No Extra Galaxy

— Почему команда никогда не пыталась свергнуть тебя? — Можешь попробовать. Ответишь на свой вопрос. Они должны вернуться домой вдвоём, остальные покинули чужую и почти пустую планету раньше. Починить неожиданно вышедший из строя механизм руля вызвался только Краглин, и это даже хорошо. Его справедливо считают болтуном и недотёпой, но Йонду никогда не видел его рядом с собой таким. Сейчас Краглин тоже серьёзен и выглядит задумчивым. Йонду присаживается на поваленное дерево и расставляет ноги для устойчивости, щурится и смотрит то на солнце, то на спину и зад мужчины. Или паренька. Всё весьма относительно. Солнце ослепляет, но Йонду всё равно смотрит, пока не становится очень больно. Оно действительно красивое, но далеко не везде. Где-то его совсем никогда не видно. Сейчас катастрофически везёт. Небо такое глубокое в горячем свете, что проще пожертвовать комфортом уже покрасневших глаз, чем отвернуться. — Это же вредно, наверное, — Краглин приподнимает и так задранную правую бровь и вытягивает губы одной линией. На щеке у него грязный след, а вся челюсть снизу синеватая — следствие недавнего сражения. — Делом занимайся, — больше смотреть не выходит, глаза закрываются сами, и Удонта зло сжимает кулак, чтобы растереть им влажные веки, — или закончил? Краглин пожимает плечами и делает шаг в сторону, чтобы предводитель мог сам убедиться в исправности механизма управления, но Йонду не двигается с места. Краглину ничего не остаётся, кроме как потоптаться ещё ровно семь секунд, моргая то двумя глазами, как положено, то каждым поочередно, и сесть практически рядом с Йонду. По крайней мере, на одно и то же дерево. Солнце приобретает постепенно коралловый оттенок и становится тяжелее, ощутимее. Краглину жарко, и он оттягивает плотный шарф цвета пыльного индиго. Небристость на лице Обфонтери сложно назвать лёгкой, но она не портит его, не делает выражение быдловатым. Скорее, странным и брутальным. Нет, только странным, думает Йонду и скользит тяжелым медленным взглядом по розоватой блестящей от пота шее. Он помнит вкус его солоноватой кожи. Краглин чувствует, как его прожигают насквозь заживо, и нехотя поворачивает голову: он знает, что будет только хуже. Знал, ещё когда решал остаться чинить корабль. Поэтому и остался, наверное. Молчать вполне уместно, но язык сам поворачивается, и унять его мужчина не успевает: — Раньше я был другим? — Ты был щенком. Сейчас вырос. Краглин удивлённо хмыкает и проводит рукой по волосам. — И как ты меня тогда вообще заметил, в таком случае? — Ты яркий. Невозможно было не заметить. Температура в воздухе почти обжигающая, одежда немилосердно липнет к телу, и снять её пока нельзя. Очень хочется. Им обоим. А ещё Йонду понимает нечто важное: едва ли потом будет такое удобное время, чтобы сказать нужные вещи. Вещи, которые говорятся единожды. — Знаешь, я-то уже не юнец. И мало ли, как и что сложится, — слова подбирать не приходится, возможно, потому что пафосные речи Йонду никогда и не толкал: кому нужна красота слов, когда речь порой идёт о десятках жизней, — и я бы, в общем… Глотнуть воздуха всё же приходится. Йонду не предполагал, что это может быть не так просто — говорить обычные слова — что они могут застревать в горле и царапать глотку какой-то фальшивой тоской. Краглин смотрит, не мигая, но его ресницы подрагивают. — Я бы… хотел, чтобы… стрела досталась тебе, когда я — всё… — Удонта кашляет, прочищая горло, и достаёт последнюю воду. Ничего, скоро они будут дома. Краглин понимает, что сказанное просто надо переварить и жить дальше. И это самое сложное. —Почему? — и он даже знает, что именно хотел бы услышать и что это точно не прозвучит. — У тебя, в отличие от многих, есть мозг, и ты умеешь им пользоваться. Теоретически, — предводитель сразу же ухмыляется, будто снижая градус напряжения. Это тоже сойдёт, вполне сойдёт для такого момента, думает Краглин. Вернее, он изо всех сил старается держать мимику и тело под контролем, потому что управлять всем и сразу, когда разбежавшиеся мысли ещё не собраны — это слишком для такого жаркого дня и такого невыносимого момента. И ему хочется тоже помочь Йонду разрядить обстановку. — Что ты любишь? — Уже не помню. — Я про музыку, например. Или ещё какое искусство, не знаю… — А что, сопляки нынче тоже такие слова знают? Это Йонду спрашивает по-отечески мягко и совершенно без издёвки, и в этом вопросе можно даже уловить некое восхищение. — Ты же сам сказал, что я смышлёный. — Я сказал, теоретически, — Йонду цокает языком и уже без какого-либо остатка смущения рассматривает татуировки на грубой шее и тянется к ним кривыми пальцами, — какой я был, скажи мне. Краглин совсем не колеблется. Есть вещи, в которых ты уверен и которые не меняются никогда. — Честный. Йонду немного опускает голову и улыбается, потому что это слишком милая ложь. — Отчаянный. Улыбка на мгновение сменяется хищным оскалом, а синие пальцы касаются горячей покрасневшей кожи Краглина. — Красивый. Десятки багровых солнц взрываются бесконечными пучками света. Небо полыхает рубином, багрянцем и едва ли не кислотной лазурью. Воздух плотнеет с каждой секундой. Между ними ни одной лишней галактики, и это намного острее чем стрела Йонду. Возвращаются они намного позже, чем их перестают ждать. Йонду сразу уходит к себе и не оборачивается, чтобы ещё раз посмотреть на ошеломлённого и какого-то притихшего Краглина. Но красный след от стрелы Йонду в воздухе, образующий неровное сердечко, Краглин всё-таки замечает.