Кошка
5 мая 2017 г. в 20:48
Каждое утро он встает в одно и то же время, точно за минуту до того, как зазвонит старый, астматически лязгающий будильник. Каждое утро идет на кухню, чтобы приготовить нам завтрак. Нам двоим.
Мы делим содержимое тарелок поровну. После он моет посуду, ее звяканьем и плеском воды нарушая привычную у нас дома тишину. Потом работа — черновики и формулы, закорючки и уравнения, в которых я совершенно ничего не понимаю, но это не важно. Важно сидеть на краешке стола и наблюдать за сухими пальцами, неторопливо выводящими на бумаге некрупные четкие символы. Серые глаза смотрят на ровные строчки внимательно, вдумчиво, но я-то знаю, что часть его сознания сейчас обращена к телефону и ждет одного единственного звонка. Ждет напряженно, жадно. Как и всегда.
В середине дня «Все, Мариша, перерыв» и густой запах кофе, расползающийся по нашей квартирке. Он садится в старое потертое кресло, я удобно устраиваюсь у него на коленях, и мы отдыхаем, ощутимо вместе, твердо зная, что мы есть друг у друга, есть совсем рядом, только руку протяни.Он почти машинально поглаживает меня по голове и даже сейчас не перестает ждать. Ждать хоть чего-нибудь.
Потом снова работа и скрип дорогой перьевой ручки, подаренной ему на новый год. Ему неудобно ей писать, быстро устают пальцы, но он раз за разом использует ее, будто через этот второпях купленный подарок хочет приблизиться к тому человеку. К человеку, который не звонит.
После работы, когда за окном уже сгущаются сумерки, он встает из-за стола и «Пойдем пройдемся, Мариша…». Привычный маршрут к магазину и обратно, что-нибудь купленное на ужин и пакет в его руке, делающий привычную хромоту более заметной. Мы сливаемся с потемками и я в очередной раз замечаю, сколько в его густых волосах седины. Как ее много.
Ужинаем мы на кухне, залитой ровным желтоватым светом. Темнота липнет к окнам и от этого дома кажется теплее и светлее, и это было бы почто уютно, не будь здесь столько тихого ежедневного ожидания. Привычного, как тиканье часов на фоне повседневной жизни, и такого же тягучего.
Напоследок исправив пару значков в своих записях, он гасит свет и ложится спать. Я сижу на скрипучем стуле, где аккуратной стопкой сложена его одежда, и слушаю его дыхание. Даже во сне он не перестает ждать, как целый день до. Как и тысячу дней до этого.
Когда я напарываюсь на осколок бутылочного стекла, гоняясь по пустырю за какой-то яркой и, наверняка вкусной птичкой, он несет меня домой на руках и они дрожат от едва сдерживаемой тревоги. Меня бережно укладывают на кровать и осматривают, он щурит глаза, пытаясь понять, не остались ли в ране еще осколки. Потом рану обрабатывают и перевязывают теплые, мудрые руки, гладят меня по голове и «Доведешь ты меня до инфаркта, Маришка». Я остаюсь спать здесь же, хотя мне совсем не так плохо, как ему кажется, и глубокой ночью слышу, как он с трудом поднимается с кресла и идет на кухню принять таблетки. Запивает целебную горечь водой и, прислушиваясь к тишине в спальне, к ноющей боли в сердце, к незвонящему телефону, ждет.
Свой день рождения он не отмечает и проводит его как обычно, лишь вечером, отменив привычный поход до магазина, гасит свет, встает у окна и стоит так молча, прислонившись плечом к стене. Даже в темноте мне видно, что волосы, спадающие на плечи цвета пепла с редкими почти белыми прядками и глаза всего на пару тонов светлее. Я знаю, о чем и о ком он думает, и мне ужасно хочется подойти к нему, прижаться и рассказать ему о том, какой он замечательный и хороший, и как здорово вместе с ним просыпаться и проводить рядом день, и греться под шерстяным пледом, и читать книги, и вместе пить кофе, который я не пью. Очень нужно сказать ему хоть что-нибудь, и я долго вспоминаю все услышанные за жизнь фразы, все слова и голоса. Легче всего использовать голоса, которые слышал много раз, и я выбираю один, до боли ему знакомый, который я слышала звучащим только у него в голове да изредка в телефонной трубке. Выбираю, нахожу фразу, которую часто произносил этот голос в его воспоминаниях, и пробую неокрепшие связки:
— Пап, я дома! Есть что пожевать?
Звонкий молодой голос разносится по онемевшей квартире, а его подбрасывает вверх, как от удара током, и прижимает спиной к стене. В глазах — удивление и страх. Он весь будто бы сереет у меня на глазах, превращаясь в тонкий невесомый пепел и пыль, каким-то чудом сохраняющим форму человеческого тела. Еще мгновение он стоит так, беспомощно глядя на меня, потом медленно отделяется от стены и шаркающей походкой идет к креслу, хромая гораздо сильнее обычного. Тяжело опускается и закрывает лицо руками, а мне, растерянной и напуганной, остается только глупо хлопать глазами и понимать, что же я натворила…
Я же знала, как он ждет редких звонков по праздникам, как боится и как часто слышит: «Прости, я сейчас занят, перезвоню попозже…» и тишины, следующей за этими словами, долгой, напряженной, не нарушаемой ничем. Я ведь помню легко данное обещание «Заскочить как-нибудь на минутку», которое он принимает всерьез, и грызущую душу боль, когда это «когда-нибудь» растягивается на годы. Знаю, как пусто у него внутри, как вся его накопившаяся нежность, и забота, и ласка, тратятся впустую, как работающий вхолостую мотор, когда-то давно вложенные без остатка в единственного, позднего и от этого еще сильнее любимого сына.
Последняя дворовая шавка не сглупила бы так, как я, и я пристыженная, прибитая, робко забираюсь к нему на колени, боясь, что он оттолкнет меня, испугавшись одной из моих способностей, которой я так легкомысленно воспользовалась. Я виновата в невзрослых, немужских слезах, прошивающих ему переносицу, но когда он отнимает ладони от лица, глаза сухие, только очень уставшие и совсем немного влажно поблескивают в уголках. Настолько «чуть», что можно и не заметить, но я замечаю и это, и болезненно искривившиеся губы, и дрожь в руках, когда он тянется меня погладить.
Я тянусь ему навстречу, льну к груди, потираясь щекой о выцветшую рубашку и щиплет глаза от того, что я не могу сказать как сильно я его люблю своим голосом. И я только громко мурлычу, так, что сводит спазмом горло, и подставляю бок под почти не дрожащую уже руку. Это все, что я могу для него сделать. Ведь я… всего лишь кошка.