Обойти целый мир

i. Факт о фигурном катании — все говорят, что оно похоже на полет. Словно ты распахиваешь свои объятия и позволяешь льду унести тебя в небо, которое на вкус совсем как сахарная вата, таящая на языке. — Но ты же не думаешь так, — однажды говорит Виктор, когда они, спутавшись руками и ногами и переплетя пальцы, лежат на диване. — Разве? — спустя минуту лениво спрашивает Юри. Сегодня воскресенье. Волосы Виктора пахнут до нелепого дорогим шампунем, а ключицы пахнут им: чем-то мягким и маскулинным — из-за этого запаха Юри, наверное, даже начал бы мурлыкать, если бы он был человеком, который мурлыкает. Но Юри не мурлыкает. Может, только один раз. — Нет, — свободной рукой Виктор медленно гладит спину Юри под футболкой, — ведь это не похоже на полет, Юри. «Скорее всего, Бог изобрел руки только для того, чтобы Виктор меня так трогал», — рассеянно думает Юри. — Скорее, наоборот, — продолжает Виктор. — Когда тебе кажется, что ты летишь, теряешь себя где-то, фигурное катание держит тебя там, где ты хочешь быть. Юри думает. Слова Виктора сумбурны и в них нет особого смысла, но в тоже время в этих словах кроется весь смысл мира. С Виктором почти всегда так. — Да, — соглашается Юри. — Думаю, ты прав. — Я правда надеюсь, что ты там, где хочешь быть. — С тобой? — Юри поднимает голову, чтобы заглянуть Виктору в глаза. — Конечно. — Я собирался сказать про Санкт-Петербург, но, — и да, Бог еще изобрел улыбки, чтобы Виктор мог дарить их Юри и тот в свою очередь бережно хранил каждую глубоко в сердце, там, где они будут принадлежать только ему. — Но это тоже, Юри. Это тоже. ii. Кацуки Юри двадцать пять, когда он и Виктор впервые ссорятся. Это не ссора я-потерял-пакет-с-орехами, не ты-забрал-себе-все-одеяло-ночью-и-я-ненавижу-тебя. Из-за этой ссоры стены в квартире Виктора кажутся немного меньше, а синее пламя его глаз немного холоднее. Это ссора я-люблю-тебя-но-иногда-ты-сводишь-меня-с-ума, и они бывают у каждой пары, но не всем удается с этим справиться. — Я думал, ты счастлив здесь. — Я счастлив. — Тогда почему ты не рассказал мне? Юри, скрестив руки на груди, поджимает губы. — Почему ты тоже не сказал мне, что чувствуешь себя несчастным? — спрашивает Виктор, проводя рукой по волосам. Сейчас среда. Еще одна среда. Юри никогда не любил среды. — Я думал, это очевидно, — начинает Юри и, видя, как Виктор вздрагивает, поспешно закачивает мысль, — что у меня не очень хорошо получается общаться с людьми. Мы обсуждали это. — Видимо, недостаточно, потому что ты закрываешься от меня, Юри. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я несчастен? Хорошо. И не надо плакать, потому что ты и сам понимаешь, что я счастлив. Я всегда счастлив, если рядом со мной ты. Но я скучаю по своей семье, маленькой захламленной комнате и горячим источникам, скучаю по цветению сакуры. И по японскому. Я скучаю по всему этому, Виктор. — Ох, Юри. — Я скучаю даже по палочкам. Стоит отдать Виктору должное, он не предлагает глупости, вроде пойти купить палочки для еды или начать общаться на японском. — Ты скучаешь по дому, Юри. Я понимаю. — То же самое было и в Детройте. Я справился с этим тогда, и справлюсь сейчас. Юри не справится, ведь когда он жил в Детройте, Хасецу не был ему настолько дорог. Виктор, кажется, читает мысли Юри, потому что тут же скрещивает руки на груди и ах да, он никогда не слушает Юри, правда? По щекам Виктора стекают слезы, но ведь Юри только что сказал ему не плакать. Вот же упрямец. — И как я теперь должен ждать, что это пройдет, зная, что ты страдаешь? Ты снова такой эгоист, Кацуки Юри. — Думаю, да. — И ты собираешься расстаться со мной? — Почему каждый раз, когда мы спорим, ты спрашиваешь меня об этом? — Потому что, — Виктор вытирает глаза рукавом, — я чересчур драматичен, как ты, наверное, уже заметил. И я должен знать. Юри опускает руки. Медленно, немного осторожно он тянется к Виктору. — Виктор. Это похоже на магию, словно зов сирены и сила тяжести сплелись в одном единственном слове. Виктор тут же обнимает Юри, цепляясь за него так же крепко, как цеплялся за пуделя с платочками. — Мы можем вернуться в Хасецу. Мы можем поехать куда ты захочешь. Я могу поехать куда угодно. Да, Юри знает это. Виктор полностью в руках Юри, словно золотое кольцо, надетое на палец. И неважно, в какое место на карте ткнет Юри, Виктор пойдет за ним. Виктор всегда пойдет за ним. И что это, если не любовь. Иногда, может быть (может быть) это осознание того, что ты имеешь огромную власть над человеком и не пользуешься этим. iii. Все дело в настроении. Иногда Юри хочется вжать Виктора в кровать и заставить молить о большем; иногда Виктор хочет медленно отсасывать Юри. В такие моменты Юри кажется, что еще немного и он взорвется, если ты ничего сейчас не сделаешь, Виктор, пожалуйста, пожалуйста, я хочу тебя внутри, я сделаю все что угодно. (Все что угодно, Юри?) — Да. Да. Виктор уничтожает его и создает заново, собирает в единое целое после того, как разбил на осколки. Они все еще учатся двигаться вместе, узнают о новых местах, срывают с губ новые звуки. Иногда Виктор, кажется, мог бы съесть Юри живьем, а иногда на его щеках появляется алый румянец, и он шепчет: «Ты самый прекрасный в мире». — Что, — задыхаясь. Едва слышно. Очки криво висят на самом кончике носа. — Ты одно сплошное «что». Виктор не отвечает, прикусывая сосок Юри, скользя пальцами по внутренней стороне бедра Юри. Сегодня Виктор не хочет отвечать на вопросы (Виктор, ты трахнешь меня или нет?) или реагировать на требования (Виктор, трахни меня сейчас). — Тс-с-с, — вместо этого просто шепчет Виктор, раздвигает его ноги и трахает, о да, он трахает его, медленно и грубо, и это похоже на пытку, но потом Юри спрашивает: — Ты любишь меня? Любишь? И Виктор, прижимаясь поцелуем к его запястью, шепчет: — Конечно. iv. 14.58 p.m. > купи молоко! у нас закончилось 15.03 p.m. > и ты говоришь об этом сейчас. я ушел из магазина. 15.04 p.m. > юри пожааалуйста 15.06 p.m. > хорошо 15.06 p.m. > я так сильно тебя люблю 15.10 p.m. > я тоже тебя люблю. 15.10 p.m. > хорошо, но я тебя люблю больше 15.21 p.m. > неееееееееет v. — Где смайлик ружья? — раздраженно спрашивает Юри. — Посмотри возле ножа, — услужливо подсказывает Юрио. — Вы что, снова ссоритесь? — Не совсем. Юри не нравится это слово. Ссориться. Иногда кажется, им с Виктором никогда не понять того, чем занимаются другие пары. Но они понимают. Иногда поздно ночью, когда выключен свет, и Юри не уверен, осталось ли что-то в мире, кроме их кровати, Виктор нашептывает то, что остается в стихах о любви и темноте спальни в три часа ночи. Виктор говорил как-то о родственных душах, и Юри в тот момент задумался: значит ли это, что людям, предназначенным друг другу, так же предназначено иногда ссориться? Если ответ «да», то это пугает. Быть чьей-то родственной душой, кажется, очень сложно. — Тогда почему ты угрожаешь ему? — Он снова хочет взять еще одну собаку. — О господи, собака. Опять? — Снова. — Кацудон, — мрачно, — ты встречаешься с идиотом. «Подростки», — с любовью думает Юри, отправляя сообщение. Нет, это не ссора, просто разговор о собаке повторяется снова и снова. Быть чьей-то родственной душой (чьим-то «навсегда», как однажды ночью назвал Виктор Юри, когда тот почти уснул. Проснувшись с утра, Юри думал, что ему приснилось, но в то же время он понимал, что это было на самом деле) это правда сложно. Юри интересно еще одно — а бывают ли у Виктора с этим сложности? Однажды Виктор сказал, что ему не нравится идти легкими путями, так что Юри не думает, что его это сильно заботит. vi. Виктор любит прозвища. Юри не зацикливается на этом. Лишь однажды он на минуту останавливается, но уже скоро возвращается обратно к тройным акселям. Казалось, так и должно быть, без них невозможно, так же, как и без пальцев Виктора, пробегающих по пояснице Юри, когда они вместе смотрят фильм, или того, как Юри в ответ каждый раз коротко пожимает плечами. Виктор зовет его «любимым», словно это негласное правило, неподдающееся обсуждению. И, конечно, когда однажды Юри реагирует не так, как обычно, Виктор не останавливается. — Ты погуляешь с Маккачином, сладкий? Иногда он говорит на русском, иногда на японском. Однажды пытается даже на французском. Юри смиряется и молча разрешает Виктору говорить, что ему хочется. Юри думает, что это мило, но больше всего ему нравится то, как Виктор произносит его имя. Когда Виктор зовет Юри, это похоже на то, как все хорошее в мире сжимается до одного слова. — Юри, дорогой. О Боже. Что-то похожее на молнию пробегает по его телу. Его словно поцеловали за ухом и возле лба, даже если губы Виктора сейчас до нелепого далеко — прям у его тазовой косточки. Виктор замечает. Всегда замечает. — Ты в порядке? — Да, продолжай. — Лишь бы покомандовать. — Виктор. Когда Виктор вот так моргает, смотря на Юри снизу вверх, у него просто потрясающие ресницы. — Да, дорогой? У Юри скручивает живот. Но это приятно. Словно там порхают бабочки. Это случается по крайней мере дважды в неделю, и Юри понимает, что, скорее всего, так и не избавится от этого в будущем. Юри, прикусывая губу, закрывает глаза. — Тебе это нравится, — пораженно бормочет Виктор. Юри крепче зажмуривается. Да, да, да. Он выдыхает и немного двигает бедрами. У него стоит, и Виктор такой потрясающий. От красоты Виктора и желания обладать им хочется бросаться на стены, его великолепие иногда подобно пощечине. Юри сжимает пальцы в волосах Виктора и кивает. — Дорогой, — снова говорит Виктор, мягко прикусывая кожу на бедре Юри. Юри не понимает, что в этом особенного. Может, то, как он резко произносит «р», с акцентом, от которого никак не может избавиться. Может, дело в глазах и том, как он раздевает Юри, словно разворачивает самый ценный подарок, шепча: «Юри, дорогой, я буду так нежен с тобой сегодня, обещаю». Юри дрожит в оргазме, кажется, целую жизнь и немного больше. vii. В Хасецу, стоя голым на крыше, пока алкоголь издевается над нежным желудком, Виктор признается: — Я чувствую себя ниндзя. — Кажется, меня сейчас стошнит, — но на всякий случай Юри добавляет: — Я тоже чувствую себя ниндзя. Мягкие волосы Виктора приятно щекочут шею. Юри задается вопросом, умрут ли они сегодня от похмелья. — Прости, что приревновал. — Прости, когда я выпью, я не контролирую, что говорю. Наверное, им стоило бы слезть с крыши, прежде чем все станет хуже, но здесь такое красивое небо, то ли голубое, то ли розовое. — Если бы ты смог стать днем, то каким бы ты стал? — спрашивает Юри, все еще цепляясь за алкогольное опьянение, которое делает слова легкими и потрясающими. Виктор отвечает так, будто бы готовился к этому вопросу всю свою жизнь. — Днем банкета, конечно, — и Юри любит его так сильно, что думает, что смог бы сочинить песню об этом и выступать под нее каждый сезон всю оставшуюся жизнь. — А ты? — Я бы стал… — да, это очевидно. Очевидно, — сегодня. Думаю, я бы хотел стать этим днем.