Кровавые метки.

Рыжая. Он видит во сне эти рыжие пряди, мутный силуэт в темноте, тянет руку, но никак не может ухватиться. Предназначенная. Ей снится сумрак ночи, чьи-то сильные руки, хватающие её за руки и за ноги, сжимающиеся на горле, словно наизнанку хотят вывернуть. Чуе не нравятся эти сны, её соулмейт, точнее предчувствие их первой встречи, проявляется во снах. Снах мрачных, болезненных, вызывающих страх. Накахара всегда думала, что ей предназначен Дазай, уж больно они взаимно друг друга не переносили. Но Осаму она знает давно, а предчувствие появилось недавно. По утрам на своём теле она обнаруживает следы от собственных пальцев. Бордово-фиолетовые синяки на бледной коже. Хватала себя сама, будто соулмейт пытался завладеть её же руками. Так сильно хочет отыскать её? Зачем? У него есть способности? Не хотелось бы. Впервые они встречаются вечером, ближе к сумеркам. Неровные тени ложатся на незнакомца, и рассмотреть его в тени высотного дома невозможно. Чуя только чувствует, что это он, и что он пришёл. Их разделяет улица, прохожие и поток машин. Он стоит там, в тени, пряча лицо и позволяя видеть лишь свой высокий силуэт. Не Дазай. Впервые так хочется, чтобы это был именно он. Страх словно паутина окутывает её со всех сторон. Ему противостоять она уж точно не в силах. В нём чувствуется скрытая мощь, властность. И он уже нереально её бесит. Накахара чувствует, как кровь пропитывает перчатки, скатываясь по ладоням, капая на тротуар. Кровавые метки. Две короткие раны на запястьях, что всегда будут открываться в присутствии соулмейта. Метки полнейшего уничтожения. Редкая дрянь. Люби и умри. Дазай был бы рад такой штуке. Медленная смерть со своей парой. Тень отступает назад, вглубь домов, а Чуя не решается идти следом, метки на запястьях жгут и затягиваются. Он далеко, значит, отпустил. Им нельзя быть вместе, одно это уже греет сердце. Метки убьют обоих, не перестанут кровить, пока соулмейты не умрут от потери крови. Ладони липкие, Чуя неприязненно морщится, но не стягивает перчатки, просто сжимает кулаки в бессильной злобе. Она не видела его лица, не узнала, кто он. А значит, что сны теперь будут более гадкими. Сны, и правда, стали ещё хуже. Теперь она как наяву чувствует его прикосновения. Темнота не отступала, сгущалась, пугала. Он был холодным, его тонкие длинные пальцы любили держать её за горло, оглаживали шею, сухие губы прикусывали кожу на ключицах. А она не могла пошевелиться в собственных снах! Тело было словно парализовано и обнаженно, так что все его касания она чувствовала кожей, и ненависть росла в ней с большей силой. Предчувствие сводило с ума. Что-то должно случиться! Накахара не сказала боссу про метку, хотя знала, что о соулмейте обязан сообщать каждый член мафии. Но она даже не имела понятия, кто он! И боялась… Кровавая метка никогда не внушала доверия. Мори явно бы заинтересовался и отстранил её от всех дел и обязанностей. Аппетит почти пропал, под глазами залегли тёмные круги, и босс не оставил это без внимания, но пока ещё не вмешивался, лишь отпустил пару едких шуточек. Он пришёл снова. Только во сне. Или всё же наяву? Накахара не понимала, ей казалось, что она не спит и спит одновременно. Голова кружилась, и её тошнило. А когда она полностью пришла в себя, то поняла, что находится в чужой постели полностью обнаженная. Натянув одеяло посильнее, Чуя села, рассматривая комнату, погружённую в темноту. Руки были без следов крови. Значит, соулмейт далеко. Её кто-то похитил? Кто настолько больной, чтобы сделать это из центрального здания Портовой Мафии? И кто настолько гениален, что ему удалось сделать это незаметно? Неприятный холодок пробежал по спине. Чуя спустила ноги, кутаясь в одеяло, крепко обматываясь им под грудью и закрепляя, чтобы не упало. Благо, одеяло было тонкое, но длинное, поэтому пришлось прихватить низ, чтобы не запутаться. Чуя направилась к двери интуитивно, туда, где снизу виднелась белая полоска света. Но почувствовала, как больно закололо запястья, а потом тёплая кровь потекла по коже. Она замерла, опустив испачканное одеяло, и подняла руки к лицу, рассматривая открывшиеся раны. Раз пошла кровь, значит, что он рядом. Идёт к ней. Чуя интуитивно отпрянула от двери, спотыкаясь о кровать, на ощупь обходя её, хватаясь за спинку, непривычно распущенные волосы мешались, чёлка некстати лезла в глаза. Дверная ручка с тихим скрипом повернулась, и Накахара зажмурилась от яркого света, скользнувшего в комнату через дверь. Раздался щелчок выключателя, и комната тоже озарилась ярким светом. — Моя девочка уже пришла в себя, — от этого голоса по спине пробежали мурашки, сердце испуганно сжалось. Нет, её невозможно вот так просто взять и напугать! Понадобилась пара минут, чтобы проморгаться и привыкнуть к свету, в это время соулмейт уже обошёл кровать и остановился рядом, грубым и властным жестом хватая её за подбородок и приподнимая голову. Накахара дёрнулась сперва, но открыв глаза, застыла. Она поняла, кто он. Читала информацию, слышала как-то от Дазая. Он и есть её соулмейт? Словно в доказательство её беспорядочных мыслей, он поднял руку, стягивая зубами перчатку и демонтируя кровоточащую рану. Не могло этого быть! Их враг... её соулмейт - их враг, который чуть не отправил их босса на тот свет! Нет! Чуя дёрнулась, желая отстраниться, но мужчина сам толкнул её в грудь, опрокидывая на кровать и нависая сверху. Его колено оказалось между её ног, одеяло задралось и распахнулось, обнажая левое бедро. Одна его рука легла чуть выше её головы, вторая плотно прижалась к её ладони, намертво переплетая пальцы. Не высвободишься. Чуя застыла под ним, широко распахнув глаза. Кровь продолжала течь. Если так продолжится, то им достаточно пробыть рядом несколько часов для того, чтобы умереть. Победить врага таким способом? Почему бы и нет?! Она всё равно начнёт слабнуть от потери крови. Конечно, можно использовать способность и… — Ты слишком много думаешь, — его тонкие губы растянулись в довольной улыбке, словно он знал о том, что творится в её голове. — Если хочешь воспользоваться способностью, то не выйдет. Я вколол тебе экспериментальный образец, блокирующий способности на несколько часов. Чуя почувствовала ужас. Она неплоха была в рукопашном бою, но без способности не могла и не чувствовала себя полноценной. Чтобы это проверить, она коснулась кровати ладонью, сминая простынь, но гравитация не сработала. — Нужно доверять своему соулмейту, — он склонил голову набок, внимательно рассматривая каждую чёрточку её лица. — Ты ведь уже успела понять, кто я, не так ли? — Фёдор Достоевский, — скривилась Накахара. Брюнет довольно улыбнулся, наклоняясь к ней ниже. Чуя тут же отвернулась, а горячее дыхание обожгло ушко. — Я хочу скрепить связь, — тихий бархатный голос вызвал дрожь во всём теле, из-за чего её соулмейт довольно улыбнулся на такую реакцию. Она дёрнулась, хотела повернуться, но его лицо было слишком близко, если она это сделает, то придётся смотреть ему в глаза. — Я хочу, чтобы наши метки больше не кровоточили. Это, конечно, великий божий дар, — его губы почти невесомо коснулись её кожи за ушком, прожигая. — Но он дан только с одной целью. Это было слишком! Чуя дёрнулась, попыталась из-под него выползти, но её только сильнее придавили к кровати, она уже чувствовала на себе тяжесть чужого тела. О чём он говорил? Закрепить связь? Разве соулмейтам нужна подобная чушь? Их связь закрепляется, когда соулмейты встречаются. — Обычно у людей с невероятными способностями, вроде нас с тобой, являющимися соулмейтами — говорил Фёдор, оглаживая её плечо, — способности работают нормально, а в присутствии друг друга усиливаются. Но не в случае нашей божественной метки. Можно было и не вкалывать тебе экспериментальный образец: твоя способность в моём присутствии не работает, как и моя. Чуя не знала, стоит ли ему верить, она хотела оттолкнуть его руку, но не могла, начиная чувствовать слабость в теле. — У меня не оказалось под рукой хорошего паралитика, а побочное действие того образца, что я тебе ввёл, как раз вызывает паралич. Я просто не хотел, чтобы ты навредила себе, — такой же сухой поцелуй в челюсть, шею, ниже. Чуя не ощущала своего тела, не могла владеть им, но все манипуляции, что совершал с ней её соулмейт, чувствовала очень хорошо и будет чувствовать дальше. Достоевский распахнул одеяло, слегка сжимая упругие груди, поглаживая живот и разводя ноги шире, оглаживая внутренние стороны бедра. Он повернул её лицо к себе, чтобы она могла видеть. — Скоро онемеет даже твой язык, и ты не сможешь говорить, — ухмыльнулся Фёдор, осторожно кладя шапку на край стола, к которому он отошёл. Он стянул вторую перчатку, пропитавшуюся кровью, и стал медленно раздеваться. — Ты, наверное, думаешь, что я хочу изнасиловать тебя? Он раздевался ужасно медленно, зная, что она пристально наблюдает за всеми его действиями, ожидая неизбежного, зная, что должно произойти... И не может спросить или ответить. Только глаза смотрели с презрением и ненавистью. Такой эмоциональный и чувственный взгляд был ему по душе. — Не надо думать обо мне так плохо, — его улыбка откровенно пугала. — Я хочу доставить удовольствие своему соулмейту. Она бы плюнула ему в лицо. Нервы были напряжены. Зажмурившись, Чуя стала ждать, когда он уже сделает запланированное. Веки были тяжёлыми, но управлять ими она всё ещё могла. Чуя чувствует после нескольких утомительно-долгих минут, заставляющих её сердце взволнованно сжиматься, как его пальцы поглаживают её лодыжки невесомо, раздвигая ноги сильнее. И эти сухие тонкие губы целуют внутреннюю часть её бедра. Она как будто на иголках, но совладать с телом не может. Всё внутри противится его близости. — Я буду ласков, — обещает Фёдор, медленно скользя поцелуями вверх. Она чувствует как он резко перемещается, и теперь горячее дыхание касается груди, а его пальцы дразнящими движениями ласкают клитор. Движения ловкие, неспешные, он нарочно распаляет её. Чуя чувствует, как сбивается дыхание, тело медленно начинает погружаться в огненную пучину, внизу уже влажно, и ей очень сильно хочется свести ноги вместе, но тело не принадлежит ей. — Я никогда не буду делать тебе больно, — обещает Достоевский, целуя груди, играя с сосками, погружая в неё один, а затем и второй палец, медленными движениями начиная игру внутри неё. Тело дрожит против воли. Ни сейчас, ни когда-либо ещё это не будет нравиться! Воздуха будто бы мало. А его руки касаются её там, где она ни за что не позволила бы! Накахара резко распахивает глаза, смотря в потолок. Соулмейт лишь довольно ухмыляется, замирая на месте. Он уже в ней и чувствует, какая Чуя горячая и влажная. Достоевский не хотел бы спешить, хочет растянуть удовольствие, но... Их запястья кровоточат, он не может тратить слишком много времени. У него ещё будет возможность помучить её душу и тело. Он целует её, а Накахара злится, что не может даже укусить его в ответ. Двигается Достоевский медленно, лениво, постепенно начиная ускоряться, становясь грубее и напористей. Слеза сама скользит по её щеке. Накахару тошнит, и ей дурно от самой себя. Потому что каждое движение, каждое прикосновение отзывается ноющим наслаждением, пронизывающим насквозь. Одновременно так хорошо телу и мерзко душе. Он не мучает её долго, хотя Чуе кажется, если бы не кровили их метки, то игрался бы несколько часов. Как кот с мышкой. И даже чувствуя, как он изливается в неё, Накахара только жмурится от обиды. Ей бы хотелось, чтобы это всё тоже было сном. Мучительным кошмаром, лишь бы не реальностью. — Всё будет хорошо, — обещает Достоевский, укутывая её в одеяло и оставляя одну. Раны на запястьях прекращают кровоточить. Позже приходит мальчишка, со стыдом и смущением смывая с неё кровь, обтирая тело. Он старается не смотреть ей в глаза, кусает губы и постоянно извиняется, стоит ему лишний раз коснуться её тела. Чуя бы рассмеялась, но сил не было. Она даже не обратила внимания на глупого подростка. Над ней ли издевался Достоевский или над самим мальчишкой, она не знала. А может, над ними обоими сразу. Когда она приходит в себя, то понимает, что из комнаты её не выпустят: ей постоянно кололи какие-то препараты, чтобы она не могла применять свои способности, всегда в присутствии Достоевского. При нём она не могла использовать свою силу. От препаратов Накахару то клонило в сон, то тошнило. Но тело больше не парализовало, и Достоевский не прикасался к ней. Слишком был занят делами, как говорил он сам. После последнего введённого препарата его не было два дня. Мальчишка таскал ей еду, уговаривал есть, но Чуя брыкалась и крушила всё вокруг. Приходилось признаваться самой себе, что Достоевского она иногда побаивалась. А на пятый день её заточения он вернулся. Её соулмейт словно изнутри светился каким-то дьявольским счастьем. Метки больше не кровоточили, и Чуя даже испугалась этому. Всё шло именно так, как говорил ей Фёдор. Словно он наперёд всё знал. — Мы закрепили связь, — сказал ей довольный мужчина, поправляя шапку на голове. Чуя не решалась спросить, как получилось, что метки не кровоточат. То есть, та дрянь, что ей кололи всё же была предназначена для того, чтобы создать какую-то дурацкую связь? Фёдор видел в её растерянных, слегка напуганных глазах непонимание. Это делало её ещё привлекательнее. Маленькая глупышка Чуя. Что же она будет чувствовать, когда узнает правду? Он шагнул к ней ближе, а Накахара непроизвольно попятилась. Рука Достоевского легла ей на талию, притягивая к себе. Чуе приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Фёдор улыбался, а у неё по спине от ужаса бегали мурашки. Точно ничего хорошего. — Ты моё сокровище, — ласково говорил Достоевский, целуя её в висок. — Свет очей моих. Чуя не понимала, что сейчас происходит, и попыталась отстраниться. В его объятиях она горела, внутри всё натягивалось, норовя вот-вот оборваться. — Душа моя, — заключил её в объятия соулмейт, одним своим взглядом заставив оцепенеть от страха, целуя осторожно в губы. Лёгким и быстрым, слегка смазанным поцелуем. Накахара дёрнулась, высвобождаясь из объятий. Сердце раненой птицей рвалось из груди, руки дрожали. Ей только что было приятно в его объятиях, и это внушало ужас! — Моя Чуя, — одна его рука поглаживала её щёку, другая - плотно прижалась к животу, — ты носишь моего ребёнка… Её мир словно разбился на осколки. Накахара не верила. Не могла же она забеременеть от него! Они ведь оба были с кровавыми метками. Грешные метки. Тогда почему кровь остановилась? Разве в такой паре соулмейтов могут быть дети? Оба соулмейта умирают довольно быстро, не больше полугода живут после того, как появляются метки. — Ты удивлена? Наверное, ты не знала, но кровавые метки можно остановить, лишь признав связь, а это можно сделать только тогда, когда соулмейт забеременеет, — он прижимает её к себе тесно, руками зарываясь в рыжие, сводящие с ума волосы, целуя жадно и грубо. Чуя упирается, но не отвечает на поцелуй. Слишком потрясена услышанным. Внутри неё новая жизнь. Нет, Достоевский только играет с ней, такого не может быть! Фёдор отстраняется, поглаживая её щёки и стирая слёзы. — Я преподнесу мир к твоим ногам, — его глаза блестят каким-то безумием и жаждой крови. — Чью голову мне принести для тебя первой? Чуе кажется, что её вот-вот стошнит. Но кошмар только начинается….