Одинокий и всеми забытый, Нелюдимый и горем обитый, Я во Чреве влачу свой досуг! Позабыл я давно свое имя, Мир не зрею глазами слепыми, Но по счастью я длиннорук! Утешение мне — те причуды, Что пылятся все, жив я покуда, По отмеченным мною местам! Пусть я низок и резок, Пусть я жалок и мерзок, Но коллекции в жизнь не отдам! И, — шалишь! Ты покуда снуешь, Но поверь, от меня не уйдешь! Пусть не знаю, куда мне от горя податься, Я не стану с судьбою своей расставаться! Пусть я лишний на Чрева борту, За достоинство чту слепоту! — Ведь повязку себе повязал, Одиночеству глянув в глаза!
За кулисами же в полном и томительном ожидании переминались с ноги на ногу пара мрачных больших силуэтов, один из которых вытирал свою взволнованную мокрую рожу платком, а другой молча сопел, бегло пробегая напряженным взглядом по изрядно помятому листку, содержащему слова заветной песни. Оба Повара сегодня были наряжены также опрятно, как и Сторож, хотя несчастные пуговицы на их одеждах еле держались, чтобы не лопнуть; рыжие волосы аккуратно прилизаны. В зале стояла подаренная Сторожу тишина, и толстяки прислушивались лишь к голосу, так сказать, коллеги по работе на чертовом борту. На удивление, его песня содержала приблизительно похожий смысл о тяжелой жизни здесь, учитывая то, что он должен развлекать Гостей, а не напрягать их лишними мыслями. Но вскоре Сторож закончит выступление, передав своеобразную эстафету к развлечению Братьям-Поварам, в чьи и без того нагруженные работой обязанности не входил такой аспект, как пение. Но, решившись на это ответственное задание по своей воле, Повара проводили взглядом удаляющегося под многочисленные аплодисменты Сторожа и важной походкой, стараясь не выдавать взволнованности, стали на середину сцены, вновь дав Номам знак, дабы те возобновили музыку. Повара дуэтом:Пусть горой громоздится посуда, — Мы готовим вкуснейшие блюда! Пусть не спим от зари до зари, Но обед мы для вас сотворим! Поварской труд — промятый мутовкой, Чуть поджарен и подан с морковкой. *** Но никто никогда не подумал о том, Сколько в труд поварской было вложено догм, Что еду мы готовим из боли, И проводим досуг средь неволи. Днями наши друзья — это грязь, Что скоблим мы с тарелок, трудясь. Наши спины одеревенеют, А рассудки мутнеют, мутнеют… И боимся со страшною силой, Что нам кухня послужит могилой.
Хозяйка безэмоционально прослушала песни других, мысленно скривившись. Вот её песня уж точно будет блистать на фоне Сторожа и Поваров, в этом она была почему-то слишком уверена. Она всегда была уверена в себе, и чужое мнение неважно. Именно поэтому она устроит этим плаксам после концерта… А пока, уверенно и плавно выйдет на свое место, заставив большую половину Гостей мужского пола обратить на себя внимание. Её прекрасный голос не сочетался с более тщеславным, ужасным смыслом песни. Хозяйка:Окруженная шиком, подхалимством и лестью, Я во Чреве владею небывалою честью. Чрево есть мои чары от начала в конец И искусства прекрасного пышный венец. Здесь неважно ничто, кроме воли Хозяйки, — Ей плевать на слезливые, жалкие байки, Холодна, величава, прекрасна, Жизни всех и кругом ей подвластны. Всемогущая мощь маской белой закрыта, Сострадание, долг ей давно позабыты. И среди жизни нити, серебрящейся в сути, Лишь вплетения ее будут жить в абсолюте. Не посмеешь со мной ты играть в поддавки, — Ставки на твою жизнь, уж поверь, высоки. Мне противно твое обожание, Ведь бесцельно его обладание. И за мною хвостом волочится вся власть, Для меня это рай, для тебя же — напасть!
Затаившаяся в темноте Шестая, все время наблюдавшая за концертом и подбирающая валяющийся на полу соленые и сладкие хлопья попкорна, дабы полакомиться, обернула взгляд на Хозяйку и её самодовольное лицо, улыбающееся на хвалебные возгласы и аплодисменты Гостей. Малышка скривилась и подождала, когда высокая дама удалится со сцены, и зал вновь не окунется в темноту. За кулисами, почесывая шевелюры, стояли участники концерта и напряженно думали. Их четверо против целой толпы ожидающих, а развлекать уже нечем. Из раздумий их вырвала вновь играющая музыка. Хозяйка выглянула, как и Сторож с Поварами, заметив на сцене ребенка, возомнившего себя частью развлекательной программы. На деле же Шестая решила поведать жирным сытым мордам о своем горе — голоде. Шестая:Я замерзла и проголодалась, Чрево мне и не радо ни малость. — Но мне нужно совсем немного: Лишь бежать бы из мира чужого. Воздух черств от безмерной апатии, Тут есть корысть, но нету симпатии, Мне противна вся суть эфемерная! Аппетиты и власть безразмерные! Голодна я, слаба и несчастна — Этот ад на плаву мне ужасен! — Не тюрьма, не столовая и не стряпущая, — Это место чистилище сущее! Тут на каждом шагу хоронятся ловушки — И ведут они все лишь к кровавой пирушке. Ах, была бы же здесь моя воля — Все не было бы так бесконтрольно!
— Держите ее! — мощным голосом, как будто бы глотка у нее была луженая, завопила Хозяйка.