Где Рэн?..
Очень часто команды недосчитывались своих… Но для команды, состоящей всего из двух человек, такая потеря была более чем ощутима. Ирма, чуть высунувшись из-за бетонного блока, в панике стала озираться по сторонам, выискивая взглядом уже чуть ли не родную зеленую куртку напарника с бронепластинами. В сознании до сих пор относительно спокойного капрала поселился животный страх потерять Рэна. Пусть изначально он и был ее мучителем, тюремщиком… Они оба желали друг другу смерти. Но теперь они стали очень хорошими друзьями. Потерять Демитрия для Ирмы сейчас значило потерять чатсь себя и снова остаться одной на всем белом свете. А именно этого она боялась больше всего. В душе несчастная так и осталась девочкой-подростком, на глазах у которой застрелили ее любимого отца, и которая до сих пор ненавидит весь мир… Это отпечаталось на ее душе раскаленным клеймом. Отчего женщине не место на войне? Оттого, что после ее окончания мужчина помнит даты, места, имена и фамилии командиров… Это для него важно. А женщина помнит лишь те ужасы и то горе, с которыми в этом аду повстречалась. Но не надо говорить, что мужчины бесчувтсвенны, никак нет. Они переживают все то же самое, только это не так сильно отпечатывается в их сознании. А женщина… Она потом красного цвета видеть не может, потому что он у нее в воспоминаниях прочно связан с кровью. Это более восприимчивые, более чувствительные существа, для которых ужас творящегося вокруг затмевает все героические победы и блеск орденов. Вскочив с земли, капрал бросилась бежать прочь с линии огня, чтобы перевести дух и перезарядить винтовку. Руки дрожали, передернула затвор она только с третьего раза. Ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног.Где Рэн?!
Вздохнув поглубже, Ирма мелкими перебежками стала двигаться ближе к упавшему фрегату, взрыв которого и заставил всех припасть к земле. По несчастью именно там находилась позиция Демитрия — орудийная башня. Ирма теперь проклинала себя за то, что упустила возможность предупредить команду, сидевшую на орудиях. Она посчитала, что диспетчер тоже не спит, и вообще это его работа. Оглянувшись на диспетчерскую вышку, откуда координировался орбитальный и атмосферный бой, Ирма хотела бросить пару нецензурных ругательств, но опешила: верхнюю часть вышки просто спилило закрылком или даже целым крылом фрегата. Там металл так искорежен — черт его поймет, что это за деталь была. Судорожно сглотнув, она хотела двинуться дальше, но буквально в каких-то сантиметрах от ее дурной головы металл обломка пробила пулеметная очередь. К счастью, наш капрал пока не потеряла реакцию, потому инстинктивно шарахнулась назад, за баррикаду, грузно хлопнувшись при этом на спину. — Ну уж нет, — выпала тяжело дышащая и все еще лежащая на спине Ирма, прижав винтовку к груди покрепче, — сами свой свинец жуйте! Наконец она поднялась на колени и, положив ствол на баррикаду, в прицел стала высматривать зачинщика безобразия. Им оказался парень в гигантском экзоскелете, который повстанцы прозвали шайтан-машина. Им эту штуку редко удавалось своровать, но в этот раз как-то получилось. Однако для подствольных гранат и крупнокалиберных пуль нет ничего невозможного. Да, несмотря на далеко продвинувшуюся вперед технологию и разработки оружия, Ирма оставалась верна обыкновенному огнестрелу и свинцовым пулям. Ну, иногда они и впрямь были эффективнее любого другого снаряжения — энергетические завесы и щиты не преграда для такого типа боеприпасов. Как и в данном случае. Подствольная граната пробила стекло шлема, порядочно смутив обитателя шайтан-машины, а затем едва ли не снайперский выстрел насквозь пробил ему же голову. Преграда устранена, можно двигаться дальше. Ирма перехватила винтовку и застыла. Прямо перед ее лицом на ребре баррикады лежала осколочная граната. Без чеки. Реакция последовала быстрее, чем осознание ситуации. Граната была брошена обратно, а Ирма упала за бетонный блок, закрыв голову руками. Взрыв раздался совсем рядом, искрошив верхнюю часть укрытия в серую пыль. Капрал вскочила, бегло осмотрелась, как встревоженный зверек, и бросилась бежать дальше, давясь по дороге мучительным кашлем. Конечно, Рен с Ирмой были корабельной комнадой, но по обстоятельствам обоим на некоторое время пришлось стать пехотинцами. Она — обычный солдат, а он — стрелок. Ирма вышла из повстанческой армии, где надо было уметь абсолютно все, ибо людей было мло, потому она особо не парилась с выбором, а Рену досталось привычное ему поприще. Он очень хорошо умел выцеливать невыцеливаемое. Огонь пока немного поутих, потому, когда до места назначения осталось метров пятьдесят, Ирма уже ломанулась к разбитой орудийной башне, совершенно не скрываясь. — Дура! — раздался крик командира звена. — Вернись в укрытие! Капрал проигнорировала его слова и только набрала скорость, легко перескакивая преграды и не обращая внимания на огонь. Каким-то чудом ее даже не зацепило, хотя треск бластерных карабинов раздавался совсем рядом — она шла едва ли не в самые позции врага. Однако, в последний момент ей удалось скрыться за куском обшивки потерпевшего крушение крейсера и избежать ранения. А башку бы разнесло только так. Конечно, выйти сухой, как гусыня из воды ей не удалось — снарядом разбило бетонную опору верхнего посадочного полигона и один из осколков рассек капралу висок, оглушив е на несколько секунд звоном в ушах и пронзительной болью. Переведя дух и нецензурно выругавшись, Ирма стала осматривать рухнувшую башню и все окружающее прсотранство. Хочу напомнить, что все это действо происходило в течение каких-то трех минут, которые казались несчастному капралу бесконечно, просто мучительно долгими. Так всегда бывает, когда адреналин зашкаливает, пульс отдается не только в висках, но во всем теле, а перед глазами стот кровавый туман. Ирме знакомом было это состояние. Оно изматывает настолько, что в конце боя она просто рухнет на землю без чувств. Все-таки слишком тяжким для нее был путь солдата. Не для маленькой хрупкой девушки с еще детскими чертами лица. Недолгий поиск среди общего хлама и того хаоса, что здесь творился после взрыва, дал весьма неутешительный результат… Рэна выбросило взрывом с его позиции, хорошо, был он не очень высоко — метра три, а от огромного куска металла, который едва не рассек бедолагу пополам, его спасла сама обвалившаяся конструкция, приняв всю разрушительную мощь удара на себя. Ирма уже было обрадовалась, разглядев родную куртку среди пыли и хлама… но вся она была в крови. Капрал повесила оружие за спину и бросилась к напарнику, слыша, как за ее спиной матерятся солдаты: «Совсем баба обезумела, под самый огонь кидается!» Новая волна того липкого животного страха накатила на нее, когда она опустилась на колени к Демитрию. И вовсе не от свистящих над головой выстрелов или треска карабинов. Маленький осколок обшивки прошел под пластиной куртки, ибо она была расстегнута, и пробил стрелку левое легкое. Какая нелепость… Рэн всегда пренебрегал техникой безопасности, однажды сжег себе протезированный глаз, когда разглядывал звезду в оптику корабельного орудия… И сейчас, если бы куртка была застегнута, бронепластина преградила бы путь злосчастному кусочку металла размером с армейский жетон. Уж Ирма-то ему влепит, когда он очнется… капрал тут же, благодаря отработанной за годы привычке, схватила первую попавшуюся вещь из плотного материала, а именно упаковку от личного перевязочного пакета, который она израсходовала на раненого солдата в ее прежнем укрытии, и накрепко зажала ею рану, тут же перепачкав руки в крови. — Держись, старик, — нарочито громко выдавила она из себя, чтобы хоть немного прийти в себя. Руки дрожали, к горлу поступил плотный ком, который не сглатывался, а она сама всем своим существом будто увязла в липкой трясине сковывающего страха… Вот она, сама Смерть за спиной у тебя стоит и уже косу занесла. И тут только от тебя зависит, нанесет ли она удар или нет. Капрал почти чувствовала, как старуха с косой дышит ей в спину, откуда-то повеяло могильным холодом. Ошалевший взгляд Ирмы прыгал по испачканному кровью и копотью лицу Демитрия, выискивая признаки жизни. Впервые ей было так невыносимо, до боли в мышцах, страшно. От страха она даже не ощущала собственное сердцебиение, не слышала его, хотя пульс у нее был где-то под 150. Она видела смерть: разорванные снарядами тела, тела с вывалившимися внутренностями, тела, изуродованные огнем, да и просто тихо умерших людей — от пули в лоб или от яда; но на руках у нее еще никто не умирал. Именно то, что в твоей власти сейчас находится чья-то хрупкая, как тонкое стеклышко, жизнь и внушает страх… Маленькая-маленькая ошибка — и это стеклышко разлетится вдребезги… — Взрывом положило половину солдат врага, — зачем-то лепетала Ирма, зажимая рану уже двумя руками. — Скоро все закончится… Пока она слышала болезненное дыхание Демитрия, она была еще относительно спокойна (ну как спокойна, ее колотило, как при жуткой лихорадке, но слез пока не было), потому частенько замолкала, чтобы прислушаться. Она причитала что-то, разговаривала с ним, но не слышала сама себя, ибо ее собственный голос заглушал нечеловеческий страх. Ирма вспомнила, что чувствовала в первом бою с ним, когда она сама была на грани смерти: ей тоже пробило легкое, но без крови снаружи, осколком сломанного ребра. Она угасала медленно, практически без боли, только давилась мучительным кашлем. И это было тоже невероятно страшно, чувствовать, как потихоньку перестаешь дышать… Но ситуация Ирмы осложнялась тогда тем, что она была в абсолютно чистом сознании, чего нельзя сказать о Рэне. Вряд ли он вообще в данный момент понимал, что происходит, и это к лучшему… Вдруг тишину нарушил хрип, очевидно, попытка вздоха, хоторый издал Демитрий. Отвлечнная взрывом гранаты Ирма тут же повернулась к нему и хотела что-то опять залепетать, но так и застыла с приоткрытым ртом. Она не могла произнести ни слова, она была прикована к глазам Демитрия, теперь остекленевшим, тусклым и неживым. — Только не плачь обо мне… — хрипло выговорил он, -…маленькая… — Э, ты что, обалдел? Ты куда собрался? Так я тебя и отпустила, не дождешься, — выпалила в ответ Ирма. Голос у нее сорвался. — Нет уж, сдохнуть я тебе не дам, даже не думай! Эти слова мало чем могли помочь в данной ситуации, но Ирма так успокаивал сама себя. Ибо его слова уже начали рвать ей душу, цепляя самое больное — неразделнную любовь. Маленькая… Дурацкое, как казалось капралу, прозвище, которое закрепил за ней Демитрий из-за небольшого роста. Ну, кому понравится, когда тебя при начальстве зовут «крошкой»? Ирма обычно бесилась от него, но теперь она бы многое отдала, чтобы Рэн сейчас снова так ее назвал. Пошло от силы минуты три, как рядом замаячили медики, но эти гребанные секунды тянулись вечность. Ирме почудилось, что прошло около часа. Казалось бы, вот оно, спасение, но тут она вдруг поняла, что не слышит и не чувствует, как дышит Рэн. Сковывающая боль резко отпустила, будто разорвались стягивающие путы. Внутри что-то упало. Осознав масштаб грядущей беды, она припала к груди Демитрия, чтобы послушать сердце, не заботясь о том, что теперь уже вся будет перепачкан в его крови.Тишина…
Что-то упало второй раз, только теперь будто спустили курок. Сердце начало колотиться, стучать по ребрам так, будто хочет вырваться наружу. Ирма дрожащей рукой невольно потянулась к перемазанному в копоти и пыли лицу Демитрия, стала гладить его по щеке, особо не осознавая того, что делает и говорит… — Не смей! Слышишь меня?! Не смей уходить… — причитала она на грани истерики, уже и не чувствуя, как по щекам стекают горячие слезы. — Живи, прошу… Я не отпущу тебя… — слова постепенно смешались с всхлипами. Внезапно, как гром среди ясного неба, пришло осознание: любовь Ирмы может на всю ее жизнь остаться неразделенной. Для одинокого и чувствительного человека вроде нашей страдалицы это смерти подобно. Она уже совсем плохо соображала, потому решила высказать все, как есть, слепо и наивно надеясь, что любовь, как в дешевом киосочном романе, вытянет Демитрия с того света… — Я… Я люблю тебя, Рэн… — Ирма запиналась. Не каждый день признаешься в любви. — Я не говорила об этом, мне было страшно… — пауза затянулась секунд на пять, Ирму заколотило с новой силой. — Ты слышишь меня?.. Не получив ответа, капрал склонилась над Демитрием, прерывисто вздохнула и, не удержавшись, одарила его поцелуем. Ей почему-то показалось, что он будет иметь какую-то животворящую силу, которая заменит процедуру искуссвтенного дыхания и заставит Рэна дышать. И пусть он вломит ей смачных люлей (хотя кто тут кому вломит…), когда придет в себя, лишь бы только он остался жить…Или он никогда об этом не узнает?..
— Нет… Нет-нет… Не может быть… Не-ет… — все причитание скоро свелось к одному слову, означавшему полную безысходность, а вскоре и оно потонуло в протяжных стонах невыносимой душевной боли. Но Ирма почему-то не опускала руки, продолжая зажимать зиящую кровавой чернотой рану, обливаясь при этом горькими слезами. За спиной у капрала возник комиссар Энтони вместе с врачами. Последние с траурными физиономиями подняли Рэна на носилки, еле вырвал его из оцепеневших рук несчастной Ирмы, но потом один вдруг выругался на каком-то непонятном языке и оба быстро исчезли из поля зрения. Как только Демитрия забрали, Ирма закрыла заплаканное лицо руками, и, продолжая тихо постанывать, начала медленно раскачиваться из стороны в сторону. От этой дикой внутренней боли она не могла дышать, к глазам подкатывали все новые и новые потоки слез, которым не было конца. Для нее эта боль была просто несоизмерима с любой другой, которрую она когда-либо испытывала. Даже когда капрал еще лет восемь тому назад лежала в лазарете со сломанным позвоночником и почти круглые сутки кричала от жутких болей. Эти приступы глушились спиртом и обезболивающими, а нынешние ее страдания не облегчит ничего. Ирма потеряла его. Потеряла не часть, а всю себя. Потеряла того, кто дважды спас ей жизнь, кто дал ей возможность начать все сначала, но… Она не смогла сберечь его жизнь. Он умер у нее на руках… Она, дуреха, даже побоялась при жизни ему сказать о чувствах, страшась какой-то мифической взбучки. А теперь все, его больше нет и ответа она уж точно никогда не получит… Никого на этом свете не осталось, кого она любила, все мертвы… Рэн был последним, кем несчастная дорожила гораздо больше себя, больше своей жизни. Ирма чувствовала себя проклятой, прокаженной, будто ее проказа убивала тех, кто слишком близко подобрался к ее душе. — Мне очень жаль… — попытался как-то разрядить обстановку комиссар, опустившись на колени к Ирме. Он хотел коснуться ее, положить ей руку на плечо и уже было потянулся, как она вцепилась пальцами в землю пред собой и издала просто нечеловеческий вой, запрокинув голову к небу. Энтони невольно отдернул руку и даже слегка испугался, шарахнувшись назад. — Как же больно.! — взвыла Ирма, схватившись за голову. — Нет! Нет! НЕТ.! На ее вскрики с тревогой оборачивались другие солдаты, даже врачи оглядывались, для которых в подобных воплях вообще нет ничего необычного. Бой-то закончился… А она не могла перестать рыдать, ей было слишком больно. С горя она невольно перешла на родной язык в своих причитаниях, на котором она не говорила уже с десяток лет. Хотелось продолжать выть, продолжать стонать, продолжать кричать еще очень долго… Казалось, она не сможет успокоиться уже никогда. Крики и стоны Ирмы были похожи на пронзительный скулеж попавшей в капкан зверушки. Такой же вой стоит, когда затихают бои в городах или любых других гражданских поселениях. Точно так же воют и стонут женщины, нашедшие убитыми своих мужей, отцов, братьев и сыновей… И это, пожалуй, самое жуткое, что есть в войне. Скорбный плач живых звучит страшнее, чем предсмертные хрипы умирающих…Рэн!.. Какая же я дура! Прости меня… Прости! Больше я никогда тебя не увижу…
Еще около получаса продолжались стоны и невнятные мольбы на непонятном смешении двух языков. Сначала, конечно, комиссару было противно выслушивать эти ее стенания, но потом он вспомнил, что она женщина, и как-то автоматически простил ей эту ее слабость — мужчины тоже плачут в конце концов. Сейчас же Энтони лишь молча сидел рядом и слушал. Ему самому гибель старого друга разрывала душу, он и рад был бы вот прямо здесь удариться в горькие рыдания вместе с несчастной Ирмой, если бы не хотел потерять лицо. Он прекрасно разделял ее горе, потому хотел ей помочь, а в данной ситуации лучшая помощь — дождаться конца истерики и сдать страдальца врачам, а там, скорее всего, спасением станут хорошая доза успокоительного и крепкий сон. Всегда безотказно помогает. Только Энтони сильно сомневался, пройдет ли этот трюк с Ирмой, ибо только по тому, что он пережил вместе с ней, он боялся, как бы несчастная не тронулась умом. Выслушивая причитания бедной Ирмы, он сам даже пустил скупую мужскую слезу. Энтони много где побывал и много куда вляпывался, но никогда не слышал, чтобы так искренне оплакивали погибшего боевого товарища. Особенно имея такую историю знакомства, как у этих двоих. Наконец рыдания прекратились. Несчастная Ирма еще посидела немного, медленно раскачиваясь из стороны в сторону и приходя в себя, ибо от длительных рыданий до глухоты звенело в ушах, а потом она медленно подняла голову и загребла рукой передние пряди волос. Комиссару открылось мертвецки бледное лицо, перемазанное пылью, кровью и слезами, и слепо смотрящие вникуда остекленевшие зеленые глаза, что покраснели и немного припухли от неистовых рыданий. Переведя пустой взгляд на все еще сидящего рядом комиссара, она помолчала, а затем сказала тихо, глотая окончания слов: — Энтони… Дай мне нож… — Я-то дам, да вот только зачем? — поинтересовался тот, вынув из-за пояса охотничий ножик и немного повертев его в руках. Сначала недоверчиво посмотерв на капрала, потом на оружие в руках, затрем снова на капрала, комиссар медленно и как-то с подозрением протянул девушке нож… — Прости… — прошептал Энтони в последний момент, и, когда она собиралась взяться за рукоять, он резко ударил капрала этой самой рукоятью в голову, чтобы ее обезвредить. В таком состоянии она была опасна даже сама для себя… Но выбить сознание из крепкой и дурной головы Ирмы ему не удалось. Она сначала оказалась оглушена, но потом, спустя какие-то доли секунды взвилась, как разозленная змея, выхватила нож из рук Энтони, оставив того молча обалдевать от неожиданного поворота событий, и выговорила тихо, снова осев на колени: — Слишком больно… Я не могу… Эту боль нужно заглушить какой-нибудь другой… …три резких движения, и вот на худой бледной руке красуются глубокие порезы, сразу же начавшие обильно кровоточить. Темно-красная, густая венозная кровь почти сразу украсила хрупкое предплечье Ирмы жуткими алыми подтеками. Секундой позднее, когда Ирма хотела нанести себе еще несколько порезов, Энтони опомнился, крепко схватил ее за запястья, да так сильно, что Ирма выпустила нож из рук, и вскрикнул: — Ты совсем сдурела, мать? Что ты творишь?! Ответа уже не последовало — Ирма начала терять сознание. Не от боли, не от потери крови, а от горя. Такое тоже бывает. Мозг отказывается принимать реальность как должнное, и потеря сознания является эдаким механизмом защиты. Энтони подхватил обмякшую девушку, она еще успела почувствовать, как ее пострадавшая рука оказалась крепко перетянутой. Видимо, бинтами. Ирма последний раз всхлипнула уже в полусознании и бессильно уронила голову на плечо комиссару.— То есть, он жив?.. — Да, совершенно верно! Девушка спасла его, зажав рану. — Бес! Слышишь меня? Он жив!..