Когда кончится зима

Невесело нынче жилось в возрожденном Королевстве под Горой, и нерадостны были победители. Бильбо бродил по коридорам, полнившимся стуком молотков, звоном зубил, грохотом шагов, шарахаясь из-под ног мастеров и носильщиков, подававших и оттаскивавших камень. Бильбо пробирался на собрания королевского совета и слушал, притаившись в уголке, как Кили отдает подсказанные Балином приказы, пуще всего стараясь выглядеть сурово и достойно – по-королевски; по-взрослому. Бильбо понуро возвращался к себе в покои и писал при подрагивающем, мечущемся свете свечи стихи о доме. О зарослях жимолости у своей норы, о веселом праздновании солнцестояния в первый месяц лета. Однажды написал – о бродяге, который услышал в раковине звон морского колокола и пошел на его зов. У этой истории не было счастливого конца. Бильбо дописал ее, отодвинул пергамент, положил голову на ладони и сидел так, покуда не погасла свеча. С тех как умерли Торин и Фили, вождь и наследник, в Эреборе не видали ни единого улыбающегося лица, и Бильбо самому поневоле становилось тошно. Несладко было перебирать в памяти все то, чем он, было дело, обидел Торина, хоть и без злого умысла, а только желая как лучше; и вовсе тоскливо бывало вновь и вновь вспоминать их последний разговор, холодеющую жилистую руку в своей, и когда она, эта рука, бессильно разжалась и упала, обмякнув – мозолистая, жесткая, только несколько часов назад орудовавшая мечом легко, как тростинкой, – тогда-то Бильбо понял, безмолвным, стылым, в самую душу заползающим осознанием: Торин Дубощит умер. Бывало, вспоминалось и хорошее: как Бильбо отмахался мечом от орка, хотевшего отпилить Торину голову, а Торин его за это зауважал. Или как Бильбо висел на краю смерти, а Торин его вытащил, сам не побоявшись сорваться. Не то чтобы им тогда было так уж хорошо – но, по крайней мере, они были живы. Сейчас Бильбо понимал: это – совсем немало. О Фили вспоминалось меньше, и каждый раз – непременно где-то рядом на краю воспоминания маячил Кили, тенью, двойником, половиной озорного, зубоскалящего целого: Фили-и-Кили. И все проказы свои они отмачивали только вдвоем, и на пони своих ехали всегда бок о бок, и спали непременно прижавшись друг к другу лбами, и когда один заводил беседу – другой тотчас же подхватывал, а когда один замолкал – другой продолжал, перехватывая речь на полуслове. И сколько Бильбо ни старался вспомнить Фили в одиночку, думалось ему только, что из этих двоих Фили и быть бы Королем под Горой. Выдержанному, рассудительному Фили, который и совершил-то в жизни, быть может, один только по-настоящему безответственный поступок: взял да и ушел вслед за твердолобым дядюшкой, бросив брата одного. А наутро Бильбо выползал из отведенных ему роскошных холодных покоев, в высоких стенах которых было прорублено одно-единственное круглое окошко на высоте в два роста Бильбо: не выглянуть, не дотянуться, – и на глаза ему рано или поздно непременно попадался Кили. Кили в богатом королевском убранстве, даже на вид непомерно тяжелом. Притихший, очень прямо держащийся и будто присыпанный пеплом, что ли. Черные глаза больше не горели, непокорные темные лохмы уныло обвисли, и сам он словно посерел, окаменел. Знай вертел головой, слушая то одного советника – почтенного Балина, то другого – грозного, за последние дни пуще прежнего посуровевшего Двалина, и в глазах нет-нет да и проскальзывала такая растерянность, что Бильбо только и думалось: да ведь он же еще ребенок, за что же ему это?.. А потом Кили еще больше распрямлял плечи и кивал, по всему видно – очень стараясь, чтобы выходило царственно и величественно. И тогда Бильбо виделись рядом с ним тени: высокого короля с таким похожим царственным наклоном головы, и молчаливого царевича, глядевшего на нового Короля под Горой и улыбавшегося. А потом они растворялись в подгорных потемках, и оставалась только одинокая фигурка юного Короля, с которого то и дело съезжала корона – не подогнали еще. И тогда-то – по-настоящему пронимало, до самого сердца прохватывало. До жил, до костей. Кипящей болью оттого, что – не вернутся. Ушли и оставили брата, племянника, наследника одного. Одного, на весь Троров род. * * * Бильбо тенью слонялся по коридорам подгорного царства и изнывал от безделья. О нем будто забыли: у походных товарищей были более важные дела, чем развлекать праздного поневоле хоббита, а с Кили редко удавалось поговорить даже им. Но не зря же Бильбо был взломщиком, пусть и самозваным. Он неслышно прокрался по коридорам, прячась от чужих взглядов, ловко проскользнул мимо стражи в покои Короля и самовольно раскурил трубку найденного в столе табаку. Табачок был добрый, хоть и не "Старый Тоби". Бильбо умиротворился и почти перестал волноваться. Оно и славно: разговор ему предстоял нелегкий. Бильбо успел выкурить вторую трубку и задремать, прежде чем Король возвратился в опочивальню. Хоббит сидел в темном углу, тихий и незаметный, и Король, казалось, не заметил ни его, ни стоящий в воздухе запах табачного дыма. Бильбо наблюдал за ним, и тоска его брала от того, что он видел. Теперь, когда выглядеть царственно было не для кого, Кили, казалось, осунулся и сгорбился, придавленный тяжестью короны и королевства, которые покинули на него дядя и старший брат, – будто вес всей Одинокой Горы в одночасье лег на его плечи. И движения его были медленны, бездумны, и сквозила в них неизбывная усталость, до костей и жил дошедшая, отравившая кровь. Кили стащил с себя королевскую мантию, роскошное убранство, отороченное богатыми мехами, расшитое золотом и изузоренное самоцветами, и остался в простой холщовой рубахе и потрепанных штанах – едва ли не тех, в которых дошел с двенадцатью сородичами и хоббитом до самой Одинокой Горы. Наконец Бильбо решился и позвал его. Кили вздрогнул, обернулся, схватившись за кинжал на поясе. – Это всего лишь я, Ки... Король. С твоего позволения, я хотел испросить у тебя разрешения... – Да говори ты без этих экивоков, Бильбо, – Кили опустился на край кровати. – Почему днем-то не подошел? – Днем к тебе не протолкнешься, – тут Кили устало хохотнул. – Ты прости, что мешаю твоему отдыху, я долго не задержу. – Да говори уже, – Кили широко зевнул и тряхнул головой, прогоняя сон. – Дозволь мне уйти, – сказал Бильбо. Кили молча уставился на него немигающим вглядом, и Бильбо неловко заерзал у себя в углу: – Пойду я домой. Что мне здесь делать? Красть для тебя... вас и других почтенных господ гномов больше нет нужды, и меч мой здесь больше не пригодится. Назад мне пора, вот что. – Я тебя отпущу, – вымолвил наконец Кили, – договор твой выполнен, и награду свою ты получишь. Перед Королем под Горой у тебя долга больше нет. – А как Кили, сын Дис из рода Трора, – продолжил он, помолчав, – я прошу тебя: останься. Приказывать тебе не могу, но знай: ты мне нужен. Нам всем нужен. Бильбо засопел у себя в углу. Решимость его таяла, но он вспомнил свою каменную комнату с единственным окошком, в которое и не выглянуть, и открыл рот для отказа. – Зима наступает, дороги уже замело, и Гора в белом плате, – молвил Кили. – Волки спускаются с гор. Пропадешь по дороге. Охрану я тебе дам, но немного – сейчас все руки на счету. Надо ли тебе ехать сейчас? Весны дождись. Речь его казалась разумной, и Бильбо, подумав, кивнул. Выбрался из своего угла, выскользнул прочь из королевской спальни. Кили долго смотрел ему вслед, рассеянно комкая в ладони аксамитовое покрывало. * * * Холода все крепчали, так что наконец даже камень, казалось, начал потрескивать от морозов. Гномы ушли вглубь горы и не показывались на поверхность. От единственного окошка Бильбо шла такая лютая стужа, что его пришлось закрыть каменной ставней. Горны в кузнях горели жарко, и Бильбо часто бродил между ними, отмахиваясь от летевших искр. Однажды ему подпалило брови; случившийся тут же Глоин долго хохотал. А однажды Бильбо видел, как Кили кует клинок. Полуобнаженный, с блестящей от пота, покрытой разводами сажи кожей, с волосами, перехваченными кожаной повязкой, он ударял молотом, размеренно и сосредоточенно, и черты его лица колебались в потоке горячего воздуха от раскаленного докрасна металла. Это было поздно ночью, когда все мастера уже спали. На следующий день Кили на неделю уехал в Дол, с Балином, Двалином и небольшою свитой. Зима все крепче вгрызалась клыками в гору, а Кили становился все молчаливее. Он отдавал славные приказы и мудро судил спорщиков, все реже обращая взгляд к Балину за советом. Бильбо казалось, будто он уходит в камень, как огромные истуканы у ворот Эребора, с которых гномы так до конца и не смыли драконью копоть. И тогда Бильбо собрал в кулак всю решимость, какая только у него ни водилась, и прокрался знакомой дорогой – предложить королю единственное, чем мог ему помочь. – Это я, – пискнул он. Безмолвно сидевший на кровати Кили даже не обернулся. – Король... Кили, – поправился Бильбо. – Я наблюдал за тобой, и... мне кажется, тебе плохо. – Наблюдал, говоришь, – Кили медленно усмехнулся. – Надо наконец приставить тебя к делу, чтобы не тратил время на ерунду. Бильбо открыл рот, закрыл, потоптался на месте. – Поплачь, – неловко предложил он в конце концов. – Я подумал... тебе, наверное, хочется. А не получается: не при... них, – он неопределенно мотнул головой в сторону, где предположительно находились палаты королевских советников, – а с самим собой – и того хуже. – Наверняка ведь глупому мальчугану Кили казалось, что проявить слабость – это постыдно. Что с него взять, он был царевичем – а не почтенным хоббитом в самом расцвете сил, чье единственное достоинство в бою заключалось в завидном везении... и ворованном кольце. Бывает, в слабости кроется самая могучая сила. Но Бильбо не собирался сейчас это объяснять: он просто хотел, чтобы душившего, казалось, Кили камня не стало наконец. Король-недоросток глядел на Бильбо расширенными глазами. Затем он опустился на богатый ковер и неуклюже уткнулся лицом Бильбо в колени. Спустя некоторое – бесконечно долгое – время Бильбо коленями почувствовал, что плечи Кили вздрагивают. Полотно штанов промокло и, остывая, холодило кожу. Бильбо дернулся было погладить Кили по голове, но в последний миг раздумал и убрал руку. Уж очень ему непривычно было утешать... а Кили, похоже, – искать утешения. Наконец Кили отстранился и, не глядя на него, гнусаво пробормотал: "Пасиба". Бильбо смущенно пожал плечами и собрался было уходить. Кили шмыгнул покрасневшим, распухшим носом и внезапно обнял Бильбо, крепко, как Торин тогда на Медвежьей скале, и едва ли не отчаянно, стиснув так, что затрещали кости. Бильбо выбрался из его объятий, пожелал, запинаясь, спокойной ночи и улепетнул к себе в комнату. На следующий день ему показалось, что Кили выглядел повеселее. Король подозвал Бильбо и при всех назначил его майордомом Эребора, отправив затем в кладовые разбираться в припасах. Зима прошла в заботах и беготне. Затем из-за плеча горы вышло солнце и засияло, резко, ослепительно, и траурный белый плат Одинокой Горы изузорили говорливые потоки. С окна Бильбо сняли тяжелые ставни, а к вечеру, когда комнату осияло мягким светом червонного заката, у окна запел дрозд. Бильбо уронил очередной договор на поставку зерна и обернулся. Дрозд пел звонко, громко, нахально. Пора было возвращаться. Домой, в Край. Подумав, Бильбо нагнулся и медленно поднял свиток с договором; и дочитал его до конца, и аккуратно вывел внизу свою подпись. * * * – Мне пора уходить, – сказал он, переминаясь перед входом в королевскую спальню. Теперь можно было не прятаться: королевские советники были вхожи к Королю в любое время дня и ночи. Быть может, он в последний раз видел Кили одного, подумал Бильбо и отогнал кольнувшую в сердце грусть. Кили застыл на миг, не спеша положил на стол свой кинжал и кивком подозвал Бильбо к себе. Указал на кресло, сам оставшись стоять, и заговорил. – Иногда – знаешь, Бильбо? – иногда я думаю, почему не ушел тогда вслед за ними. Почему ни одна немилосердная стрела не нашла в тот день мое сердце, за что ветер так возненавидел меня, чтобы не дать им долететь. Бильбо молчал. Он вспомнил мертвую руку Торина в своей и прикусил губу, чтобы не заплакать. – Не бросай хоть ты меня, Бильбо, – попросил Кили, глядя на него сверху вниз, и у Бильбо не хватило духу. – Я не твой дядя, – сказал он, – и не твой брат. Но жизнь моя в твоих руках, а с ней и моя верность. – Не того я прошу, – перебил его Кили, мотнув головой. – Я не хочу твоей жизни, я со своей-то не знаю, что делать. Дружбы твоей мне будет достаточно. – Король... – сказал Бильбо, затем передумал и поправился: – Друг... – затем запнулся, поразмыслил – и наконец поднял голову и сказал, прямо встретив испытующий взгляд: – Кили сын Дис из рода Дурина! Отныне и навсегда дом мой – рядом с тобой, а служба моя принадлежит тебе до моего последнего вздоха или пока ты сам, своим велением не прогонишь меня, а дружба моя с тобой, покуда я живу. Кили глядел на него, затем сказал: – Всего золота Одинокой Горы не хватит, чтобы отплатить за такие щедрые дары. Я сделаю все, друг мой Бильбо, чтобы ты не пожалел о своем выборе. * * * Годы шли под Горой, отсчитываемые перестуком молотов, и наверху весна сменялась осенью, а лето – зимой, и Бильбо привык носить гномьи одежды и понемногу нахватался гномьей речи. Только сапог он упрямо не желал надевать, хотя раскаленный камень гномьих кузниц порою жег босые ноги. Кили вновь улыбался, но Бильбо все же казалось, что никто из знавших его до похода не узнал бы его теперь: мало осталось от прежнего сумасбродного сорвиголовы в прославленном на многие края Короле под Горой. – Надо бы тебе взять жену, Король. Роду твоему нужен наследник, – так сказал однажды Бильбо раздумчиво на пиру – он сидел по правую руку от Кили с тех пор, как Балин ушел отвоевывать Морию, – и Кили обнажил зубы в белоснежной улыбке и помотал головой: – Возьму, мастер хоббит. Но не сейчас, не сейчас. – Да зачем ему жена? – громовито хохотнул Глоин. – С таким майордомом, как мастер Бильбо, и жены не надо! – И то сказать, даже твоя собственная супруга так тебя не обхаживает, как Бильбо нашего Короля, – поддакнул Бофур, и застолье грохнуло от смеха. Бильбо отчего-то мучительно покраснел. Кили рядом беззаботно улыбался. * * * Однажды Король услышал, как Бильбо расспрашивает у заезжего гостя, опасен ли нынче путь через Мглистые Горы, и насупился. Весь день после того, казалось, какая-то мысль не давала ему покоя. Через неделю Король увидел, как Бильбо наставляет Дори, сколько припасов отпускать на кухню каждый день и с какими дольскими купцами не следует иметь дела. В тот день Двалину не поздоровилось. Зрители на потешном поединке, подбадривавшие было короля криками и стуком секир о пол, под конец озадаченно притихли. Победив, Кили бросил меч, отхлебнул воды из ковша, вылил остальное себе на голову и проследовал к себе в покои, хмурый как грозовая туча. Прибежавший Бильбо покачал головой и с ворчанием погнал служку вытереть за наследившим повсюду королем. Кое-как поднявшийся с пола Двалин кряхтел и ругался, что становится староват для эдакого дерьма. Вечером Бильбо осторожно заглянул к Кили в опочивальню, высунув нос из-за косяка. Неведомо, что на Кили нашло, но Бильбо ценил собственное здоровье. Никого не увидев, Бильбо прокрался вглубь и едва не подпрыгнул, услышав свое имя. Кили стоял за столом, сложив руки за спиной. Кивком он поманил Бильбо поближе, и тот опасливо подошел, на всякий случай озираясь в поисках пути к отступлению. Кили молча наблюдал за ним, высокий, статный и гордый, и Бильбо вдруг увидел в нем осанку и взгляд другого короля, не один год уже спавшего с Аркенстоуном на груди. Дождавшись, пока Бильбо приблизится, Кили заговорил. – Вот это, – Кили выложил перед ним на стол огромный медальон: виноградно полыхающий рубин, обделанный в золото и в каменья поменьше, всё чистейшей воды, рассыпавшие по горнице слепящие разноцветные искры, – вот это – носят у сердца и дарят вместе с ним. Возьми, они твои. – Вот это, – Кили стащил с пальца серебряный перстень с сапфиром густого, чернильно-синего цвета, сияющим, как звездное небо, – это – отдают вместе с рукой, которая его сковала. Бери, в твою руку вкладываю. – А вот это, – Кили, помедлив, протянул ему нож – небольшой, простой стальной нож, остро сверкнувший в полумраке горницы. Рукоять его не была отделана ничем, кроме простого узора, и Бильбо показалось, будто он разглядел родовую вязь племени Дурина, но можно ли было точно сказать в полутьме? – ...это – даю тебе последним. Он взял обмякшую руку Бильбо – нож лег в ладонь, будто под нее ковался, – сомкнул пальцы Бильбо на рукояти, странно теплой, сам опустился на колени и приставил нож в руке Бильбо себе к горлу. – С этим, – помолчав, проговорил он, и Бильбо через лезвие ножа почувствовал, как ходит его кадык. Кили сглотнул и вымолвил, глядя Бильбо прямо в глаза: – С этим вручаю тебе свою жизнь и право распоряжаться ею, как хочешь, а не то и оборвать ее, когда пожелаешь, или же отказаться от нее, сейчас и навсегда, а дары мои оставить себе, когда они тебе по душе. Бильбо покрепче сжал нож. Почему-то ему казалось очень важным не выронить его. – Что ты делаешь?.. – растерянно пробормотал он. – Глоин... прав был, – выдавил Кили будто через силу. – Кроме тебя, мне никого не надо. Бильбо побледнел, затем удушливо покраснел и до боли стиснул рукоять ножа. – Что... теперь нужно делать? – спросил он, и Кили улыбнулся – широко, почти неверяще, до безумия счастливо, – и взял ладонь со сжатым в ней ножом, и приставил лезвие ножа к своей ладони. – Режь, – сказал он, и Бильбо с опаской послушался. Кожа разошлась под клинком легко, будто масло, и в открывшемся порезе тут же вскипела кровь. – Теперь... твоя ладонь, – сказал Кили, и Бильбо полоснул себя по другой ладони, сперва даже не почувствовав боли. Кили взял его за руку окровавленной рукой, переплел их пальцы и прислонился лбом, слушая, как капает на камни пола их смешанная кровь. Звуки падения капель оглушительно громко раздавались в безмолвии опочивальни. Бильбо слышал взволнованное дыхание Кили, слушал, как сумасшедше стучит его собственное сердце. Затем Кили привлек его к себе, не размыкая рук. * * * – Я что хотел спросить, – вспомнил Бильбо позже, прикорнув рядом с Кили, – можно я отлучусь? Сейчас самая пора ехать в Край – дороги просохли, и мерзнуть в пути не придется... Ай! Кили сжал его так крепко, что Бильбо подумал: на ребрах непременно останутся синяки. – Не уезжай, – горячечно прошептал он в волосы Бильбо. – Я осыплю тебя золотом, я надарю тебе гномьих ожерелий и эльфийских диадем, скажи – и я дам тебе все, чего ни пожелаешь. Бильбо растерянно взирал на него снизу вверх. – Что мне еще сделать, чтобы ты остался? – Кили глядел на него отчаянным взглядом, будто ища чего-то в его лице, и Бильбо неуютно поежился. – Ты мог бы просто сказать, – тихо вымолвил он. – Но... я не думал, что трехмесячная отлучка тебя так встревожит. Это ведь всего лишь до конца лета. – Трехмесячная?.. – Кили вдруг повалился на подушки и захохотал хриплым, задыхающимся, облегченным смехом. – Погоди, ты что думал – я насовсем уезжаю? – возмутился Бильбо. – Я же обещал!.. – Ну, раз трехмесячная, – Кили будто вовсе его не услышал, – раз трехмесячная, то я, пожалуй, и сам с тобой прогуляюсь. Пригляжу, чтобы тебя по дороге никто не съел, – он щелкнул Бильбо по носу. – А то ведь с тебя станется. – Это безответственно! – осудил Бильбо не очень громко, чтобы Кили случайно не послушал. – Что хочу, то и делаю. Король я или кто? – и сейчас, подумал Бильбо, Кили, раскрасневшийся от смеха, с блестящими глазами и белозубой улыбкой, будто и не уходил на десять лет из хоббичьей норы с зеленой дверью. * * * – У тебя в волосах серебро, – сказал однажды Кили, лениво перебирая волосы Бильбо. Небо над ними понемногу наливалось красным: солнце садилось за Горой, пылающее и великолепное. Бильбо беспечально вздохнул. – Это значит, друг мой, что я старею. Хоббиты живут много меньше гномов; видно, пришла моя пора. Пальцы в его волосах на миг замерли, затем продолжили свои движения. – Говорю серебро – значит серебро. А вот я его вызолочу в кузне, и не будешь больше говорить ерунды. Тоже мне придумал, стареть! – Как скажешь, Король, – усмехнулся Бильбо и закрыл глаза, потянувшись вслед за его рукой, и закатное солнце мягким теплом легло на его лицо.