***
От тёмных стен отскакивают продолговатые тени. В тот день солнце было ярким, но из-за небольшого своего порыва через жалюзи форточки, лишь отрывисто покрывала своими косыми лучами узкое подобие небольшого коридора, ведущего из гостиной к дверям остальных комнат. В памяти засело лицо, именно то лицо, сощуренное недовольное от того, что солнечный свет перескочил на чувствительные глаза. Этот сморщенный нос, чуть вздёрнутый, сжатая в недовольстве челюсть всегда вызывало ухмылку, даже теперь… Золотой перелив волос привлекал внимание и Томас всячески пытался сдернуть с себя мысли. Кажется, тогда он действительно осознал всё, что заседало внутри и всё, что сам Томас пытался втоптать в отрицании самому себе. С убеждениями, что такого не может быть. Ньют был напряженным, неудачно сложившийся день позволял ему быть в те секунды раздражительным. Какова была причина плохого начала дня Томас не мог вспомнить при всём старании. Темноволосый парень погружался внутрь себя, все глубже проникая в очертания собственного душевного разрыва. Быть может, в это трудно поверить, но тогда его сердце действительно билось с оглушающим звоном в висках. Неуверенность, бесконечное колебание и нервозная тишина с его стороны — все это держало разум на привязи, а он, будто мелкая собачонка, рвался навстречу свету, задыхался от воя, от взрывающегося истошного лая. Всякий раз взмывая к надежде, по самому жуткому сюжету, цепь держала его на расстоянии в пару метров, а ошейник растирал шею до жгучей боли. Ощущение пристального взора на собственной коже, заставлял щеки пылать, и парню не оставалась на тот момент ничего иного, как просто ссылаться на ложь. «Я вышел из душа, разгорячился» — первое, что выпалил Томас, так и не сообразив, что отнюдь не похож на человека, принявшего водные процедуры. Волосы его были полноценно сухи, тело не было пропитано ароматом геля, лишь явные нотки пота просачивались через любимую синюю майку. Горящий вопрос в глазах напротив, обусловленный долгими секундами тишины между ними, не давал и секунды покоя и равновесия. Как-никак, тогда он выдернул друга из собственных дел слишком резко и неожиданно. Сообщил о важном разговоре, и теперь, когда от цели не убежать, сам колебался и дрожал под его томным взглядом. Трусливый кролик. — Заткнись! — Воздух словно разрывается на части и проникает в перепонки хлопком, громким и резким. Кажется, в эти мгновения Томас уловил частицы сердечных осколков, острые, колкие, словно те осыпаются в низину. Одним словом, его сердце постепенно кануло в пятки, попутно раскачивая на паническую одышку, на необузданный страх того самого тупика. Что-то тогда заставляло ступать дальше, хотя где-то внутри головы уже щебетал голосок о приближающемся конце. — Я люблю тебя… — голос незаметно дрогнул. Он произнёс это снова, с надеждой на то, что слова обретут иной смысл, что их зацикленное повторение поможет всё изменить… Как же глупо. Ньют отступает назад. В его голове словно пространственный вакуум, пожирающий всё на своем пути: моменты, воспоминания. Все годы общения превратились в анализ каждой мелочи, каждого лишнего прикосновения, взгляда, слова. Почему он оставался настолько дальнозорким? Не замечал того, что находилось так близко. Размывчитые картины скрытых намеков оставляли Ньюта в не осознании, панике, гневе, что заставляло грудь неистово содрогаться под тяжелым дыханием. — Нет! Томас ощущает привкус горечи на языке и то, как тугой узел завязался где-то внутри глотки. Хочется остановится, потеряться во времени и отступить на несколько мгновений назад, оставить былое и никогда не переступать через порог будущего. Оставить жизнь такой, какая она была. Оставить дружбу в обмен на укоризненное громкое чувство «любовь». — Я-я ничего не могу с этим поделать. Я не могу… — Закрой свой поганый рот, сукин ты сын! Не прикасайся ко мне. Не смей подходить. Ни сейчас, ни потом. Никогда. Ясно?! В комнату пробирается тишина, ведь сказать действительно нечего. Остаток того времени приходится соблюдать безмолвие и чувствовать, как подле тебя в человеке разгорается гнев. Ощутить пламенный удар, отразившийся на щеке, пошатнуться, схватиться за разгорячённую кожу. Поднять глаза было ошибкой, смотреть в его глаза было ошибкой. Томас отчётливо помнит ту мимику, то, как крик сковывает горло, он знает, что голос этот звонкий, но почему-то совершенно беззвучен, будто Томаса внезапно накрыла глухота. Он приходит в себя лишь в сопровождении дребезга стекла. Звенящих осколков, в россыпи по гладкой поверхности паркета. Понимает, что совместной фотографии в приятной глазу рамке пришёл конец. Те опьянённые улыбки, полные искренней душевной теплоты по отношению друг к другу, угасают, становятся искусственно воссозданными — имитацией счастья. Объятия за плечи, как неприятная и душная клетка, сжимающая настолько, что становится проблематично дышать. Весь вечер в честь празднования окончания университетских будней теряется в осколках. И это не осколки битой фоторамки. Это что-то более весомое, более дорогостоящее. Парень содрогается, когда слышит глухой стук дверной защёлки и скрип петель. Кажется, что стены до сих пор дрожат в колебании удара. Возможно, сейчас блондин до бесконечности продавливает кнопку вызова лифта, а быть может пустился бегом по лестничным ступеням. Томас быстро моргает, прикрывая лицо ладонями. Гулкий выдох. Ему нужна ванна. С воздушной пенкой и запахом сладкого персика. Ему нужна горячая вода и осязание её на собственной коже, видеть, как запотевают зеркала от перепада температур. Да, ему нужна ванна и бутылочка виски.***
Барная стойка отдает холодком по коже, лёгким морозцем, что в свою очередь сказывается по своему удовлетворительно, ведь здесь достаточно душно. Эта духота душит Томаса, будто тот накинул на шею удавку, но выходить на свежий воздух не хочется. Он прошёл достаточно улиц в бесполезных поисках навсегда утерянного. Неизвестные цифры, в попытках найти нужный номер с нужным голосом на другом конце провода, но кажется, что контакты оборваны и противно гундосящий голос на другом конце трепещет об одном: «Абонент в сети не зарегистрирован, перезвоните позже». Минхо обещал помочь, однако помощь его была точно так же бесполезна, как и попытки самого Томаса. От Ньюта не было и вести, он исчез с того дня и не появлялся боле. Быть может он покинул город, напоминающий ему о всей гнили произошедшего и вряд-ли когда-нибудь пожелает вернутся сюда вновь, к воспоминаниям. К Томасу. Он перебирает в пальцах кусочек фаянса, перекатывая его от указательного до мизинца, подобно чёткам, вглядывается в него с особым старанием, хоть мутная пелена перед глазами и затмевает обзор, а веки тяжелеют, будто к ним приклеили свинцовые грузила. Он разглядывает, вникает и просто всякий вечер размышляет о том, что сделал. Эти осколки Томас никогда не выбрасывал. Их настоящее место — одна из коробок на полке стеллажа. Их предназначение — поочерёдно проходить по тонким пальцам и открывать в Томасе воспоминания о утрате. На дворе давно за полночь и порой Томас отсчитывал секунды, размышляя, когда же на его улице погасят свет. Его счет переваливает за тысячу, а теплота фонарных столбов всё еще падала жёлтым светом на лицо. Приподнимая подбородок, тот выпрямляется в осанке. Ему хочется выпить, смочить пересохшее горло и попытаться действительно уснуть. С приятными снами, без бесконечной черноты, как это ныне происходит. Без тяжелых мыслей с не менее тяжёлой головой. Он протягивает руку к бутылке, подтягивая сосуд к себе, отвинчивает пробку и с напором налегает на дозатор. Сегодня он пьёт из горла. В комнату пробирается стук, мгновенно перешедший в щёлканье ключа в замочней скважине. Томас хмурится, разве когда-то он давал кому-то ключи? Во-всяком случае запасные всегда лежали под ковриком в прихожей. Созданных дубликатов не было, разве что один и тот принадлежит контролю матери. Неужели опять оставил свои снаружи? Благо, что на такого растяпу нашлась добросовестная соседка Элис — всегда отдавала потеряшки хозяину. Совершая попытки освободится из заточения близко придвинутого стула, парень попытался изобразить будущую благодарность и порядком призадумался над тем, что всё-таки стоит Элис Персон вручить сладкий презент за внимательность и верную службу. Темноволосый слышит, скрип ручки и то, как дверь аккуратно прикрывают, в попытках сделать закрытие беззвучным. Шаги, постепенно возрастающие по звучанию. Продвигаясь на встречу из-за угла, Томас опрокидывает голову назад и чувствует, как кадык скачет вверх-вниз под глоткой. Капли бегут по подбороду, но он утирает их рукавом. В плясках теней почти незримо появляются очертание высокой худощавой фигуры, на мгновение, создается впечатление, что всё это действительно лишь игра фантазий, и что спившись он окончательно сбрендил. Опаляющее золото в меру длинных локонов заставляет обомлеть. Всё это слишком знакомо, до боли знакомо. Улыбка обнажает ряд белоснежных зубов, вызывая миловидные ямочки на впалых щеках и безмолвие ночи теряется в обеспокоенном и дрогнувшим в какую-то секунду голосе: — Томми? — Я дома… — Ты в порядке?