I have hours, only lonely My love is vengeance That's never free No one knows what its like To be the bad man, to be the sad man Behind green eyes.
Что бы сказал Бека, если бы увидел его сейчас? Назвал бы глупым, несуразным ребёнком, наверняка вздохнул бы и принялся растирать замёрзшие пальцы своими ладонями, согревая, а потом совершенно точно б натянул на них свои перчатки. И было бы тепло и уютно вот так замерзать тут на скамейке под опадающей листвой, а не в одиночестве смотреть прямо перед собой без какой-либо цели. Когда всё началось? Как так вышло, что закончилось столь резко? Бека определённо не гордился бы им. Это было так давно, кажется, что прошла вечность. Юре двадцать пять. Он — медалист, призёр, легенда похлеще, чем когда-то был или мог бы стать Никифоров, а ещё у него к чертям расшатанные нервы, пачка сигарет в нагрудном кармане пальто и измученное тело, наливающееся болью каждый раз, когда гроза. Он до сих пор не стрижёт волосы, просто потому что Виктору всегда нравились длинные. Хотя тот же Отабек настаивал, что длина чуть ниже скул идеально подходит Плисецкому. На льду ничего не меняется: всё так же первый, несмотря ни на что, всё такой же лёгкий и гибкий, будто возраст не берёт своё, сверкающий и яркий. За пределами катка — потухшие глаза, словно подёрнутые дымкой, искусанные в перья губы и потрескавшаяся кожа на руках, что шелушится. У Юры баснословные гонорары, куча медалей, скрытых в специальном отделении за шкафом, и своё собственное святилище там же. Он никогда не был особо религиозен, не верил ни в ад, ни в рай, не думал о том, что будет после. Теперь же каждый день он просыпается лишь с одной мыслью и с ней же засыпает. Быстрее бы. Быстрее бы в могилу. У Юрия Плисецкого уже третий год, как выкуплено отдельное место на кладбище и заказан памятник, а в завещании указано: «Похоронить там-то и там-то, установить такое-то надгробие, никаких поминок, никакого отпевания, все оставшиеся деньги — на благотворительность». Он всё предусмотрел. И дело не в депрессии, дело не в искалеченном сердце, не в кровоточащей ране глубоко в груди, просто исчез смысл и стимул жизни. Он просто покорно ждёт своего часа. Будет то автомобильная авария, которая натворит шумиху в прессе, или быть может заказное убийство, кирпич на голову упадёт, что угодно, а вдруг… Авиакатастрофа. Он любил безумно и отчаянно первый раз в своей жизни и, как думал, последний. Любил со всей горячностью, отдачей, как присуще всякому подростку. Настолько сильно, что был слеп перед этой любовью, не замечая часто очевидных вещей. Ему было плевать кто и что говорит про его объект воздыхания, кто ошивается с ним рядом и почему. Единственное, что имело тогда значение — мимолётная, выданная по крупицам толика любви от Виктора Никифорова. Эти отношения, напоминающие качели с их извечным стремлением ввысь и назад, продлились всего два года и начались ещё до состязаний Гран-при, где дебютировал Юрий во взрослой лиге. Его же чувства разрастались на протяжении многих лет до. Он жил и дышал лишь одним Виктором и считал это до одури правильным. Он расцветал для него, старался ради него, катался во имя него. Только никто тогда не предупредил, что первая любовь — далеко не такая, как в сказках. Плисецкий знал, что о его божестве ходили всякие слухи, но в тайне надеялся, что с ним всё будет иначе. И когда он, захлёбываясь собственными словами, ошарашил Виктора новостью о своей любви, то надеялся, молился, что это будет взаимно. Поцелуй стал ответом, таким долгожданным и необходимым, словно воздух. А потом всё закрутилось, завертелось и сорвалось в безумный ритм. Каждое прикосновение — раскалённым металлом по коже, каждое слово — сладким ядом по венам, каждый их раз — жаркий, жадный, безумный и неукротимый. Он ходил в синяках, засосах, счастливо улыбался про себя, специально отпугивая всех напускной злобой и раздражительностью. Всех, кроме него. Виктор был неутомим: любой каприз, любое желание, каждое «хочу» — всё выполнялось без лишних слов и с присущей ему одному улыбкой. Юра забывался в их встречах, терялся в чужих ласках, отдавал себя целиком и полностью в обмен на ответное чувство. Он ощущал себя настолько счастливым, что казалось, будто душа вырывается вверх из бренного тела. Глупое доверие мальчишки не знало границ. До одного момента. Когда открылась бесшумно дверь в квартиру, он на цыпочках проскользнул внутрь и неспеша направился к спальне, а затем оглушающая собственным безмолвием сцена. Виктор на кровати на спине, а верхом, оседлав его бёдра, какой-то белобрысый парень стонет и изгибается, насаживаясь на чужой член. Плисецкого словно ледяной водой окатило и одновременно придавило бетонной стеной. А он заметил, скинул незнакомца, не прикрываясь, кинулся к Юре, схватил за плечи, встряхнул. Никаких эмоций. — Это твой парень? — равнодушно поинтересовался блондин, одеваясь. — Не маловат ли? Никифоров что-то прорычал и тот поспешил убраться. А вот образ любимого, трахающего другого, из головы Юры убираться не спешил. Пальцы дрожали, скулы сводило, воздуха катастрофически не хватало. Из оцепенения его тогда вывел запечатлевшийся навсегда в памяти голос: — Не заморачивайся ты так, он же не кончил, не измена. — Не измена, — тогда почти неслышно повторил Юра и пришёл в себя. — Не измена?! Он кричал, бился в чужих руках, матерился так, что даже частые «посетители» пенитенциарных заведений поседели бы. Виктор успокаивал, обнимал, старался не выпустить из рук, но Плисецкий всё равно вырвался. Послал куда подальше, окинул холодным взглядом и ушёл, разорвав это жалкое подобие их отношений. Он был готов к тому, что никогда больше не окажется рядом, что проживёт и без Виктора, что справится со всем несмотря на их постоянный контакт на тренировках. Практически уверен. А Виктор словно с ума сошёл после этого. Начались постоянные звонки, пьяные признания, даже мольбы о прощении. Великий и ужасный, неповторимый, идеальный и совершенный во всём Никифоров стоял на коленях, обнимал за бёдра, уткнувшись лицом в его живот, и дрожал. Дрожал и плакал. Юрий, по юношеской глупости, из-за неполного понимания произошедшего, от разрывающих его чувств и дикой любви, простил. Всё вернулось на круги своя: любовь, страсть, безумие на двоих. Второй удар пришёл совсем нежданно. Плисецкий всегда знал, что для устранения конкурентов многие не погнушаются грязными способами, но когда на его телефон во время очередного проката программы под грозным взглядом Фельцмана пришло сообщение с фотографией Виктора, зажавшего в углу на парковке какого-то шатена, мир снова перевернулся. Ему показалось, что он сам врос в этот лёд, так, что не отодрать никакими силами, не выдолбить, не высечь. Юра закончил тренировку без малейшей ошибки, прослушав скупой комплимент. Он не сказал ни слова, только смотрел пристально на смеющегося Виктора, по обыкновению потащившего его в кафе. Смотрел с толикой грусти, так и не замеченной его возлюбленным. Смотрел так, как на диковинное существо, которое видит в первый раз, и мечтал только о том, чтобы тот признался. Признай Никифоров свою вину сам, скажи и поклянись, что этого не повторится, что это ошибка и просто ничего не значащий поцелуй — Юра бы его простил. Конечно простил бы, потому что доверие — важная составляющая отношений. Тогда он только начинал это понимать. Виктор не обмолвился ни словом о своём новом «знакомом», даже виду не подал, что что-то может быть не так. Тогда уже сам Плисецкий задумался, а не в нём ли причина? Он думал долго, сопоставлял, представлял, что может любимого человека не устраивать в нём, становился всё мрачнее и грубее на «радость» окружающим, но совершенно этого не замечал. Все мысли были о нём. Он всегда думал только о нём. А потом в голову пришла догадка, что может он просто не так хорош в постели, не может удовлетворить взрослого мужчину, не достаточно опытен и горяч. Тогда Юра кинулся доказывать обратное, как в омут с головой окунулся в беспощадные ночи, полные необузданного секса. Дикость в постели до утра, дикость на катке до вечера, изо дня в день, и снова по новой. Виктор им восхищался, шептал о том, насколько его юный любовник горяч, как безупречен, что с ним до безумия хорошо и никто и никогда не мог его так удовлетворить. Даже спрашивать не приходилось, и от этого вело покруче чем от любого катания. Юра сходил с ума под горячим твёрдым телом, умирал и возрождался из раза в раз, судорожно хватал губами чужое дыхание, изгибался, стонал, кричал и с каждым сексом влюблялся всё сильнее. Третий раз свалился плашмя, наобум по разгорячённой от только что выигранного золота голове. Он возвращался к приболевшему возлюбленному после очередной победы, забив на поздравление и вырвавшись с интервью пораньше. Летел, не разбирая дороги, по хмурому дождливому Питеру, остановился, чтобы вдохнуть кислорода и взглядом зацепился за знакомую фигуру в витрине кафе. Две знакомые фигуры. Одна принадлежала среднесортной балерине, известной в их кругах только благодаря тому, что спала она с каждым, кто мало-мальски ею заинтересуется. Вторым человеком был его Витя. Он притягивал руки девушки через столик, покрывал их поцелуями и заглядывал в глаза, а её нога протянулась под столом, уместившись у него между ног. Выглядели они так, будто никого вокруг нет, явно наплевав на все правила приличия и огромное окно на улицу, где любой мог разглядеть это непотребство. В свою квартиру, где едва ли не поселился Юра, Никифоров вернулся ближе к вечеру. Увидел своего мальчика, широко улыбнулся и преподнёс огромный букет свежих лилий, поздравляя. Юра букет принял, развернул в своих руках и запустил в стену, отчего бутоны порвались, помялись и большей частью осыпались белыми слёзами на пол. Виктор даже не напрягся, только изобразил обеспокоенность, в которую уже никто не верил, перехватил парня за пальцы и заглянул в глаза. — Юрочка, родной мой, что случилось? Ты же выиграл. Ты был лучше всех. Мой идеальный, сладкий мальчик… — Вить, — слушать его было тошно. — Ты мне после того раза изменял? — Ни разу, — совершенно серьёзным тоном. — Я бы не посмел. — Ещё раз спрошу — ты мне изменял? — Юра, ну как ты можешь подумать о таком? Я как вспомню, что тогда между нами произошло — мне сразу становится страшно. Я никого и никогда не боялся так потерять, как тебя. — Витя… — вздох и полная апатия. — Правду. Я обещаю, что не разозлюсь. Всё будет нормально. Только умоляю, скажи мне честно. — Я клянусь, не изменял, — и ни намёка на ложь. Юрий достал телефон, порылся в сохранённых фотографиях в отдельной папке, развернул к нему экраном и ждал. Ждал хоть какой-то реакции, хоть какого-то искреннего сожаления, а вместо этого получил приглушённое: — Спал. — Со сколькими? — Только с ней, — настолько явное недоумение читалось в глазах Виктора, что он почти был готов поверить, если бы только не… — А с ним? — другая фотография с парковки и мужчина нахмурился. — Ничего серьёзного, Юр, я… — договорить ему не дали. — Трахались? — ровный голос, а Виктор скривился. — У нас был секс. Юрий кивнул, убрал телефон в карман, встал и вышел за дверь. Ему казалось в тот момент, что всё окончательно завершено, что сердце просто не выдержит и если он сейчас останется в квартире, то просто убьёт подлого изменщика. Хотелось уйти, хотелось сбежать на другой конец света, чтобы избежать этой нереальной боли в груди. Вырвать что ли сердце? Если бы он мог… С того случая Виктор его не донимал, только следил пристально, сжимал трясущимися пальцами бортик, когда тот катался и наблюдал. А Юра откатывал программу, молча собирался, тихо уходил домой, где валился одетым на кровать и просто смотрел в потолок. Не было никаких желаний, никаких мыслей, только звенящая пустота внутри всего тела. Еду организм отторгал, работал на автомате да так, что Плисецкий не в состоянии был вспомнить, что делал полчаса назад. Яков недоумевал: Юрий не огрызался, не грубил, не шумел и не создавал лишних проблем, только становился всё больше и больше похож на персонажа из фильмов Тима Бёртона. Никифоров по состоянию недалеко от него ушёл. Фельцман понимал, что эти двое рассорились, но не зная причины — невозможно было это исправить. Нужно было что-то делать и единственное, что пришло в голову тренеру — споить старшего, потому что тот наотрез отказывался о чём-то говорить, улыбался и совсем безыскусно шутил. Миссия была возложена на знатока разбитых сердец — Георгия Поповича. Когда Гоша вносил тело вдребезги пьяного Виктора в квартиру Юры, тот и словом не обмолвился, только не очень тактично захлопнул дверь перед носом мужчины и втащил полубессознательное тело любимого внутрь. Спать это тело наотрез отказалось, цеплялось за Юру, обнимало до боли, шептало о том, какой он идиот и моральный урод, как угробил их жизни. Плисецкий молча отцепил мужчину от себя и вздохнул, глядя, как тот поник. — Георг назвал меня мудаком, — не понятно было то ли это жалоба, то ли констатация факта. — Он сказал, что я конченный кретин, раз могу допустить мысль о ком-то кроме тебя. Да я и сам понимаю, Юр, я тебя недостоин. — Ты рассказал Гоше о нас? — парню бы в пору возмутиться, но тот факт, что он раскрыл их отношения отчего-то всколыхнул надежду в глубине его души. — Я всё рассказал, — усмехнулся Виктор и завалился на пол. — И считаю, что он ещё по-хорошему со мной обошёлся, сам бы я себя, как минимум, избил. Юре не хотелось прерывать этот поток откровений, но он и не знал, что делать. Может быть на утро Никифоров забыл бы всё, вернулся к привычной жизни и снова продолжил бы гулять налево и направо с кем бы ему только не захотелось. Щемящее чувство где-то внутри не давало покоя, хотелось до ломоты в теле коснуться его, хотелось снова любить его, чтобы он позволил любить. Потому что только рядом с Виктором Юрий снова ощутил себя живым, да, разбитым морально, но живым и… счастливым. Он опустился на пол рядом, лёг набок, лицом к своему персональному аду и выдохнул. — Мне плохо без тебя, Вить. Невыносимо и больно. Такое ощущение, будто во мне ничего не осталось. Я ничего не хочу, всё застыло и потеряло значение, Вить… — Я люблю тебя, — шепнул мужчина и потянулся к нему руками. — Очень сильно люблю, — обнял, прижав к своей груди. — Я не могу без тебя. Тихие рыдания, скомканная одежда, слёзы и всхлипы, сменяющиеся другими, полными удовольствия — они снова вдвоём, снова вместе, и впереди маячит свет надежды на лучшее совместной будущее. Это было главным в тот вечер, ведь впервые за время их разлуки оба чувствовали себя живыми. Только боль всё же осталась, она переменилась, стала отголоском, фоном в душе Юры, но никуда не исчезла. На следующий день Георгий только окинул их взглядом, покачал головой и промолчал, за что оба были ему благодарны. Всё началось сначала: тренировочные будни с краткими переглядываниями, тёплые вечера, полные громких единогласных стонов ночи. Плисецкий расслабился впервые за долгое время, стал спокойнее, уверенней, меньше огрызался, но всё ещё смотрел на окружающих волком. Он был уверен, что худшее позади, что вот теперь-то всё наладилось, ведь они счастливы друг с другом, как никогда. Он решил, что это были те самые трудности в отношениях, про которые так часто говорят другие, что они пережили этот период. Пока однажды перед сном Виктор не вздохнул, склоняя голову набок, не посмотрел на него как-то странно, а потом отвернулся, будто передумав. — Что такое? — Юра действительно был заинтригован. — Да нет, глупости, — махнув рукой, — ничего особенного. — Вить, скажи, — он хмурился. — Просто ты такой… — Виктор постучал пальцами по губам, словно действительно не знал, что хочет сказать. — Такой холодный. — Что? — парень ещё не понимал к чему всё ведётся, как он может быть холодным, если буквально пару часов назад его зажимали в раздевалке и долбили так, что он едва голос не сорвал. Благо, к тому времени все уже ушли. — Ну, в эмоциональном плане, — пожал плечами, вызывая недоумённый взгляд. — Не думай об этом, всё хорошо, — и перевернулся на другой бок. А Юрий всё никак не мог осознать этого. Как так? Почему это он вдруг стал «холодным в эмоциональном плане»? Ведь всё же у них хорошо, просто идеально. Он счастлив, много улыбается своему возлюбленному, заботится о Викторе со всей своей детской непосредственностью, невесть как сохранившейся после всего произошедшего. Он старается, хочет быть хорошим в глазах любимого мужчины, хочет быть лучше, чем есть на самом деле. Разве тому не достаточно гармонии в их отношениях? Ответа на вопрос он так и не нашёл, решив, что сначала всё ещё несколько обдумает и обязательно обсудит это с Никифоровым. Но ему такой возможности не дали. На следующий же день Виктор улетел в Японию. На следующий же день взорвалась бомба. Юру отпаивал успокоительными Гоша, закрыв его в одном из служебных помещений подальше от Фельцмана, чтобы тот ни о чём не заподозрил. Попович хватал его за плечи, пытаясь усадить беснующегося парня, откидывал на стул, старался достучаться до замутнённого сознания, а потом и вовсе отвёз домой, решив остаться. Всю ночь он уговаривал Плисецкого успокоиться, рассказывал о своих любовных неудачах, стараясь его переключить на другую волну, объяснял, что это не последний раз, что он ещё полюбит, а Витя, так, может просто уехал на пару дней и скоро вернётся, а он только зря себя накручивает. Юра метался по квартире, как загнанный зверь, нутром чуявший, что смерть приближается, охотники рядом. Ругался матом, ломал мебель и снова пил из рук на удивление понимающего собеседника успокоительные. А утром в сети появилась фотография до нельзя счастливого Виктора в обнимку с каким-то японцем. Решение пришло внезапно. Звонок, бронь, аэропорт и сотый раз за день проклятая Япония. Он нашёл его, нашёл опять рядом с другим, но сейчас было всё равно. В голове билось лишь одно: найти, забрать, вернуть домой. Удивлённый взгляд Виктора вместо тысячи слов, а потом краткие объятия и его шёпот на самое ухо: — Я уже думал, что не нужен тебе. Юра откровенно не понимал, почему любимый так считает. Ему казалось, что он всегда показывал, как сильно тот ему нужен, как горячо любим и жизненно необходим. Он думал, что после такого поступка Виктор вернётся и снова будет рядом, ведь судя по взгляду этого Кацуки — у них ещё ничего не было. И это «ещё», произнесённое Плисецким в своей голове, странно кольнуло, отдаваясь в сердце. Решив, что цель достигнута, он хотел просто побыстрее уехать, чтобы не оставаться ни на минуту в месте, которое сразу невзлюбил, но громом среди ясного неба прозвучало: — Ты никогда не боролся за меня, тебе было всё равно, готов был бросить по любому поводу, словно я для тебя ничего не значу. Я устал от этого. Теперь придётся постараться, чтобы всё вернуть. Юре показалось, что его убили. Прострелили насквозь грудную клетку, а потом развернули её на радость наблюдающим. И было бесполезно спорить с мужчиной, объяснять, что это не так, ведь во всём произошедшем была не его вина, измены так просто не прощают. — Я виноват, согласен, — так же легко ответил Никифоров. — Но я не хочу всю жизнь слушать это, как аргумент твоей холодности. Тут-то до Юрия и дошло о чём в ту ночь говорил Виктор. В злом бессилии он не нашёлся, что ответить, кроме: — Ты — моральный мазохист, Вить, знаешь? Чёртов самовлюблённый выродок. Ты не можешь спокойно встречаться, не можешь быть верным, да ты просто не умеешь любить. Виктор Никифоров — королева драмы! — уже кричал подросток. — Эмоций ему, блять, не хватает! В голубых глазах напротив блеснул странный огонёк, почти такой же, как при первом их поцелуе, и Юра едва ли не задохнулся собственным криком, не зная стоит ли продолжать свою пылкую речь. Однако, было уже поздно, всё оказалось решено. Они должны были соревноваться, практически сражаться за его любовь. Просто так уйти и сдаться Плисецкий не мог, понимал, что если ещё раз потеряет, то окончательно. Накануне стоны из спальни его тёзки не давали уснуть, заставляя вслушиваться снова и снова, думая о том, не стал ли и он теперь проклятым мазохистом. Надо было вломиться, надо было разъебать к чертям собачьим весь дом, зарядить Виктору по наглой морде кулаком и утащить к себе, доказывая кто тут лучший. Он проиграл. Проиграл ровно в тот момент, когда закрыл глаза руками и прорыдал всю ночь в тон шуму, доносящемуся из комнаты по соседству. В Питер Плисецкий вернулся другим, хуже, чем был когда-либо. Он настолько яростно отрабатывал программу, так отдавался фигурному катанию, что одновременно и радовал, и пугал своего тренера. Словами, поступками, взглядами давал понять, что его лучше лишний раз не трогать. Он готов на всё, лишь бы показать остальным чего стоит на самом деле, доказать самому себе, что может жить без любви. Другие фигуристы его шугались, Фельцман только крестился и шептал: «Бешеный» на очередной его проступок. Один лишь Георгий был задумчив и собран, он понимал парня, как никто другой, но так же предпочитал молчать, ведь у самого были в этот период проблемы с девушкой. Гран-при, равно как и их встреча, приближался с огромной скоростью, и Юра был готов лишь к одну исходу — к своей победе. Однако он всё же оказался совершенно не подготовленным к тому, чтобы спокойно смотреть как Виктор воркует с иностранцем, как заботится и заигрывает. На месте Юри должен быть Юрий. Но кому какое было до этого дело. Стало только хуже, когда явно наигранная ласка доставалась и ему, как когда-то давно в воспоминаниях о безответной любви. Этого он стерпеть не мог, убежал от проблем, в прямом смысле, но его догнали другие в виде сумасшедших фанаток, потому идея запрыгнуть на байк к малознакомому сопернику не казалась такой уж ненормальной. Отабек был идеальным, в том плане, что слушать он умел и очень хорошо, а говорил совсем мало. Он как раз из того разряда людей, которым отчего-то доверяешь, сразу и сильно. Потому предложенная дружба стала настоящим спасением, как круг, вовремя скинутый утопающему. С ним Юра не заморачивался, говорил безустанно, о чём угодно, лишь бы не молчать, только бы не думать. День постепенно налаживался, но судьба решила добить истерзанную душу и подкинула за столик в кафе к нему с Отабеком ещё и Никифорова, обнимающего долбанного японца. Что происходило дальше Юрий помнил очень смутно. Разве что кольца, да, и объявление о свадьбе после победы. Всё-таки Алтын оказался замечательным парнем, увёл его оттуда, словно почувствовал неладное, довёз до отеля и буквально дотащил до номера. Догадался значит, Плисецкий усмехнулся, но ничего не сказал. Ему не осталось ничего, абсолютно. Только ноющая чернота, заполненная железными цепями и лепестками лилий. Он уже точно знал, что победить должен по одной единственной причине, все остальные мигом сметались с пути. Только бы они не поженились. В тот момент он не подумал, что это может не остановить парочку, но было уже всё решено. Победа. Золото. Награждение. Банкет. Шампанское. Пустой холл. Хриплый жаркий шёпот в шею, жалящие поцелуи с привкусом алкоголя и уже подзабытая боль от резкого проникновения. Юра не помнил как он оказался прижатым к стене, не помнил, как с него стянули брюки — это не имело значение, ведь вот он рядом, такой родной и любимый Виктор, придерживая его под ноги, толкался вглубь тела, на выдохе повторяя, что он — самый лучший и никто другой не сравнится с его Юрочкой, его котёнком. А Плисецкий и рад, открывался так доверчиво, стонал, принимая в себя член и притягивая ближе: «Ещё, пожалуйста, Вить, ещё…» После того, как они кончили, Виктор помог ему одеться, поцеловал сладко и велел подождать, прежде, чем возвращаться. Когда Юра зашёл обратно в зал — его возлюбленный у всех на виду нагло сжимал Кацуки за ягодицы, прильнув к тому всем телом. Нутро обожгло не шампанское. Водка. Не досмотрели господа-тренеры, их чемпион, золотой медалист напился быстро и точно, перехватил бутылку с остатками горькой и ушёл, по пути натыкаясь на Отабека. Тот милостиво отнёс парня в номер, стащил одежду и уже собирался укрыть, когда тонкие руки обхватили его за шею, с силой дёрнув на себя. — Не уходи, Бек, останься. Алтын остался, полночи укачивая его, как ребёнка, прижимал к груди и гладил по волосам, а потом за эти же волосы и придерживал, когда непривыкший к крепким спиртным организм решил исторгнуть всё выпитое. Снова прижимал к себе и слушал всё ещё пьяный лепет, вперемешку со всхлипами, внимательно так слушал историю о неудавшейся любви, изменах и предательстве. Отабек молчал, только сжимал ладони на плечах чуть сильнее и почти неощутимо касался губами виска. На утро Юрию было очень стыдно, хоть он и старался хорохориться, но, встретившись глазами с другом, понял, что не стоит. Его не жалеют, его не презирают, между ними ничего не изменилось, они просто разделили боль Юры на двоих, и дышать почему-то сразу стало легче. Правда как ему дальше быть — Плисецкий не знал от слова «совсем». Дни тянулись мучительно медленно, однотипные, разбавленные лишь беседами перед сном с лучшим другом, пока в один вечер всё не изменилось. Юра не вышел на связь. К нему домой заявился Виктор. Смотрел он как-то затравленно, отчаянно, не спрашивая, прошёл в квартиру и тут же стиснул парня в своих объятиях. Крепко сдавил его руками, уткнулся в изгиб шеи, судорожно выдохнул, и Юрий ощутил, как стремительно намокает футболка от чужих слёз. Он не видел, чтобы Никифоров не только плакал, но даже этого говорящего блеска в глазах у него никогда не было. Поэтому слёзы стали сродни удару под дых. И снова клятвы до утра, мягкие, нежные и осторожные поцелуи по всему телу, скольжение языком по кончикам пальцев, по ногам и вверх. Виктор будто хотел вылизать его целиком, лаская и доводя до исступления, но надолго этой ласки не хватило. Секс снова превратился в грязный, бурный трах с сорванными криками и яркими следами по всему телу. Когда Алтын наконец смог дозвониться до друга, то был поражён тем, насколько довольным тот выглядел. Плисецкий улыбался открыто в камеру, неловко поправляя футболку, безуспешно пытаясь скрыть засос. Он шутил и смеялся, пока его не прервали. — Помирились? — вздохнул Отабек. — Помирились, — немного утихомирил свой пыл друг. — Бек, ты прости, что я тогда тебе… Ну ты понимаешь. — Понимаю, — кивнул казах. — Я рад, что у вас всё хорошо. С ним ты выглядишь счастливым, — совсем непонятно по его глазам боль это или радость. — А то надоел ваш испанский сериал во плоти, — и смех: тихий, отчаянный, неправильно истолкованный самим Юрой. — Спасибо, ты настоящий друг. Теперь всё должно было стать по другому. Юре надоели эти чёртовы карусели имени Виктора Никифорова, о чём он не забыл тому упомянуть. Никаких взглядов налево, никаких вздохов налево, ни единого даже полушажочка, иначе Витя катится к хуям. Разговор вышел непростым и его условия были приняты с одной лишь оговоркой — Юрий должен забыть обо всём, что было до этого времени. — Прошлое пусть останется в прошлом, — настаивал мужчина. — Я хочу, чтобы наши отношения не были омрачены этими воспоминаниями. Я хочу быть с тобой и я буду тебе верен, доверься мне. Плисецкий согласился, только вот само доверие уже давно пропало навсегда, но говорить об этом не хотелось. Несмотря на вернувшуюся любовь, характер не исправился. Он так и оставался заведённым, нервным, взрывным, что списали на подростковые гормоны. Из всего их окружения лишь один человек знал о причинах и понимал, чем это может закончиться, но он снова решил не вмешиваться. К удивлению своего котёнка, Никифоров действительно перестал изменять, или же теперь очень тщательно заметал следы, ведь Юра всё ещё ему не верил. Зато теперь он с периодичностью четыре раза в неделю закатывал скандалы самому парню из-за того, что от него не отстают фанатки, хотя у самого их выше крыши, что он слишком тесно общается с Милой, плевать, что он гей, и особенно доставалось за общение с Алтыном, чью дружбу Юрий категорически не хотел терять. Плисецкий скрипел зубами, терпел, повторял возлюбленному по сто раз, что тот — мнительная истеричка, массировал виски, но упрямо не прекращал ежедневно звонить Отабеку. Звонил и жаловался, из раза в раз нагружая того своими проблемами, а казах слушал, успокаивал, советовал. С ним было легко, непринуждённо, с ним хотелось улыбаться и радоваться такой мелочи, как сфотографированные на ходу котята, которых Юра увидел в витрине зоомагазина. Эти переписки с кучей фотографий, что они делали специально друг для друга, Юра хранил для тёмных времён, а что они настанут — он отчего-то был уверен. Он просыпался раньше Виктора, чтобы заранее прочесть сообщение от друга и не провоцировать мужчину на очередную ссору, и так же ложился чуть позже, делая вид, что уже давно спит. Он откровенно недоумевал почему Виктор так сильно против их дружбы. Эта ревность на грани изводила его, ибо с каждым днём под графу потенциальных претендентов на руку и задницу его феи попадало всё больше людей. Никифоров будто хотел отгородить его от всего мира, а Юра почему-то поддавался. Хотя он прекрасно знал насколько это тупо, но ничего не мог поделать. Без Вити — у него ничего нет. Витя — всё, что у него есть. И Отабек, но тот ведь просто друг, которого он наконец научился скрывать без волнения, что может быть пойман. Вроде всё действительно налаживалось, по крайней мере так думал Юра, закидываясь горстью успокоительных вперемешку с витаминами с утра. Все давно уже привыкли к его хамству, вредности и сквернословию, но вываливать всё это на Виктора не хотелось, потому он старался как мог сдерживать рвущуюся злобу, которую копил слишком долго. Плисецкий не желал снова рассориться с тем, ради кого готов и под пулю, и под нож, ведь его потеря и так равносильна самоубийству. Потому он совершенно не ожидал увидеть главный заголовок дня в интернете: «Виктор Никифоров замечен с ****** на выходе из отеля». Дальше слова расплывались, местами мелькало имя Кацуки, всё смешалось в одно грязное пятно, а через секунду телефон был разбит о стену. Больше терпеть он не мог. Не хотел. Собрал те немногие вещи, которые перевёз к Виктору, и вернулся к себе на квартиру. Открыл бутылку, выпил, выпил ещё, и руки сами потянулись к ноутбуку в поисках странички друга. Отабек только неодобрительно покачал головой, наверняка уже видел новость, спросил может ли он помочь, нужно ли ему что-то, и Юра ответил: — Да. Ты. Приезжай. Он сказал, не подумав, и уже вечером, когда стучали в дверь, едва стоя на ногах, думал, что это Виктор снова приполз просить прощения, хотел было даже не подходить, но услышал твёрдый голос: — Это я, Юр, открывай. Дополз, открыл и очутился в горячих сильных руках. Поддержка, которой так не хватало ему на расстоянии, человек, по которому так отчаянно соскучился, были рядом. И снова то обжигающее чувство чистейшим кислородом в лёгкие. А потом холодный душ и травяной чай, заботливо приготовленный Алтыном. Снова объятия, касание длинных пальцев к волосам, его терпеливое молчание… Юрий заснул у него на груди, измождённый, вымотанный, почти на грани, но в кои-то веки спокойный. Только ночью Отабек проснулся от осторожной ласки, приоткрыл глаза, встречаясь взглядом с другом, хотел было перехватить запястье, но раздался томный выдох в тишине: — Пожалуйста, Бека… Пожалуйста, я прошу тебя… Попытки образумить вероятно свихнувшегося парня ничего не дали. Губы бездумно тыкались в чужие, умоляли, пока ладони скользили по смуглому телу, твердили, что это необходимо, иначе он свихнётся, и тот поддался. Секс с Отабеком оказался совершенно другим — не было той обжигающей страсти, жёстких укусов и толчков, выбивающих дух, только тягучая нежность, такая, что хотелось плакать и отбиваться от невыносимой боли, зарождающейся в душе от осознания, что это не просто трах, а занятие любовью. Искреннее чувство, которым его наполняли, с которым касались, словно за гранью этой постели, их тел, будто казах касается его души. Щемящее и невозможно прекрасное ощущение единения в ночи, а утром — робкое прикосновение к щеке и обеспокоенный взгляд. Юра понял, что пропал. Завис где-то между сном и явью. Потому что на него никто так не смотрел, даже Виктор. Рванулся вперёд и принялся покрывать поцелуями точённое лицо, натыкаясь губами на улыбку, выдохнул, вдохнул и прижался как можно сильнее, надеясь, что так он сможет попросить друга, а друга ли теперь, об ещё одном одолжении, как бы эгоистично оно не звучало. — Бек… Ты пойдёшь со мной на тренировку? — бормотание на уровне чужой груди. — Он там будет? — даже не вздрогнул, а Юрий только кивнул в ответ. — Пойду. Сразу стало спокойнее, будто даже легче. Отабек его не бросит, он понимает всё. И не будет так больно смотреть на бывшего возлюбленного, лишь бы этот человек был рядом. Никто против присутствия Алтына не высказался, ничего не заподозрили. Тренера ещё не было и Плисецкий разогревался под тёплым взглядом казаха, едва ли не краснея, но всё же стараясь удержать непонятно откуда возникшее смущение. Так увлёкся, что не заметил прихода Никифорова, его настороженного вида и того, как он посмотрел на постороннего для этого места человека. Потом уже явился Фельцман, поприветствовал Отабека, высказался по поводу Гран-при, сетуя, что не ему досталась бронза, и увёл Виктора в кабинет на разговоры. А Юра даже не отреагировал, будто и не было тут любви всей его жизни, будто не на него тот глядел так, словно хотел что-то узнать. Ему было всё равно. Жизнь налаживалась от одного только присутствия человека с пронзительными карими глазами. Отабек провёл у него неделю. Самую лучшую в жизни на памяти Плисецкого. Они вместе ходили на тренировки, умудрившись ни разу не пересечься с Виктором, ловя при этом странный, одобряющий взгляд Поповича, вместе гуляли, посещали кафе, наделали кучу селфи по настоянию Юрия, пару раз посетили бассейн, где резвились, плескаясь словно дети, даже танцевали на набережной в ночи, обнявшись и разделив наушники. Мир вертелся с огромной скоростью, остановив их время наедине. Накануне отъезда после долгого ленивого дня, проведённого ими исключительно в постели, Юра не выдержал, наблюдая, как Алтын достал со шкафа старенькую гитару и принялся её настраивать. — Отабек… — позвал парень. — Ммм? — не поднял головы, но явно был готов слушать. — Почему ты всегда такой… Ну такой, знаешь. В постели. — Какой? — всё так же не отрываясь от дела отозвался казах. — Тихий? Спокойный? Я не знаю, как это объяснить, — вздохнул Юра, свесившись с кровати. — Сдержанный? — подсказал ему Алтын и обернулся. — Если можно так сказать, — не мог никак собраться блондин. — Скорее осторожный. — Всё просто, — пожал плечами Отабек и вернулся к прерванному занятию. — Ну и? — не выдержав паузы в разговоре. — Просто я люблю тебя, — так же серьёзно произнёс Бека и подхватил гитару поудобнее. — Послушаешь? Плисецкий только и смог кивнуть. Он сказал это так легко, как само собой разумеющееся, словно и нет ничего удивительного в том, что он любит Юру, как аксиому, и совершенно не ждал, что ему ответят взамен. А Отабек тем временем перебрал струны и заиграл смутно знакомую мелодию. Приятный баритон, заполнил всё пространство в комнате, проникая в каждый уголок, наполняя своим присутствием. Юра покрылся мурашками и прислушался. — Я перепробовал все для того, чтобы заставить мое сердце забыть тебя, но это кажется мне невозможным, думаю, это вообще бесполезно. Я всем своим существом все еще являюсь частью тебя. Твой образ по-прежнему нарисован на моем сердце, вцарапан в мою душу, выгравирован в моей памяти. По-прежнему твои поцелуи горят на моих губах, чувствую прикосновение кончиков твоих пальцев. Любовь к тебе так глубоко во мне.* Юрий поражённо выдохнул, когда песня подошла к концу, и окончательно сполз на пол к сидящему там Отабеку, обнял его, вдавливаясь, как можно крепче, чтобы стать ближе, единым целым, если получится. Зажмурился от переполняющих его эмоций, где-то на периферии улавливая стук гитары о паркет, но продолжил отчаянно цепляться за парня. — Юр, — Алтын притянул его к себе на колени, хотел поменять положение, но ему не дали, вздохнул и просто обнял в ответ. — Ты чего? Я тебя расстроил? — Нет, — и ещё сильнее вжаться, до боли. — Юр, — снова мягкий голос, плавные поглаживания по обнажённой спине. — Я не хочу, чтобы ты уезжал, — рванный выдох. — Это ненадолго, мы скоро встретимся, вот увидишь, — прикосновение сухими губами к прохладному плечу. — Обещаешь? — тут же вскинул голову Юра, с надеждой заглядывая казаху в глаза. — Обещаю, — нежный чмок в кончик носа. — Я никогда тебя не покину. И сладкий, до умопомрачения, до заходящегося бешеным стуком сердца, поцелуй с лёгкой ноткой горечи и едва солоноватым привкусом от одинокой слезы, скатившейся со светлых ресниц. После отъезда Отабека Юра держался как мог. Ловил сочувствующие взгляды Георгия, указания вечно чем-то недовольного Якова, даже сосредотачивался на щебете Милы, тренировался до изнеможения, потому что домой возвращаться оказалось мучительно больно одному. Единственное, что держало его на плаву — это их вечера за разговорами в скайпе, уставшее, но уже родное лицо, привычная, почти незаметная улыбка, и самый чувственный голос на свете. Он засыпал только так: лёжа на боку, с ноутбуком напротив и включённым скайпом, просто по-другому не мог, а Отабек и не возражал, сам делал точно так же, только ещё и долго любовался видом спящего парня. Юра хотел ему сказать, очень хотел… Но почему-то никак не мог решиться. Едва губы открывались, чтобы признаться: «Я тебя люблю», и он обязательно говорил что-то другое, незначительное, злясь на себя за свою же слабость, но ничего не мог поделать. Такие вещи не говорят через сеть, это надо сделать по-особенному, находясь рядом, взять за руку, сжать в пальцах горячую ладонь, посмотреть пристально глаза в глаза и только потом от всей души, от всего сердца произнести заветные слова. Юрий ощущал себя долбанутым романтиком, о чём не забыл сообщить Алтыну, а тот только покачал головой и ответил, что в этом его шарм, чем притворно разозлил русского фигуриста. Дни сливались в одно, Плисецкий даже как-то в раздевалке пошутил, что живёт «от звонка до звонка». Слава богу, никто кроме Гоши его не понял, и он поспешил спрятаться ото всех за дверцей шкафа. Отабек определённо плохо на него влиял — он практически перестал огрызаться, вгоняя таким поведением в больший ступор, чем прежде. Все настолько привыкли к нервному Юре на грани, что, когда он начал вести себя спокойнее, забеспокоились, не заболел ли он. Он сначала отмахивался от Якова, затем от Милы, а потом ещё и от Лилии, в итоге психанул и нагрубил всем — сразу стало понятно, что их звезда в порядке, решили, что гормональное. А Юра жил специально для того момента, чтобы снова встретиться, ощутить драгоценное тепло любящего человека, и быть счастливым, просто быть. Уж чего он не ожидал, так того, что до сих пор упорно избегающий с ним любых контактов Никифоров позовёт на ужин. — Для чего? — ощетинился парень. — Поговорить, — спокойно отреагировал Виктор. — Не о чём нам разговаривать, — как отрезал. — Я хотел бы извиниться, — молчание в ответ. — За всё. — Если опять будешь предлагать сойтись, то нахуй надо, — рычал Плисецкий. — Нет, — покачал головой мужчина. — Просто извиниться за всё, мне правда очень жаль. — Вот и отлично! — фыркнув, он обошёл собеседника. — Считай извинился! — Юра, — донёсся голос из-за спины. — В восемь, в ресторане. В тот вечер поговорить с Отабеком ему почти не удалось, всего каких-то жалких пятнадцать минут по ватсапу и ему пришлось отключиться, сославшись на усталость. Юра не хотел, чтобы Алтын узнал о его встрече с бывшим, чтобы ненароком не ранить, а о том, что такая глупая отмазка по-любому насторожит проницательного казаха, подумать не успел. Пойти было нужно хотя бы для того, чтобы поставить жирную точку в их истории. Раз и навсегда. Перечеркнуть и забыть. Именно с таким намерением Плисецкий зашёл в ресторан и устремился к столику Виктора. Изначально разговор никак не налаживался, смазывался, Юра огрызался по поводу и без, а Никифоров вздыхал, стойко перенося словесные нападки и даже не пытаясь ответить тем же. — Я не хочу, чтобы мы враждовали, — повторил Виктор, скользя пальцами по ножке бокала. — Ты чудесный, я тобой восхищаюсь, потому не хотелось бы, чтобы ты ненавидел меня до конца жизни. — Я не ненавижу тебя, — буркнул Юра, недовольный вытянутым признанием, и тут же постарался исправиться. — Просто недолюбливаю. — Видимо и я тебя недостаточно… долюбил, — хмыкнул мужчина, переводя на него взгляд. — Не волнуйся, — снова ощетинившись, — долюбят за тебя. — Алтын? — и парень чуть не подавился шампанским от этого заявления. — Я ещё тогда догадывался, что между вами не всё чисто. — Это у тебя с мозгами не всё чисто, Вить, — зашипел Плисецкий. — Не было между нами тогда ничего кроме дружбы. Это всё твой херов эгоцентризм и чувство собственничества. — Я так люблю… — хотел было начать. — Ты не умеешь любить, — беспардонно прервал его Юрий. — Я тебе уже об этом говорил. — Говорил, — согласился Виктор. — Но я умею. — Правда что ли? — слишком явный сарказм. — Правда, Юрочка, — и не дав тому ответить, Никифоров поднял бокал, продолжая. — Давай просто забудем обо всём и выпьем за всепрощение. — Я тебе не мать Тереза, — сквозь зубы выдохнул блондин, но из бокала отпил и перед этим даже чокнулся им с собеседником. Тост за тостом, бокал за бокалом, бутылка за другой, и Юра даже не заметил, как снова набрался, хотя обещал Отабеку этого больше не делать. Он хмурился, возмущался, повторял, что «Беке это не понравится, я не должен был, Бека, прости», повиснув при этом на так же не особо трезвом Викторе, который всё же умудрился запихнуть его в такси и сел рядом. Всю дорогу до дома Плисецкий безостановочно жаловался, что Алтын его не простит и на порог своего дома алкашню проклятую не пустит, совершенно при этом не замечая, как закипает от зашкаливающего повтора имени казаха сам Никифоров. Уже подпирая собой стенку у двери, пока Виктор возился с ключами, Юра с трудом достал из кармана телефон с твёрдым намерением звонить Отабеку и извиняться, несмотря на поздний час. Заметив это, мужчина глухо зарычал, выхватил телефон, запихнул Плисецкого в квартиру, а само устройство запустил в стену разбивая. — Какого… — Юра даже не успел толком возмутиться, когда его рот накрыли чужие губы. — Да что же в нём такого? — не выдержал Виктор, отстраняясь от поцелуя, но крепко удерживая парня за плечи. — Что? — не до конца понявший произошедшее, нахмурился Юра. — К чёрту, — резкий выдох и новый рывок навстречу. Как когда-то давно губы к губам, телом в тело, руками под одежду, сжимающими так сильно, до синяков. Виктор оттеснил его к стене, по пути наступив на разбитый телефон, вдавил, вжался сам и ахнул, ощутив укус. Юра не собирался даваться так просто. Он оттолкнул мужчину, дёрнул за грудки и не удержал равновесия, повалившись на пол и следом за собой утянув и второго. Сознание уплывало, мысли никак не собирались в кучу, всё, что ему осталось — это ощущения: горячий язык на шее, цепкие пальцы под одеждой, под линией боксёров, сжатые на соске зубы, прикосновение к члену — всё вызывало отклик в теле, а понимание происходящего до последнего отказывалось посещать его голову. И только когда чужой член толкнулся глубоко внутрь, совсем как раньше, грубо и резко, заставляя поперхнуться воздухом, он понял, что происходит. Понял, поддался бёдрами навстречу, застонал и мысленно проклял предавший его организм. Слишком долго они были вместе, слишком хорошо Виктор знал каждое его слабое место, из раза в раз задевая самое чувствительное, заставляя хотеть большего, стоял на коленях, придерживая его за талию, и вбивался всё сильнее и резче. Юра шипел, извивался, срывался на несвязные просьбы и тянулся навстречу. Мужчина подхватил его, придерживая на себе, и потащил в спальню, по пути цепляясь ногой за гитару, выматерился впервые за долгое время, отпихнул ненужный инструмент не глядя и уронил Плисецкого на кровать, продолжая прерванное занятие. Старенькая гитара с грохотом отлетела в сторону, ломаясь по полам и напоследок жалобно звякнув струнами. Этот звук словно отрезвил Юру, он дёрнулся, постарался извернуться, но сил не хватало. Ему хотелось этого, хотелось ощутить ещё раз Виктора, и он сдался, окончательно теряясь в происходящем безумии. «Welcome to the madness» — пронеслось в его голове и он непроизвольно усмехнулся, тут же сильно выгибаясь в спине от удовольствия. Потолок завертелся перед глазами, во рту пересохло, а внутри нарастал пожар. Движения стали хаотичными, каждый пытался больше взять, чем отдать, пока наслаждение на затопило обоих с головой. Проснулся Юрий с ужасной болью в висках и не меньшей во всём теле. Приподнялся на постели, оглянулся, замечая у шкафа одевающегося Виктора, и что-то неприятно кольнуло внутри. — Уёбываешь? — постарался погрубее. Никифоров обернулся, задумчиво прикусил губу и подошёл ближе, присаживаясь на край кровати. — Мы всегда будем связаны, — он протянул руку, касаясь пальцами чужой щеки. — Ты — первый человек, которого я полюбил. — Вот и уёбывай, — словно не слушая его отозвался Юра и рухнул обратно на спину. Тлеющий в груди огонёк надежды погас. Виктор поднялся, оглядывая ещё раз прекрасное юное тело, с трудом удержал порыв плюнуть на всё и прильнуть к нему. Уже по направлению к выходу он решился и повернул голову в сторону распластанного Плисецкого: — Всё, что я говорил тебе — правда. И Юра, я уезжаю. — Куда на этот раз? — без особо интереса. — В Японию. — К Кацуки? — и даже без издёвки. — К Кацуки. — И правильно, никто кроме него твой дебильный характер не выдержит. Больше ни единого слова, никаких прощаний, Виктор просто ушёл, оставляя Юру одного. Тот вздохнул, повозился, в голове всё ещё было пусто и непривычно легко. Он, пересилив себя, встал, по пути кидая взгляд на сломанную гитару и раздолбанный до пластиковой крошки телефон. Зашёл в душ, включил воду, подставляя тело под крупные капли. Первой осознанной мыслью было: «Надо будет купить новую гитару, чтобы Отабек мог играть, когда приедет». И тут его накрыло. Юрий пулей вылетел из ванной, даже толком не обсохнув, натянул первые попавшиеся вещи и рванул в ближайший магазин техники за новым телефоном. Понимание накатывало волнами, словно издеваясь над ним. Алтын сейчас на тренировках, значит только позвонить — единственный вариант. Оказавшись дома он набрал заученный до автомата номер, даже не воспользовавшись адресной книгой, приложил трубку к уху, прижался спиной к стене и медленно сполз по ней на пол, едва услышал: — Да? — Бек, — тихий всхлип. — Бека, я такой идиот. — Юр? Что такое? Ты в порядке? — Я всё просрал, Бек, — голос хриплый, словно и не его вовсе. — Прости меня… — Юра, успокойся. Что произошло? — снова такая знакомая забота и беспокойство, что хоть стены грызи и под рельсы ложись. — Я виноват, так виноват перед тобой, Отабек. Прости меня, пожалуйста. — Скажи мне, что произошло, — спокойствие казаха не помогало. — Вчера, меня Виктор пригласил поговорить, — Юрий запустил руку в волосы, сжимая их до боли. — Я согласился, он хотел извиниться, сгладить углы, убедиться, что мы не враги, но… — язык просто не поворачивался произнести это вслух. — Юр, — тихий вздох, причём такой, что сразу понятно — он догадался. — Нет! — тут же вскинулся парень. — Не говори ничего. Чёрт, Бека, я превращаюсь в него, я не хочу быть таким же, — его начало трясти. — Юра, — снова повторил Алтын со странными нотками в голосе. — Всё хорошо. — Ничерта хорошего! — он сорвался. — Я мудак! Я изменил тебе, Бека! Ты вправе злиться! Ты можешь меня… — и снова всхлип, затылком об стену лишь бы удержаться, а потом сдавленный шёпот. — Не бросай меня, пожалуйста, Бек, только не бросай. Я не смогу, я с ума сойду, ты нужен мне. — Я приеду. Сегодня же. — И Бека, я… — Я люблю тебя, — прервал его Отабек. — Дождись меня. — Жду. Плисецкий отложил телефон и прикрыл глаза, беря себя в руки. Следующие пару часов он посвятил уборке, даже задумался успеет ли смотаться за новой гитарой. Хотелось, чтобы Алтыну было уютно в квартире, говорить ему, где именно они с Виктором трахались, Юра не собирался. Странное чувство появилось в районе солнечного сплетения, словно потянув его к телефону. Открыв табло аэропорта с расписанием рейсов, он сверил время прилёта из Алматы и зачем-то, конечно чисто случайно, проверил и вылет в Токио. Даже забавно, что вылетели самолёты практически одновременно. Юре показалось это символичным. Ровно до того момента, как раздался роковой звонок. «Да, Юрий Плисецкий, да, знаком, что, простите?» До сих пор безумно вращающийся мир резко остановился, сбивая его с ног. Дышать было нечем, к горлу подступил ком, норовя вырваться наружу, а в голове во всю звенел колокол. Авиакатастрофа. Юра держался. Сам летел на опознание, не дожидаясь, что тело доставят. Сам общался с родными. Сам узнавал о возможном завещании. Он и бровью не повёл, когда узнал, что всё оставлено на его имя, в том числе и решение по поводу похорон. Сам же эти похороны и устроил. Людей на них было достаточно много, включая репортёров. Думать больше ни о чём не получалось, кроме как исполнить всё, что сказано в том жалком клочке бумаги с драгоценной подписью. Юра держался ровно до того момента, как начали погребение. Тут он понял. Осознал. Это его любимого сейчас медленно опускают в землю в холодном гробу совсем одного. Понял и рванул к нему, закричав. Яков и Гоша кинулись ему на перехлёст, схватили по сторонам, пытаясь удержать. А Юра только кричал не своим голосом, вырывался с несвойственной ему силой, лишь бы остановить это, только бы не дать ему уйти, не в этот раз. Подоспели ещё двое, помогая скрутить его, но Плисецкий отбрыкивался, рыдал навзрыд. Кто-то предложил сделать укол успокоительного, но Гоша посмотрел таким взглядом, что идея сразу сошла на нет. Его отпустили только когда могилу полностью засыпали землёй и он сразу кинулся следом, не видя ничего из-за пелены слёз, всхлипывая, дрожащими руками принялся рыть, повторяя словно заведённый: — Сейчас, сейчас, родной, я откопаю, подожди, просто подожди. Проклятых папарацци вовремя успели выпроводить, но кто-то особо юркий всё же умудрился сделать несколько кадров, тут же сливая по всем новостям, что у Плисецкого Юрия нервный срыв и острый психоз. А ему было плевать, он рыл землю, пачкаясь по локоть в грязи, и не мог остановиться, пока сзади кто-то не обнял крепко, сильно, и смутно знакомый голос не произнёс так, чтобы слышал только он: — Прекрати, Юр, он умер. — Умер, — заторможено повторил и поднял неверящий взгляд на могильную плиту. — Умер, — снова повторил он уже дома своему отражению. — Умер, — хриплым выдохом после бессонной ночи. Повторял из раза в раз не чтобы понять, не чтобы принять чужую смерть, он просто констатировал факт. Юрий Плисецкий, звезда фигурного катания, умер в тот же день вместе с любовью всей своей жизни. Он должен был остановить его, но не сделал этого. И теперь жизнь — его наказание. Юра продолжил кататься. Каждый раз, как последний. Одухотворённо, сильно и только на серьёзные темы. Яков качал головой, пытался с ним поговорить, но стоило ему выйти за пределы льда, как глаза мгновенно тускнели, лицо приобретало отстранённое выражение и всё теряло смысл. Тот другой, который тоже летел в тот день в самолёте, так же старался чем-то помочь, но всё было бессмысленно. Двери дома Юрий никому не открывал, телефон никогда не брал, к себе не приглашал и к другим не ходил. Он просто существовал от соревнования к соревнованию, от тренировки к тренировке, всё остальное время было посвящено его единственному. Плисецкий, выигрывающий одно золото за другим, сделал специальное отделение за шкафом своими же руками. Побил молотком пальцы, порезался несколько раз, укололся, но самостоятельно сформировал то, о чём долго размышлял — своё собственное святилище. Строго по центру — Его фотография, как святыня, и вокруг — одни медали, только золотые, всё золото мира, что Юра сможет собрать, к его ногам. От него на память ничего не осталось: всё разбито, сломано, разобрано семьёй. Он абсолютно один с пустотой в душе и безграничной любовью к тому, кто не вернётся. Сейчас Юре двадцать пять. Он — медалист, призёр, живая легенда, которая просто существует, а ещё у него к чертям расшатанные нервы, пачка сигарет в нагрудном кармане пальто и измученное тело, наливающееся болью каждый раз, когда гроза. Он сидит на скамье под опадающей листвой в одиночестве и смотрит прямо перед собой. Что бы сказал лучший друг, если бы увидел его сейчас? Поднимается, на негнущихся ногах проходит по укрытому могильными плитами полю. Останавливается возле мраморного надгробия, рядом с которым на пока ещё свободном участке практически впритык отдельная, заказанная по его просьбе, табличка. Падает на колени, любовно проводит по высеченным буквам пальцами, обводит каждый завиток, шумно втягивает воздух в лёгкие. Мраморная надпись гласит: «Отабек Алтын». Рядом на табличке: «Забронировано для Юрия Плисецкого».In the clouds All the graves I'll stay if you Go away Concrete Tall as the sky Movement passi'n me by When you blush What a rush Reminisce Cold crush Next door ear to the wall All the tension on me for the call I wish it was all that easy
* песня, которую поёт Отабек «The Cult — Painted on my heart» http://www.amalgama-lab.com/songs/c/cult/painted_on_my_heart.html