Смерть ММ!астера

— Ты правильно поступил. Акинари Мацуно снимает шлем и вешает его на руль мотоцикла. Всклокоченные волосы ложатся на плечи ветровки. Акинари расстёгивает молнию и извлекает из внутреннего кармана помятую пачку мерзких сигарет, к которым успел привыкнуть за свою жизнь. Голос звучит в голове. Мужчине кажется, что он раздаётся из свёртка, небрежно примотанного к мотоциклу и упакованному в чёрный полиэтилен. Он сорвался с места буквально вчера. Казалось, всё всегда будет так, как он прожил большую часть жизни. Утро, начинающееся в произвольное астрономическое время с крепкой сигареты. Тёмная комната в четыре татами с плотно занавешенными шторами, стеллаж с фигурками любимых героинь. Нарисованные глаза глядят ему в спину, когда он, сидя на краю кровати, оживляет несколькими аккордами ушедший в суспенд комп. Белёсый цвет старого ЭЛТ-монитора — единственный источник света в обители городского отшельника. Где-то там, за окном, сменяются времена года, пробегают шумные школьницы в юбках и приспущенных гольфах, идут с работы подвыпившие сараримэны. Где-то там — люди. Жизнь. Акинари остаются анонимные имиджборды, аниме и эрогеймы. На экране — сотни раз виденные сцены, которые не вызывают былого трепета — очередная полуидеальная двухмерная девушка признаётся в любви безликому главному герою, подчас безликому буквально — для лучшего вживания в роль. Похоть остаётся на салфетке и на смену ней приходит тоска. Потом пару тайтлов-онгоингов по разным каналам стоящего в углу телевизора, может, ещё сеанс понурой мастурбации и, наконец, прослушивание ОСТов из полюбившихся аниме — в наушниках, откинувшись на спину и глазея в потолок. Часто так он и засыпал, заслушавшись и мечтая стать главным героем аниме. Главным героем хоть где-нибудь. Потом грянул кризис. Родители отказали в содержании и пришлось искать работу. Улица рубанула по глазам и пришло офисное рабство. Хихикающие секретарши, босс-хамло и шутеечки за спиной — с чётким посылом, чтобы он услышал. Одиночество в городской толпе, когда номинально ты окружен людьми, но по факту за человека они тебя не считают. Мелкая комнатка на другом конце города, размером немного больше капсульного отеля. Фигурки пришлось продать. Засыпая, уже не самый молодой сараримэн мог позволить себе прослушать пару композиций, закрыть глаза и насладиться удивительной иллюзией. Он придумал её ещё в лихой пубертат. Гиперактивная блондинка с зелёными глазами и манией величия. Прекрасная богиня, награждающая жалкого червя, решившего поклоняться ей, своим царским презрением и ангельскими побоями, и, таким образом, давая этому червю ощущение того, что он кому-то хоть как-то н е б е з р а з л и ч е н. Важное чувство для задрота, заики и полуаутиста, который в своей жизни обычно играл роль некого статиста, призрака. Сначала, конечно, травили, но это надоедает. Она снова пришла, когда он расплакался, прослушивая опенинг из любимой эроге. Мио Исуруги подошла к его футону, брезгливо отпихнула мыском лакированной туфли сумку и пнула Акинари прямо в рёбра. Он взвизгнул и открыл глаза — над ним стояла смутно знакомая длинноволосая девушка в тонкой маечке и короткой юбке. Сквозь панцу проглядывала «верблюжья лапка», а глаза светились недобрым светом. Акинари ощутил ещё один пинок, на этот раз в живот, ощутил, как боль переходит в удовольствие и растекается по всему телу. — Дурак! — прошипела Мио и поставила туфлю на шею клерку, — Ты так и собираешьтся тут сгнить?! — М-мио! — Акинари захрипел — Ты существушь?! — Грязный тупой извращенец! — завизжала девушка и усилила давление — Делай хоть что-нибудь! Морок пошел рябью и неожиданно иссяк. Акинари обнаружил оргазм. Тяжело встал и подошел к форточке, открыл её и закурил. Пальцы, сжимающие сигарету, дрожали, а сердце колотилось в ритм какому-нибудь хэппи-хардкоровому треку. Он давно подозревал, что у него поехала крыша, но боялся социального осуждения по этому поводу. Не хотел опозорить семью, так что даже не думал идти к врачу. Немного подумав, он сел на колченогий стул, придвинул к себе клавиатуру и застыл перед открытым «Блокнотом». Руки зависли над клавиатурой. Надо что-то писать. Но что? Повинуясь порыву, Акинари оглянулся на место, где всего с пяток минут назад стояла Мио, выдохнул и осквернил белизну файла первыми знаками. Теперь так проходила его ночь. Он вытаскивал, изливал, вываливал то, что держало его на плаву тогда, когда аниме и дрочка не спасали, когда ночь бывала слишком тёмной и рассвет никак не приближался. История о мальчике-мазохисте, который чувствует себя живым только тогда, когда получает боль, будто оказывается наказан за свою любовь, который так хочет вылечиться… Леопольд Захер-Мазох в сердцах говорил жене, что не может придумывать, а может только описывать, заново переживать произошедшее с ним, увиденное им — и Акинари Мацуно описывал то, что однажды придумал. Жизнь — будто кто-то поводил палитрой по обоям: орущий начальник, смех коллег из соседнего кьюбикла, мокрый сон на рабочем месте, набитая электричка, звуки пивных банок, целующиеся школьники за углом, куда он внезапно заглянул. Погода портится, вес растёт. Вендиногвый автомат с раменом на вечер, быстрый перекус — и за машину, скрипящий от старости комп с жестким диском, который иногда щёлкал, сигнализируя о скорой смерти. Неизвестно, как, но после пары решительных удалений всего текста у Акинари начало получаться писать так, что он с удовольствием перечитывал забывающиеся абзацы. И тогда он обратил внимание. Впервые. Что-то небольшое всегда стояло у него за спиной. Кружка с кофе перевернулась ему на колени несколько недель назад — тогда он неожиданно подумал «А ну перестал! Инфаркта тебе не хватает, дурак!». Засыпая, он ощущал что-то дышащее, тёплое, бархатистое — но никогда не видел. Это было как предположение о том, что сейчас он протянет руку и… ...И последний знак лёг в файл. Акинари вытянул руки и бессильно застыл на стуле. История была завершена. — Вот и всё — прошептал клерк, глядя на часы — Можно и поспать. — Нет — голос, высокий и пронзительный, слева. Акинари вскочил и наткнулся на что-то твёрдое. На мгновение он ощутил, как пятерня давит ему в грудную клетку, подталкивая обратно к компу. — Что — прошептал он. — Оправь это в издательство. — говорит неизвестная девушка, в которой он с трепетом узнаёт Мио Исуруги. — Сейчас. Нам понадобятся деньги. На следующий день он спал перед комьютером, когда ему позвонили на сотовый. — Господин Мацуно? Мы получили вашу рукопись… Акинари отвечает на вопросы, назначает встречу, встаёт с кресла и выходит из помещения. Он спускается по лестнице. Он идёт в мастерскую. Ему нужна форма. — Мне нужно… Что-нибудь… — мямлит он, пока немолодой усатый мастер смотрит на него — С этим рисунком. Он протягивает флешку с изображением Мио. Художница задрала огромную цену за срочность рисунка с описаний заикающегося Акинари, но управилась за двадцать минут. Мастер открывает картинку и улыбается. — О, у вас хороший вкус. Всё, что только захотите — можем сделать дакимакуру, дакимакуру с одеждой. Фигурки любых размеров, от карманных до полноростовых, а, может — он подмигивает — вы хотите, чтобы ваши отношения с вайфу вышли на новый уровень? Знайте, мы работаем напрямую с Тенгой, любые виды материалов… — Я… я могу заплатить только это. И мне нужно срочно — мужчина вываливает перед мастером ворох мятых купюр — то, на что планировал жить до конца месяца — Простите, пожалуйста, я… я влюблён. На лице мастера сквозит плохо скрытое презрение. Он нарочито громко смеётся задрав лицо к потолку, после чего зло смотрит на Акинари. — Это шутка такая?! — спрашивает он и вздыхает — да за такие деньги я могу только распечатать твою красавицу и наклеить на лист фанеры! — Спасибо, я буду очень благодарен. — Мацуно кивает. Мастер замирает и снова смеётся, фамильярно хлопая Мацуно по плечу. — Ну ты и псих! Ладно, сделаю тебе подарок. Спустя час Акинари идёт домой, сжимая подмышкой ростовую фигуру Мио из листа металла. Фанера кончилась, а мастер, хохоча над неудачливым отаку, проковырял в листе железа внушительного размера отверстие как раз там, где сходились ноги Мио. «Сходи и купи Тэнгу подешевле, Ромео, сюда и воткнёшь» — сказал мастер напоследок. Денег он с бывшего клерка не взял, но тех и так оставалось только на коробку рамена и две банки пива. Через пару недель после покупки Акинари впервые увидел Мио лежащёй на его футоне. Она улыбалась так же таинственно, как и на рисунке, а грудь поднималась и опускалась. — Теперь я живая — сказала она — Сюда иди. Акинари прыгнул под бок к порождению воображения, и поцеловал мысок её туфли. Мысок был металлический. — Рано — сказала она, и её губы зашевелились — Ты ещё болен. И Акинари уснул, а на утро проснулся знаменитым на всю страну. Теперь это всё прошлое. — Они мне надоели — проговорил мужчина, запаливая сигарету. Освобождённая от оков, Мио стояла рядом с ним, переминаясь с ноги на ногу. — Интервью, твиттер, фанатские теории… — Деньги. — Да, конечно! Всего пять лет назад я и пожелать такого не мог! Но надо побыть в покое. Хотя бы сейчас. Хотя бы здесь. Акинари смеётся. Мио смотрит на него с новой эмоцией — уже не презрение. Они находятся глубоко в зоне карантина, недалеко от реакторов Фукушимы. Здесь их никто не найдёт и никто не помешает священнодействию. Акинари курит. Он глядит вдаль и размышляет. Они делят пустырь постапокалиптического вида. Вокруг — несокрушимая тишина и темнота, из-за которой, наверное, их очень хорошо видно издалека по светлячку тлеющей сигареты. Так темно бывает только перед рассветом. Всё только начинается. — Я люблю тебя — говорит неожиданно Мио, и, встав на цыпочки, целует Акинари в губы. — Я тоже — отвечает Акинари и подхватывает Мио на руки. Они сливаются в поцелуе, полном такой страсти, что обоим становится жарко. Пальцы — тёплые! нежные! живые! — Мио освобождают мужчину от ветровки, пока он сжимает её тщедушные ягодицы, другой рукой задирая майку и выискивая застёжку бюстгальтера. Мио стонет, когда писатель впивается ей в грудь, побочно проводя рукой по изрядно вымокшим панцу. — Вот теперь ты… -сбивчиво шепчет она, стаскивая с затворника джинсы — теперь ты здоров. Теперь… вылечи меня! Они валятся на землю, поросшую редкими травинками, Мио раздвигает ноги, Акинари делает известное всем движение и вспыхивает боль. Фрикции, фрикции, фрикции — мир колотится вокруг как сердце пойманного котом воробья, как раздавленная палитра, как побои. Они кричат одновременно, когда небо вспыхивает розовым и фиолетовым. Первый лучик света пробуждает Акинари. Он лежит на груди Мио. Мио гладит его по волосам. — Вырубило тебя неплохо — говорит она, играясь с волосами Акинари. Между ними что-то тёплое и жидкое. — У меня это в первый раз — Мио смущается — Не обращай внимания на кровь. Акинари Мацуно кивает и тяжело встаёт. Крови много, но сейчас его ничего такого не беспокоит. Тело наполнено необычайной лёгкостью, чуть кружится голова, Мио поправляет одежу и приводит себя в относительно порядочный вид. Акинари Мацуно помогает ей подняться. Он больше не чувствует себя недостойным. Он чувствует только любовь. — А вот и рассвет — медленно говорит Акинари Мацуно — Пить захотелось, сейчас… Акинари Мацуно делает несколько шагов к мотоциклу, в багажнике которого лежит вода. — Я люблю тебя — говорит он, обернувшись, зеленоглазой взбалмошной блондинке, которую он однажды придумал. Придумал, полюбил и оживил. — Я очень сильно тебя люблю. Акинари Мацуно спотыкается и ничком валится на землю. Кровь хлещет из обрубка полового члена. Через несколько минут Акинари Мацуно умирает. Вышедшее апрельское солнце нежно согревает его похолодевшее тело, и только Мио остаётся недвижима — металлическая и острая как бритва двухмерная любовь.