catharsis

Сухой больничный воздух с запахом лекарств, при каждом вдохе которого возникало ощущение, словно по глотке проходятся наждачной бумагой. Яркий свет, в совокупности с белыми стенами и потолком коридора, создавал болезненную резь в глазах, отчего хотелось зажмуриться. Юра никогда не любил больницы, поликлиники и прочие заведения, специализирующиеся на медицинской помощи. Атмосфера в них ему никогда не нравилась. Особенно в больницах, где как будто два мира радиально противоположных сходилось: один, – в котором безнадежно больные и покалеченные люди думали о скорой смерти без шанса на выздоровление, где их безутешные родные оплакивали их ещё до их кончины, и второй, – в котором люди находили помощь и радовались тому, что после лечения всё будет хорошо и они продолжат заниматься своими повседневными делами. Юра чувствовал себя балансирующим на тонкой грани между этими двумя условными "мирами". Каждый раз приходя на осмотр по коже то и дело проходился холодок, в ожидании заветных слов о том, что печень больше не в состоянии обновляться. Чтобы он ни говорил о саморазрушении и собственном выборе, а оказаться на безнадёжной стороне не хотелось. В связи с этим даже аптеки Юра старался обходить десятой дорогой. Он бы никогда и не появлялся на пороге клиник, если бы только с недавнего времени по его же собственной вине его жизнь не была сопряжена с медициной. Теперь уже никто не спрашивал, хочет он или не хочет ходить в больницу хотя бы раз в месяц. Любви к больницам от частого посещения не прибавилось, скорее наоборот, но жить более или менее полной жизнью, насколько это возможно, всё же хотелось. Выходя из кабинета лечащего врача и идя по коридорам, Юра даже не удивляется, когда видит сидящего перед дверьми реанимационного отделения Ларина. Это уже даже не смешно. Ну, серьёзно, сколько там в Петербурге больниц? Штук двадцать, не меньше, не считая частные? Во всяком случае точно достаточное количество, чтобы им не встречаться в одном помещении, или хотя бы в один момент времени. Он останавливается, думая о том, стоит ли подходить. В последний раз они виделись неделю назад, и тогда их встреча была, мягко говоря, не самой приятной. Юра всё ещё считал, что Ларин повёл себя как уёбок. С другой стороны, чего он мог ожидать от Ларина? Хованский всегда был о Диме именно такого мнения, так что если подумать, это было самым предсказуемым, что мог сделать и сказать Ларин. Послать куда подальше, как раз в стиле их отношений. Только почему-то задевало. И каждый раз, проматывая в голове встречу на Сенной, внутри поднималось раздражение и злость. И ведь не на то, что Ларин его послал! Справедливости ради стоило заметить, что в чём-то Ларин, всё же, возможно, был прав – Хованский действительно полез туда, куда не просили. И Юра это понимал, но всё равно считал всё, что он делает, чем-то правильным. Как будто так и должно быть, и вообще словно это было самым закономерным развитием их отношений после того, как пик вражды в виде версуса минул год назад. Даже несмотря на собственную задетость, Юра не смог злиться на Ларина достаточно долго. И он почти презирал себя за эту не пойми откуда взявшуюся мягкосердечность. «Ну, Ларина же всё ещё можно понять. Вряд ли у него ситуация с тех пор улучшилась. Вот он и не в адеквате», примерно к таким выводам приходил Юра, и откровенно не понимал одного: почему он вообще ищет оправдания Диме? Почему не может обозлиться, как это делал всегда, и просто хуй, наконец, положить? Почему обеляет Ларина перед собой? Почему чувство противоестественности в том, чтобы испытывать к Ларину сочувствие и участие прошло так быстро? Могло бы задержаться на подольше, Юра был бы только рад. Ответов на эти вопросы Юра найти не мог. Не то чтобы он их искал. А сейчас смотрел на Диму, сидящего на скамейке с закрытыми глазами и, кажется, спящего, и вместо того, чтобы пожать плечами и уйти из больницы, не попадаясь Ларину на глаза, он заворачивает в вестибюль к автомату с кофе. «Что ты, блять, делаешь? Ему это нахуй не нужно», приводил доводы разум, но Юра уже стоял и ждал, когда стаканчик наполнится. Сам он кофе днём не пьёт, а просто так впустую тратить деньги не хотелось. В какой-то степени Юра чувствовал себя упёртым бараном, который бьется рогами в железные двери, надеясь, что его упрямство поможет их открыть. Хотелось достучаться до Ларина. Это ведь возможно? – Не находишь забавным, что судьба то и дело сводит нас в рандомных местах? – вместо приветствия говорит Юра, садясь рядом с Димой. Начинать с чего-то надо, и Юра считает самым правильным вариантом начать разговор так, как будто не было той встречи на Сенной. Как будто он действительно ничего не понял тогда, или забыл в пьяном угаре, раз уж на то пошло. От последнего варианта даже захотелось усмехнуться. Шутки над собственным пьянством, классика. Ларин вздрагивает и слишком резко открывает глаза. Почти вскакивает, но как только во взгляде появляется осмысленность и сонливость проходит, он лишь удивленно смотрит на Хованского. «Какие мы дёрганные», хмыкает про себя Юра, думая о том, что, видимо, называя себя параноиком Дима не шутил. – Забавным? Нет, – отвечает Ларин, протирая лицо руками, отгоняя остатки дрёмы, – Нахожу это странным и раздражающим. Юра усмехается, протягивая стаканчик с кофе. – Что это? – А сам как думаешь? – закатывает глаза Юра. Ларин поворачивает к нему голову и смотрит долгим задумчивым взглядом. Юра выгибает бровь, внутренне уже предвосхищая весь смысл следующих Диминых слов: – Тебя мама не учила, что пялиться на людей неприлично? – пытается Юра оттянуть неизбежную мозгоёблю, на что в ответ Дима раздраженно выдыхает и начинает свою старую пластинку по новой: – Так, Юра, ты, кажется, в прошлый раз так и не понял… – Да всё я прекрасно понял! – восклицает Юра, перебивая Ларина на начале его предсказуемой тирады: – Я лезу не в своё дело, ты и сам в состоянии справиться, забудь обо всём, что видел и так далее! Да-да, знаю, блять! Чтобы ты там обо мне не думал, я не тупой аутист, ёпт твою мать, Ларин! И не обязательно мне одно и то же по сто раз повторять! Но ты себя блять в зеркало когда в последний раз видел? Выглядишь, как спидозник на последней стадии рака. Если неймется, можешь те тридцать рублей за кофе потом вернуть, я номер счёта пришлю, – заканчивая говорить Юра в полной мере ощущает весь сюр ситуации. Снова они орут друг на друга почём зря, и снова он наступает на те же грабли. Юра уже не задаётся заебавшим вопросом: «Нахуя я это делаю, Господи?», скорее, поражает, как можно быть настолько упрямым, относя это к обоим. Диалог в стиле: «- привет, я пришёл помочь; - чувак, отвали, твоя помощь не нужна; - да-да, окей, а теперь я всё же помогу» становился уже их маленькой традицией. Без него разговор завязать, по всей видимости, не представлялось возможным. На удивление Ларин не начинает наезжать в ответ. Он только поджимает губы, хмурится, но принимает из рук Юры напиток. – Ну, наконец-то, блять, – не удерживается Хованский от комментария, облокачиваясь на стену и не спеша уходить. Ларин делает глоток и ему становится теплее. Не только от кофе, но и от «заботы» Хованского. До этого момента он даже не замечал, насколько замёрз. Просто рад был возможности хоть немного поспать, точнее тому, что измотался настолько, что вырубился как-то сам собой. На дворе был май месяц, но то и дело случающиеся снегопады не способствовали повышению температуры, а отопление уже отключили, так что сидя без движения конечности у Димы если не окоченели, то похолодели точно. Ирония ситуации заключалась в том, что до прихода Юры Дима думал об их странных взаимоотношениях. За неимение других вариантов, думать о Юре казалось хорошим отвлекающим манёвром для мыслей на более серьёзные темы, которые и без того поглощали, мешая спать ночами. В то время как попытки составить психологический портрет Юры были довольно расслабляющим развлечением. Ларин, как и Хованский, никогда не любил больницы, предпочитая держаться от них подальше, даже несмотря на его увлечённость химией и биологией в школьные годы, и мимолётные мысли о поступлении в медицинский институт. А сейчас по понятным причинам ему не хотелось здесь находиться больше обычного. Единственный существенный плюс, который Ларин видел в больницах, это тишина. Тем более в отделении реанимации, где она была практически гробовая. Хотя и она казалась скорее жестокой пыткой. Оставаться с самим собой и своими мыслями наедине это как раз то, чего Дима в последнее время усиленно избегал. Не хотелось лишний раз поддаваться своей неспособности разобраться со всем быстро и без лишней нервотрёпки. Но сидя перед дверью в отделение от себя деваться было некуда. Дима, обычно не нуждающийся в собеседниках, почти хотел того, чтобы кто-то появился и занял его разговором, отвлек от гнетущих мыслей. Он был бы не против, если бы этим собеседником оказался хоть Хованский. Он был бы не против, если бы этим собеседник оказался именно Хованский. Ведь кто, как не Юра, умел пиздеть на отстраненные темы помногу и подолгу? Диме даже не показалось странным то, что первым на ум при мысли о поиске фонового шума пришел именно Юра. Дима быстро нашел объяснение в том, что это из-за их последней встречи. Возможно, но только возможно, он этого не отрицал, но и не признавал в полной мере, тогда он был неправ и несправедлив по отношению к Хованскому. Как ни странно, тот, кажется, что тогда, с этим треклятым роликом, что сейчас с кофе, о который Дима грел руки и внутренности, действительно действовал исключительно из каких-то своих самых благородных побуждений. Тем страннее было об этом думать. Юра Хованский, который хотел бескорыстно помочь. Разве такое вообще возможно? Вот уж действительно: помощь приходит оттуда, откуда меньше всего её ждёшь. И думая об этом изо дня в день Дима понимал, что стоило бы извиниться. Но любые чувства какого-то раскаяния, любые порывы набрать сообщение с парой заветных слов моментально глушились неожиданными приступами раздражения, вызванными задетой осознанием собственной неправоты гордостью. Дима всегда считал себя достаточно взвешенным человеком, оттого неприятнее было понимать, что в этот раз погорячился. Да ещё и с кем. В итоге всех своих размышлений на эту тему Ларин неизменно приходил к одному и тому же выводу – всё это вызвано банальным желанием расплатиться за ту ночь. В остальном Дима был непоколебимо уверен в своей правоте. Если тебя просят не лезть, так будь добр, блять, не лезь. Мысли о Юре до его непосредственного появления неплохо отвлекли, помогая Ларину немного отдохнуть. А сейчас Хованский сидел рядом собственной персоной, и Дима не хотел себе этого признавать, но чувствовал он себя уже не так одиноко. Спокойствие, вперемешку со странным ощущением того, что рядом есть плечо, на которое можно опереться. В фигуральном смысле, конечно же. Чувствовать умиротворение рядом с Юрой казалось неправильным, но одновременно с этим он создавал впечатление надёжного человека. Что-то в нём было такое, что заставляло верить, полагаться. – Зачем ты всё это делаешь? – не удержался от вопроса Дима, желая понять мотивацию Хованского, – Надеюсь, не из жалости? – усмехается он, говоря это почти в шутку, но мысленно на секунду содрогнувшись от перспективы выглядеть жалко в глазах Хованского. – Да хуй его знает, – ответил Юра, смотря прямо перед собой и пожимая плечами, – Потому что могу, видимо. Считай это человеческой солидарностью. Жестом доброй воли, – Ларин в ответ на это только закатывает глаза. Ну да, конечно, другого ответа от Юры ждать не приходилось. Неожиданным стало то, что Юра, оказывается, не закончил: – Но если говорить серьёзно – прекращай уподобляться Гомикадзе, ища во всём подвох. Просто заткнись и принимай помощь, пока помогают. Слова Хованского вызвали новую волну раздражения. Юра был прав, потому что сам Дима уже не справлялся. И сам Дима тоже это понимал, но не хотел признавать правоту Хованского. Это уязвляло. – Только жизни меня учить не надо, – нахмурился Дима, делая ещё глоток. Хованскому, у которого есть постоянное окружение, друзья и знакомые, которых он без зазрения совести может втянуть в свои проблемы, не понять, почему Ларин ни к кому не обращается, предпочитая тащить всё на себе. И как же Диму бесило, когда люди лезли со своими советами, считая свой жизненный опыт истиной в последней инстанции. Он никогда не толкал свою помощь и поддержку кому-то, хотя и не отказывал, когда его просили. Но у других он никогда ничего не просил, считая это высшим проявлением слабости, в первую очередь не перед кем-то, а перед самим собой. Никто никому ничего не обязан, будь вы хоть с человеком неразлучными друзьями детства лет с пяти. Тем нежелательнее было бы втягивать такого гипотетического друга детства в свои неприятности, которых у всех людей хватало. – О, нет, что ты, куда мне, – хмыкнул Юра, но заканчивать не спешил, – Просто это идиотизм. – Спасибо за твоё крайне ценное мнение и оценку ситуации. Это ведь так важно для меня. Юра старался держать себя в руках, хотя Дима и продолжал показывать себя уёбком с перепадами настроения. В конце концов, это Юра начал новый виток в этой нескончаемой спирали их ругани, никто его к Ларину насильно не тянул. – Ларин… – начал было Юра, но его прервал звук открывающихся дверей. Из отделения реанимации вышли две девушки, и вот тут Юра задумался. Одну девушку он опознать смог, брюнетка, постоянно мелькающая на стримах, кажется, Ксюша, если его не обманывает память. Вторую девушку, которая скорее была девочкой, с красными заплаканными глазами он не знал, хотя догадывался, что это, должно быть, ларинская сестра. Увидев Юру, Ксюша удивленно приподняла брови, явно не понимая, что он тут делает, а девочка его, кажется, даже не заметила. Ларин вмиг забыл о присутствии Хованского, буквально подрываясь со скамейки и подлетая к сестре. Перемена в настроении от злости до братской обеспокоенности произошла практически моментально. Юра видел, как Дима хотел что-то сказать. Открывал рот, очевидно, подбирал слова, но то ли не мог, то ли не знал, что. Отчужденность, вот что Юра увидел, и это показалось ему странным. Они же брат и сестра, или как? Сам Хованский, конечно, не сведущ в том, какого это – иметь сестру или брата под боком, он-то единственный ребёнок в семье, но между этими двоими была какая-то отстраненность, что казалось неправильным. Особенно в той ситуации, в которой они оказались. В представлении Хованского в особенно тяжёлые моменты члены семьи, как правило, поддерживают друг друга, сплачиваются. Но, семья у Ларина, судя по всему, под стать самому Ларину. В итоге Дима, видимо, не нашел ничего лучше, чем погладить сестру по голове. Движение вышло довольно неловким и скованным. Было видно, что он хотел её как минимум обнять, но почему-то так и не решился это сделать. Дима выглядел как провинившийся мальчишка, который не знал, с какой стороны подступиться к тому, перед кем провинился, чтобы извиниться. Девочка отреагировала довольно непредсказуемо, отдёрнув голову от диминой руки. – Ань, – это прозвучало почти беспомощно. И Юра начинал думать о том, чтобы по-тихому свалить, дабы не стать свидетелем какой-нибудь семейной ссоры, потому что начинало пахнуть жареным. И хотя мысли его посещали здравые, Хованский предпочел сделать вид, что он усиленно роется в телефоне, ни капли не подслушивает и вообще сливается с интерьером. Юра, взрослый мальчик, третий десяток разменивает. – Ты к ним и в этот раз заходить не будешь? – спросила девочка, и в её голосе Юра с удивлением услышал обвинение, судя по всему, направленное по отношению к Ларину. – Мы же уже говорили об этом, – почти обреченно произнёс Дима с выражением человека, которого неоднократно доставали одним и тем же вопросом, и всё никак не могли понять. Аня взглянула на брата с немым укором, поджав губы. В этом жесте от шестнадцатилетней девочки было столько ларинского, потому что сколько раз Юра уже за последнее время видел это упрямое поджимание губ, со счёта сбился, что был почти уверен – все эти фирменные взгляды и мимика прописаны в генетическом коде Уткиных. Это больше всего убеждало в том, что Аня – сестра своего брата. Помимо внешнего сходства Юра успел подметить сходство в состоянии. Девочка выглядела настолько же потрёпанной стрессом, как и Дима. Стояла, смотря куда-то мимо Ларина, хотя он находился прямо перед ней, нахмурившись и сжав челюсти. Молчание в коридоре затягивалось, становясь с каждой секундой прошедшего времени всё более напряжённым и неудобным. Неожиданно для себя Юра ощутил укол совести, почувствовав неловкость и даже стыд оттого, что до сих пор не встал и не ушел. Сейчас бы его уход точно не заметили. – Я у Ксюши пока поживу, – наконец сказала девочка, и это был даже не вопрос. Констатация факта. – А Ксюша не против? – Не против, – ответила девушка более или менее равнодушно. Ларин наградил её благодарным и извиняющимся взглядом. Ксюша в ответ только пожала плечами, как бы говоря Диме о том, что ей не в тягость. – Если что-то случится… – начал Ларин, но был бесцеремонно прерван. Действительно брат и сестра, потому что Юру Дима перебивал также буквально минут пятнадцать назад. – … позвони. Да-да, очень заботливо с твоей стороны, – ядовито произнесла девочка, особенно выделяя слово «заботливо», и, кажется, Юра начинал догадываться, в чём кроется причина конфликта. – Я на улице подожду. Как только Аня вышла на лестницу, напряжение с Ларина сошло. Судя по всему, на этот разговор он потратил все психологические силы, которые у него ещё остались. Скрестив руки на груди и прикрыв глаза, Дима прислонился к стене, намеренно стукнувшись о неё головой. – Ей просто нужно время, – мягко произнесла Ксюша, на что Дима никак не отреагировал, хотя Хованский был почти уверен, что у него есть, что сказать. – Кстати о… ты-то что здесь делаешь? Оттого, что к нему обратились, Юра даже вздрогнул. Хотел уже съязвить на тему того, что наконец-то его заметили, но Юра вовремя попридержал язык, скосив взгляд на вновь напрягшегося Ларина. – Да я… – вот уж действительно, Хованский, что ты тут до сих пор делаешь? Как и на многие вопросы до этого, на этот Юра ответа не знал. Уже просто принял, как данное, что в этом витке диминой жизни он займёт далеко не самую последнюю роль, – … да так. Мимо проходил. В ответ – преисполненный скепсиса взгляд Ксюши. Самое забавное заключалось в том, что он ведь не врал и не лукавил. Действительно мимо проходил. И уж точно нет его вины в том, что его лечащий врач и родители Ларина находятся в одной клинике. Хотя совпадений и правда слишком много. – Ну, ладно, я пойду. Позвоню вечером, Дим, – произнесла Ксюша, и, получив в ответ кивок, ушла, оставив их наедине. Как только дверь на лестницу за ней закрылась, Дима отошёл от стены и сел назад на скамейку рядом с Хованским. – М-м, – многозначительно протянул Юра, не давая возможности повиснуть между ними тишине, не желая чувствовать неловкость от собственного поведения, – бля, а это вообще нормально было? – спросил он все эти полчаса интересующий его вопрос. Возможно, это было не самым лучшим вариантом того, что стоило бы спросить, но других способов не дать образоваться тишине у него попросту не было. – Что именно? – безэмоционально спросил Дима. Не послал, что уже хорошо. – Ну, вот эта хуйня, – неопределенно махнув рукой произнес Юра, а потом понял, что на него не смотрят и всё же пояснил словами, – Я, конечно, не эксперт, но разве не должны братья с сёстрами вести себя как-то… э… бля, ну, знаешь, попроще? Ларин повернул к Хованскому голову и смерил его долгим и тяжёлым взглядом. За все эти их встречи Юра уже мысленно успел возненавидеть этот тип ларинского взгляда, когда как будто радужка становилась темнее, а черты лица сильнее заострялись. Он имел удивительное свойство пригвождать к месту и заставлять чувствовать себя не в своей тарелке. Проявления обоих чувств Юра не приветствовал. К тому же ещё одна привычка не любить, когда Ларин на него так смотрел, заключалась в том, что обычно именно после такого вот немого пожелания скорейшей смерти следовало тоже пожелание в словесной форме. Но на этот раз что-то пошло нет. Дима не принялся в очередной раз говорить колкости или же язвить. Он как будто с усилием отпускал себя, развязывал собственный язык. Как будто пытался не то чтобы доверять ему, Юре, но по крайней мере пытался найти в нём человека, которому может выговориться. Словно для себя искал причины заговорить. Юра почти видел его внутреннюю борьбу и терпеливо ждал, хотя терпение никогда не было его сильной чертой. Кажется, достучался. – Она винит меня, – отвернувшись и устремив взгляд в стену напротив, нехотя произнес Дима. – В чём? В аварии? - вопросительно приподнял брови Юра, несколько теряя логическую нить. – Нет, – усмехнулся Дима, – С причинно-следственными связями у Ани всё в порядке. – Тогда в чём дело? – В том, что… – начал Дима, но замолчал, подбирая слова, – Ну, скажем так: то, что я уехал в Петербург, не очень пришлось ей по душе, – Дима снова сделал паузу, передёрнув плечами, но было видно, что он ещё не закончил, так что вставлять свои пять копеек Юра не спешил. – По правде говоря, не только ей, но если родители в чём-то поняли, то она… ощущает себя одинокой. Думает, что я их бросил, – к концу фразы Дима повесил голову, смотря не на стену, а в пол. – Но это ведь нормальная практика. Уезжать учиться или работать в другой город, в этом же, бля, ничего удивительного нет. Чем ближе к центру, тем больше возможностей – это же как дважды два. – Так и есть. И она это тоже понимает, не вчера родилась. Но это не отменяет того факта, что ей нужен был брат, – поднимаясь со скамейки, подытожил Дима, – А им сын. Самокопание никогда не было чертой Хованского. Он не любил рефлексию и подобного рода загоны, предпочитая действовать по обстоятельствам и желаниям, не особо задумываясь о мотивации и последствиях тех или иных совершенных поступков. Чего нельзя было сказать о Диме. Он принимал это обвинение, нёс его, но Юра видел, что до конца виноватым он себя не считает. В чём угодно, но судя по всему только не в этом. Видимо, по сравнению с Петербургом в пригороде Архангельска ему сидеть было совсем уж невыносимо, даже с учётом того, что и в северной столице у него судьба складывалась не всегда удачно. Пока Юра переваривал эту мысль, Дима подошёл к дверям лестницы и окликнул его: – Ну, ты так и будешь тут сидеть? – Уверен, что зайти к ним не хочешь? – спросил Юра, не спеша вставать следом и указывая на дверь в реанимацию. – Более чем, – отрезал Ларин. И что-то в его прямом взгляде убедило Юру в том, что вот сюда лезть точно не стоит. И впервые за всё время, что происходит эта странная во всех смыслах ситуация, Хованский решил последовать совету. Немой просьбе. На улице было пасмурно и сыро. Промозглый ветер заставлял то и дело вздрагивать от особенно сильных порывов. До ближайшего метро они шли молча, и Юра даже не заметил, как проводил Ларина до входа, хотя сам уже несколько лет как пользуется либо такси, либо услугами друзей с транспортом. – Стоит ли говорить, что произошедшее сегодня ничего не значит? – произнёс Ларин, остановившись. Но, в отличие от его предыдущих фраз в этом же ключе, эта была произнесена как-то по-доброму, без уже привычной злобы и раздражения, – И в наших отношениях это тоже совершенно ничего не меняет. Я по-прежнему тебя презираю и ненавижу. – Бля, ну да, разумеется, – усмехнулся Юра, – И это после того, как кто-то тут ещё полчаса назад мне душу изливал. Не напомнишь, кто это был? – Эффект случайного попутчика, Юрий, – не растерялся Дима, стараясь сохранять полную невозмутимость, что, впрочем, у него не очень хорошо получалось и было видно, как он еле сдерживает улыбку. Такого расслабленного Диму Юра не видел… да никогда, скорее всего. И было внутри него чувство какой-то затаённой радости, что он был человеком, который приложил руку к тому, чтобы тревоги Ларина отступили. – Если что – мой номер ты знаешь, – напоследок произнёс Юра, чувствуя, что хочет дать понять Диме, что он не один и если что ему есть к кому пойти и куда обратиться за помощью. – Знаю, и никогда не буду пользоваться, – по сути слова были довольно грубыми, но говоря это, в глазах Ларина Юра видел какое-то почти мальчишеское веселье, несвойственное почти тридцатилетнему мужчине. Поставив точку в их диалоге Дима скрылся в метро, а Юра вызвал такси.