дерзкому. Казалось, я владею всем миром... Признаюсь вам по секрету: я несчастливый человек. Я дурной человек, находящий утешения в опиуме, вине и женщинах легкого поведения, готовых разорвать меня после каждого выступления. Слава, стоявшая за плечами, стала моим мучителем. Творец — счастливый ли человек? Со своей стороны вы видите виртуоза, мастера, знатока человеческих душ. Вы можете завидовать его таланту и деньгам, которые тот легко спускает в казино. Может, вы желаете власти? Честно, иногда мне и самому хочется оказаться на вашем месте. Всякое новое, что появляется на свет, будь то очередная импровизация, имеет свой букет чувств. Подобно парфюмеру, музыкант подбирает каждое звучание в соответствии с тем, что испытывает сам, совмещая несопоставимое — искушенность с девичьей невинностью, вплетая ноты сми- рения в грубую мелодию беспокойства. Далее можете продолжить сами. Ирония в том, что немногие могут угадать или уловить эти составляющие. Хотя бы их часть. Они отчаянно ударяют ладонями о ладони, словно тюлени в цирке, потому что не слышали раннее ничего подобного. Им важна техника и новизна, не понимая, зачем я упражняюсь целыми сутками. Порыв — вот, что водило моим смычком с дикой, невообразимой раннее скоростью и точностью, страсть — вот, что заставляло меня писать шедевры. Я был ее покорным слугой. А эта скрипка… Она действительно была живой. Даже звучание Страдивари и Гварнери не было таким чувственным, как мелодии той, что держала в своих руках милая Доминика. Я разгадал душу той девушки — отчаянную, преданную; я дал ей возможность снова петь и выразить то, что она так и не успела при жизни. Я берег это сокровище пуще всего, что у меня имелось; будь я трижды в долгах, но скрипку на кон не ставил никогда. Больно было представить, что какой-то неотесанный, ничего не смыслящий в музыке пьяница возьмет ее грубыми ладонями, хуже того — сломает, не оценит, продаст за бокал такому же идиоту. Я боялся за нее как за любимую женщину. Как ни странно, но именно скрипка Доминики была моей верной спутницей все эти годы; отношения с остальными леди не приносили мне того понимания и, скорее, были не более чем досугом. Да, собственно, где моя исповедь? Глядя в глаза очередного поклонника я вижу: мы не поняты до конца, а значит, мертвы. Увы, обычный уличный повеса гораздо счастливее нас хотя бы потому, что прост и предсказуем. Хотя есть один человек, остающийся поклонником моей музыки, присутствовавший на каждом моем концерте: да-да, вы догадались, этот тот господин с тростью, с которого все и началось. Я чувствую, он в восторге. Что ж, мои часы сочтены, и я уже слышу, как его каблуки стучат по городскому асфальту, отмеряя мне последние минуты: двенадцать, одиннадцать… Он меня поймет. Я жил ради музыки. Возможно, именно сейчас я жив, как никогда.? (Конец POV Паганини)