Я больше не боюсь,
Стою в самом центре шторма,
Готова встретиться с этим лицом к лицу, жажду вкусить это приторное тепло.
Я больше не боюсь
Я хочу увидеть, что ты припас.
Я готова насытиться, займи же свое место.
Руки скользят по обнажённой спине — кожа покрывается предательскими мурашкаши — дьявольски прекрасная ухмылка рассветает у неё на глазах.
Держать себя в руках. Выпрямлять спину по стойке смирно от любого косого взгляда в её сторону. Выполнять без промедления все поручения и наказы. Как только этот злосчастный мир не издевался над ней, заставляя по собственной воли наносить себе рубцы увечий? Но к чему только не привыкнет человеческая природа.
Неприступность, хладнокровность, краткость — три главных завета, которая должна соблюдать та, которая знает себе цену.
Лишь не привыкла прогибаться под ним — властвовать над ним — рассыпаться в нём.
Подумать только, как жалко началась и продолжилась их история? Она с самого начала знала его тип: баловень судьбы, для которого было уготовано всё самое лучшее, что имеет этот мир. Не соврёт, если скажет, что никогда не понимала тех, кто разбрасывается деньгами и людьми, будто эти слова равноценны по своей природе. И до того становится смешно, что он ровняет всех вокруг лишь к одному эквиваленту, что даже не хочется сдерживать себя.
И поэтому она с удовольствием пошлёт его нахер, когда ему в очередной раз вздумается, что она — очередной лакомый кусочек того пиршества, который не знает и не будет знать окончания. Пока пирующий не наесться вдоволь.
Так подавись же мной, подавись.
С превеликим удовольствием она покажет средний палец в ответ на его новую фирменную пошлость, адресованную только ей. С неприкрытым безразличием отреагирует на его новое предложение о совместном непринуждённом вечере,
что плавно перейдёт в обжигающую ночь, а затем зажжётся в одночасье, когда там, в коридоре, перед тем как завернуть за угол, она обернётся на долю секунды и поймает (или будет поймана?) потемневший, одурманивающий её взор, что ничуть не разочарован результатом. Чертовски довольный, искрящийся от азарта взор.
Который упивается ею всякий раз, когда она выдыхает стоны удовольствия ему в лицо.
Иногда ей сложно определиться по какой именно шкале она его презирает. Ведь сколько бы не было нулей после единицы, их будет всегда мало, всегда недостаточно. Такие, как он, готовы поиметь всё на этом свете, считая, что для этого они и появились в нём. И она не прочь преподать ему урок, что сокрушит глянцево-фантиковый мирок этого любимца судьбы.
Но временами, когда расстояние между ними слишком мало, а кровать в его номере слишком большая, все прочие важности, кроме этих сильных рук, забываются.
Проходит время и ненавидеть его становится всё легче и всё проще. Недолюбливать этого человека постепенно становится не просто обыденным делом, а чем-то ежесекундно необходимым. И это пугает. Эта палитра багровых цветов и красок, которые заполняют её воображение при одном упоминании о нём — приводит в исступление. Так не должно быть. Но сколько бы не прошло ночей в попытках не представлять/не думать/не вспоминать об этой проклятой ненависти — все попытки кромсаются в клочья.
И вскоре она понимает.
Она не может вспомнить, сколько раз мысленно просила его притронуться к ней так, как он позволяет себе сейчас. Он проникает в неё золотыми нитями, что по мимо воли струясь по рукам, завязываются в узлы, которые она ещё ни раз будет порываться оборвать, и всё же оставит их. Порвать легче, чем привязать обратно.
Он стал её личной пыточной камерой с самого первого шага, корнями ушедшего куда-то вглубь. Все тщательно подобранные инструменты — щипцы взглядов, таких плоских и многозначительных одновременно, случайные прикосновения, от которых хочется сдирать с себя кожу и заставить его играть лишь по её правилам. Капризно, играючи и абсолютно безжалостно играть с ним.
Он исследует изгибы её тела, целует каждую родинку и веснушку на нём, а она не может подобрать слов, чтобы объяснить самой себе, как ненависть могла привести к такому?
Клочок за клочком, от встречи к встрече, она по-кошачьи играла с ним, изворачивалась и дразнила недосказанностями, наслаждалась его кипящим взглядом, не умея правильно определить причину этой неистовой температуры. Мысленно она восторженно танцевала на очередной его мёртвой попытке заполучить её.
То самое чувство —
та самая ненависть —
тот самый мужчина.
Она подчиняет его себе, не даёт ему и грёбанного шанса не передышку или на побег. Слишком поздно для обоих.
Но порой, когда у неё на глазах разыгрывается очередная постановка в его неподражаемом исполнение, после которой он срывает аплодисменты и овации тех дам, что будут позже стонать под ним, она ловит себя на несуразной мысли о том:
каково это? Рискнуть, откинуть треклятые принципы и обещания. Узнать, что он припас для неё. Ощутить, каков на вкус этот запретный плод, которые испробовали все желающие, кроме неё.
Каково быть с ним, в нём и лишь для него?
Вокруг них всё стремительно сплелось и затянулось отвратительной бесшовной петлёй. А ей не хочется быть с ним так близко в одной ловушке для двоих. Ведь они не ровня. Она лучше его по сотням критериям, а он никчёмнее её по тысячным. И это превосходство безоговорочно, неоспоримо и неопровержимо.
Однако он вновь и вновь накрывает её губы своими, обхватывая хрупкое тело горячими ладонями. Она пытается сопротивляться, то и дело кусая его губы, стараясь взять хоть какую-то инициативу в свои руки. Бесполезно. Более того, кажется, это распаляет его ещё больше.
И он снова и снова заставит её по собственной воли склонить перед ним колени. А это бесполезное превосходство не протянет руку помощи.
Она сверху, а он снизу. И не в том контексте, который предлагает ей обезумевший разум, лишь стоит ей заметить, как в коридоре, что так вовремя опустел, дверь его номера приоткроется. Приглашая, дурманя и зовя.
Он вновь и вновь что-то тянет за золотые нити, заставляя отплясывать ещё быстрее, ещё безумнее, в этом исковерканном наслаждении безграничной властью над ней. Власть, которую она старательно отрицает каждое утро, когда выходит из его номера. Но об этом вспоминать она не собирается. Сейчас есть место лишь для опьяняющей близости и этой обволакивающей пустоты в голове, пока он владеет ей.
Она научилась подавлять свои желания, но не приобрела навыка подавлять свои чувства, согреваясь о тех непозволительных для неё мыслях, которые не должны посещать её. И бороться с ними не хочется. А хочется поддаться этой жажде чего-то незнакомого и немного пугающего, но до дрожи привлекательного.
Меняются декорации, меняется время и обстоятельства, но не меняется их бешеный пульс и ритм.
А утром он не поправит на ней одеяло и не поцелует перед уходом. Не закажет завтрак на двоих и не предложит провести вместе день. (да и зачем, если всегда есть место для таких ночей?) И как только застегнёт последнюю пуговицу на рубашке, он одарит её жгучим призывным взглядом — сплошная безапелляционная, взращенная вручную химия, от которой кровь густо вязнет в жилах.
И не верится в происходящее. Ведь теперь она — зацелованная до омерзения — до упаду флиртует с ненавистным любовником, что противоречит её обещаниям данной самой себе.
Он знает, какие мысли крутится-вертится у неё в голове, и какие чувства она выдалбливает из себя каждый божий день.
Знакомо. Испробовано на собственной шкуре. Но так же знает до чего же бесполезно это занятия. Поэтому он и перестал тратить на него время.
Он присядет напротив неё, пододвинется чуть ближе, поймает упрямицу в свои сети и вновь почувствует блаженный контроль над девушкой. Чувствовать себя всемогущим, всевластным над ней — это единственное, что спасает его от сгорающего внутри солнца, которое он обозвал её именем
.
И в который раз, не сможет сдержаться: приподнимет её лицо за подбородок и долго, затяжно коснётся губ — потрескавшихся и сухих. Она, будто прокляв остатки благоразумия, ответит с отчаянной страстью. Запустит пальцы в его волосы, прильнёт к крепкой груди, не разрывая поцелуй.
Ведь другого раза не представится. Это больше никогда не повторится. Да-да. Не повторится. А затем услышит тихим отголоском подсознания вопрос, заданный его голосом.
— Кто же сказал тебе, что твой свет лучше моей тьмы, дорогая?
И впервые ей становится легче, словно снялась с плеч тяжёлая чёрная птица, долгие месяцы мявшая их когтями. И впервые она пообещает себе, что сегодня будет ненавидеть его чуточку меньше.
А затем вновь по замкнутому золотому кругу…
Смятые простыни — искусанные губы — поверженное превосходство.
