Сказ про Ивана-стрельца, раба Божия и басурманского

Видал я земли чужаков: оливы, пальмы и пески, Величье стен, горбы мостов. Слыхал чудные языки. В мозолях руки, в шрамах плоть, да и душа ― не первый сорт, И, да простит меня Господь, порою матерюсь как чёрт. В посты ел мясо. Пару раз. Ну что же, так и запиши. А в остальном? Да длинный сказ. Но все дела в душе свежи, Как будто бы второго дня служить послали в нашу рать Соседа Гришку да меня. С чего ж начать? С чего ж начать... В стрелецком войске много лет мне послужить не довелось: Едва вкусил чуток побед ― познал от поражений злость. Мы бились люто! Не щадя! Но недруг тоже был силен, И пару выстрелов спустя — не помню как ― попал в полон. В степи захвачен и пленён, изведал рабскую юдоль: Не раз предсмертный слышал стон, не раз в костях свивалась боль; За басурманский грязный флаг работал страшно, на износ, Среди таких же бедолаг, к веслу прикованный, как пёс. Но все шестнадцать горьких лет был верен мысли лишь одной: Пусть свищет плеть и скуден хлеб, я все равно вернусь домой! Бежал ― поймали. Тот урок поныне виден на плечах. Но примириться я не мог! Нет правды в плетях и бичах. А польза есть: я стал хитрей. И в мире всё ж не одинок. И пять десятков бунтарей с тех пор удачный ждали срок, Таскали порох по чуть-чуть: тайком скопили целый пуд¹, И время горюшка хлебнуть настало для господ-паскуд. Нас не запутать, не спугнуть! Внезапный бой, бардак, резня! И ярость распирала грудь, подогревая и пьяня, И смерть в тот час десяток раз со мною разминулась вскользь: Стрела, ожог, заплывший глаз, плечо, пробитое насквозь... Победа кровью многих ран была омыта в эту ночь. Зашевелился вражий стан: поймать, схватить нас, приволочь! Три судна враз наперерез ― ловить отчаянных рабов. И в силах турок перевес, и всякий ведь у них здоров... Свободы сладок был дурман! Мы так на весла налегли, Что все корыта басурман пыхтели, но не угнались. Растаял дымкой южный брег. Галера, что была тюрьмой, Не усмиряя мерный бег, несла нас вдаль. Несла домой! Крепились верой и вином, лечились скудно, как могли, И знали, что далёко дом. Скучали стопы без земли, Не палубу просили ― твердь: хоть камень, хоть траву, хоть грязь! Бродила меж лежачих смерть, горячкой ранною глумясь, Но от кончины средь морей хранил нас, верно, сам Господь. Спасение пришло быстрей, уже до берега щепоть! Дешпанский² край завидел нас, гудя от суетных речей. В темницу зашвырнули враз! Нашли русинов-толмачей. А мы не собирались врать, порассказали всё как есть, И нас не стали там держать, поведали такую весть: Мол, христианских беглецов наверняка приветит Рим, Там Папа ― высшее лицо, подите, мол, и встретьтесь с ним. Богатство ж трюмных закромов, галеру, пленных ― без вражды У нас купили под шумок за два ведра речной воды. Ну что попишешь... Побрели ― босые, нищие ― мы в путь, И только в Риме, средь олив, смогли маленько отдохнуть. О нас шептались тут и там да звали подвигом побег, Во славу Господа Христа не брали платы за ночлег, И даже тем, кто не жилец, прислали старого врача, И вы́резал он наконец стрелу Микуле из плеча. И что ты думаешь? Мы все там оклемались ― вот те крест! — И после парочки бесед засобирались на отъезд. Был в папской грамотке наказ: препоны русам не чинить, Которых он, как высший глас, изволил в путь благословить. Десятки миль и тыщи верст ― я их ногами сосчитал: На перевалах горных мерз, лесными тропками плутал, Слыхал и колокольный звон, и грохот гроз, и волчий вой. За полем ― степь, за рощей ― склон. И шли товарищи за мной. И тот, кто тридцать с гаком лет не видел дома и семьи, И грамотный его сосед, что строил лодки да ладьи, И тот, кто с вражеской стрелой лежал в горячке месяц-два, И счетоводец пожилой, что порох прятал в рукавах, И шляхтич, застарелый враг, и даже молодой немчин ― Собравши силушку в кулак, мы шли вдоль рек и меж долин. Про нас, видать, пошла молва. Христьянский цесарь³ услыхал И, вызнав, кто средь нас глава, меня в чертог к себе зазвал. "Наслышан-де про ваш исход. Лихой ты, Ванька⁴, человек! Да только до седых бород плестись домой вам чрез весь свет, А мне-де хваткие ― нужны. Именьем, Ванька, награжу, И тридцать три тебе цены поставлю в месяц платежу, Ребят твоих не обделю я щедрой цесарьской деньгой: Где дома дали б по рублю, я положу кошель тугой. Богаты здешние края, а ты-то нищ и полугол. Служи же мне!" А я? А я... Сказал спасибо да ушел. Видал я турок и царей, хлебнул и крови, и вина. Болтался щепкой средь морей, слезал с небес, всплывал со дна. Видал я земли чужаков: порты, дороги, города, Но из хором и из оков стремился, рвался, полз сюда. Сюда, к кольцу замшелых ив, к порогу, вросшему в траву ― Сюда летел, покуда жив, бежал во сне и наяву. А вдруг поймают, как в капкан, и полонят? Опять вернусь. Не надо мне заморских стран, покуда ждет родная Русь.