Сестра

      Вот иду я по улице и вижу её. По ночам она играет на гитаре, порой это мешает мне спать, хотя я тоже редко сплю по ночам.       Она себе волосы красит мелками. Ходит с радужной головой, весело.       А за спиной у неё всегда гитара. Она самоучка, но играет так, будто обучалась этому у великих мастеров, которые приблизили её к дзену. Она берёт в руки гитару и все радуются, кроме меня.       Я сижу с наклеенной улыбкой, и слушаю, как она играет. Мне не до веселья. Никогда она не играла на публике так живо, никогда не красила себе волосы этими мелками, никогда она не ходила с гитарой за спиной.       Она скоро умрёт. У неё рак, а мне её хоронить.       Она подходит ко мне, спрашивает, отчего мне так невесело. Я молчу, говорю, что мне влепили двойку по химии. Все смеются, а её переполняет гнев. Она ведь знает, что никакой двойки у меня нет, она ведь знает, почему я так разбит. Она знает обо мне всё. Она - моя сестра.       День проходит. В истории моего браузера только и есть, что запросы о Боге, о раке, о морге... Я постоянно чищу эту историю. Раньше это был повод для шуток, теперь же я чищу историю, чтобы Оля не увидела моих мыслей. Однажды я не успел закрыть браузер, тогда она закатила истерику, она назвала меня худшим братом в мире, сказала, чтобы я не приходил на её похороны.       Тогда мы только узнали об её болезни. Она сначала сильно переживала сама, потом решила, что если у неё осталось три месяца, значит нужно прожить их все, как последний день. Она и живёт.       Я же так и не свыкся с мыслью, что её скоро не станет. Она всё винит меня за то, что я стал меньше улыбаться, она говорит, что никого угрюмее меня вокруг просто нет. Из-за у нас постоянно случаются ссоры. Она настаивает, чтоб я радовался вместе с ней, кричит, может даже начать бить меня, я же просто молчу, чем ещё больше злю её, я не хочу говорить об её болезни, мне больно...       День проходит быстро, возвращаясь домой, я снова слышу её голос:        - Хэй, привет всем хмурым. Чего ты опять позоришь меня? Я так много прошу, да?       Я молчу.        - Может быть хоть в этот раз хоть что-то скажешь?       Ну я же пел вместе с тобой.        - Это ты называешь пел, да? Дэн, кто так тихо поёт? Петь надо громко и с душой!       Я снова молчу.        - Ты знаешь, что ты размазня, да?       Я снова не знаю, что сказать.        - Ты худший брат на свете.        - Зачем ты мне это говоришь?        - Потому что ты единственный, кто душу мне травит. Что я сделала тебе, за что ты как со мной? Почему ты не можешь просто порадоваться за меня, я никогда не жила так ярко, мне хорошо! Один ты ходишь и всё портишь!        - Я не знаю, что тебе сказать.        - Скажи, что завтра ты будешь праздновать со мной. Завтра твой день рождения! Завтра...        - Я не буду праздновать.        - Я не расслышала, повтори пожалуйста.        - Я думаю, отложу праздник.        - На день?        - Да...        - Ты думаешь, я глухая, да?        - Праздник будет, но позже.        - Я соврала, что не слышала, Дэн.       Я молчу снова, я снова всё испортил.        - Знаешь, что? Когда я подохну, не смей приходить ко мне. Не просто на похороны, вообще не приходи. Ты не можешь просто улыбнуться, просто поддержать меня.       Я снова молчу.        - Ты сволочь!       И она ушла.       Я правильно сделал, что промолчал. Сорваться - самое ужасное, что только можно сделать в такой ситуации. И я не сорвался.       Я видел, как она ушла. Совсем недавно она решила прыгнуть с парашютом, но ей запретили врачи, оправдывая свой поступок тем, что состояние организма может ухудшиться в любой момент. Тогда Оля ещё сильнее взбунтовалась.       Она решила с горяча признаться в любви одному своему однокласснику. Говорит, влюбилась в него в шестом классе, неплохо, так, думаю, продержалась её "любовь". Когда я не поддержал её похождения, она возненавидела меня. Теперь каждую ночь она ходит к нему, под утро возвращается. Я уже и не знаю, что думать.       Того, что было, я уже не верну, а то, что будет, пугает меня ещё больше, чем то, что есть сейчас.       8.04 наступило. И я слышал крики о том, что тебе уже 18, о том, что ты теперь можешь забирать девчонок на море. А думать мне приходилось только о том, как успокаивать мою мать, после смерти её дочери.       Первый месяц, жуткий, полный слёз и горя, остался позади. Всё, что я помню, это семейные истерики, подсчёт денег на операции, обвинения в сторону друг друга, что никто ничего не предотвратил, что "всего можно было бы избежать, если бы не твоя безответственность", ещё крики о том, что денег не хватит вовсе. Ссоры стали постоянными гостями нашего дома.       Я стал больше думать о сестре. Мы с ней были погодками, я всё думал о том, что эта болезнь должна была задеть меня, а не её. А она постоянно обвиняла меня в том, что от меня никакой пользы, никакой поддержки.       Ей нужен был при во время чумы, а мне хотелось лишь вернуть прошлое. Мать, увидев анализы, опустила руки, сестра решила разукрасить свою жизнь, начала красить волосы, даже сделала себе тату, чем спровоцировала очередной скандал дома.       Тогда мать даже сказала, что Оля больше ей не дочь. Оля в свою очередь разбила две тарелки и ушла из дома. Она никогда не была такой.       До болезни мы с ней были очень похожи. Нас было не вытащить из дома, постоянно нам ставили в пример более активных одноклассников, ведь нам нигде не хотелось участвовать. Мы очень любили музыку, когда мне стукнуло десять, мы решили, что создадим свою рок группу, будем колесить по миру и раздавать автографы на салфетках. Потом вы повзрослели, наш пыл утих, но любовь к музыке не пропала. И каждый раз она хотела, чтобы я пел с ней так же громко, так же, как в детстве, у меня же не было сил говорить.       Второй месяц пришёл, мне всё больше казалось, что произошла врачебная ошибка. Оля только расцвела, даже не думала чахнуть. Её волосы, в прошлом радужные, как в сказке, стали русыми вновь - краска смылась. Не могу сказать, что я грустил по этому поводу, мне даже стало казаться, что всё было как раньше, когда ничего не мучило, не брало за душу, не пытало. Когда дыхание было свободным, сознание ясным.       Оля первое время была спокойна, мне казалось, что страх всё-таки берёт своё. Она стала меньше есть, больше сидеть, глядя в одну точку, жизнь будто не текла в ней бурной рекой, а застыла.       Потом стало хуже.       Весь второй месяц она отказывалась говорить с матерью, хотя мать приняла и её татуировки, и простила ей все когда-то нанесенные обиды. Оля всё равно не хотела говорить ни с кем, чем очень сильно ранила мать.       Позже Оля стала больше спать. Мне казалось, что это что-то хорошее. Говорят, что сон - лучшее лекарство.       В один такой день мы очень долго ждали, когда она проснётся. Потеряв всякую надежду мы вызвали скорую, где Олю откачали. Больше она не могла стать с кровати. Её постоянно тошнило, из больницы она больше не выходила.       Я боялся ходить к ней, я знал, что она ненавидит меня, знал, что ей тошно вспоминать, как тогда, когда она ещё могла ходить, я не поддерживал её. Мне казалось, она никогда мне не простит моей печали о ней.       Тогда я вспомнил, что тот мужчина, к которому она ходила, однажды приходил к нам. Я стал думать, что будет делать он, когда узнает, что теперь стало с Олей. Мне почему-то верилось, что он не обидит её, больную. Но я ошибся.       Однажды, зайдя в палату, я увидел, что Оля вся в слезах, на полу валяется букет.       Она увидела меня и сказала:        - Если ты меня ещё любишь, сожги эти цветы.        - Хорошо, это не проблема, - сказал я и начал собирать цветы в охапку.        - Ты не понял!        - Здесь?        - Ты не сделаешь, да?       Я подумал, что я уже так много раз отказывал ей, хоть одну просьбу я выполнить могу. Я взял металлическую мусорную корзину, достал из неё мешок. Взял цветы, 5 роз. По коридору дальше в соседней палате попросил зажигалку.       Мы открыли окно, и подожгли цветы.        - Что он сказал тебе? - Я чувствовал не то что покой,скорее, просто был рад, что наконец могу поговорить с Олей.        - А ты как думаешь?        - Я совсем не знаю, потому и спрашиваю.        - Он сказал, что не может больше быть со мной.       Больше я ей не задавал вопросов.       Горелые розы пахли отвратительно.        - Не говори маме.        - Ничего не скажу.        - Помоги мне лечь пожалуйста.       Я помог ей лечь. Мы долго молчали, но после Оля сказала, что она рада, что я пришёл.        - Я видела, что он стоит в коридоре. Будь осторожен, мне кажется, он пьян.       И я пошёл домой.       Встретил я его правда только на выходе из больницы, он сразу же пристал ко мне.        - Я видел тебя в её палате, ты кто?        - Брат.        - Я тебе не брат.        - Ты мне - нет, я ей - да.       Он проматерился.        - Ты знаешь, кто я? - Он стал вести себя спокойнее.        - Да, её бывший.        - Чувак, я не могу делать дело с инвалидами.        - Я понял, хорошо, что я могу.        - Ты видел розы, которые я принёс ей?        - Да.        - Я любил её, любил петь с ней.        - Да, я тоже, - я пытался обойти его, мне очень сильно не хотелось разговаривать с ним.        - Позови меня на её похороны.        - Да, обязательно.       Я солгал.        - Я же не виноват, что она стала инвалидом.        - Уйди от меня! - Я всё старался обойти его.        - Не указывай мне. Я её царь, ты никто, понял? Она стала инвалидом, так это не мои проблемы, я ушёл, я создан для целых, я не с ней, потому что она не хранила себя. Понял?        - Я ничего не понял.        - Так вернись ей и передай, что она просто...       Он проматерился.       Я молчал.        - Ты оглох, да? Иди и передай ей, что она...       Он проматерился.       Я просто стоял. Я знал, что я ничего Оле не передам.       В руках у этого парня была бутылка. Он швырнул её об асфальт, ещё раз громко выругался и ушёл. Псих.       Надо было защитить Олю от него. Надо было удержать её всеми силами от этих ошибок. Вот в чём была его работа. И он не сделал её.       В больницу к Оле начали приходить разные люди. Пришла и мама. Я так ничего и не сказал ей про этого парня, но мне кажется, она и сама всё это прекрасно знала.       Мать верила всем сердцем, что всё пройдёт, я не решался отрицать при ней это. Наш настрой был очень позитивен, мы всеми силами надеялись передать его Оле, но она даже встать с койки не могла. Хуже того, она прекрасно понимала, что мы ведём себя так радостно, потому что знаем, как всё плохо. Ничего счастливого мы ей так и не принесли.       Как-то раз мама притащила в больницу щенка. Щенок Оле совсем не понравился, она отметила, что даже он может ходить, он здоров, это навеяло ей ещё больше мыслей о смерти. Мать была так огорчена, что Оле пришёлся не по душе этот подарок. Я тогда решил забрать этого щенка себе. На удивление это очень порадовало Олю.        - Я так боялась, что из-за меня щенок пострадает. А так всё хорошо кончилось, спасибо тебе, - вот её слова.       Собака оказалась ласковая, мать радовалась, что удалось так легко выйти из такой сложной ситуации. Мы и дальше навещали Олю. Так прошёл второй месяц.       А на начало третьего месяца она захотела есть. Сейчас я знаю, что это не было чем-то удивительным. Организму нужны были силы, Оля всё ещё боролась. Я, Рекс и мама всё чаще оставались в больнице, общались так долго, как только могли. Иногда даже удавалось развеселить Олю, казалось, всё стало как раньше, ведь убери белые стены и врачебные койки, и вот он - разговор за обеденным столом, когда каждый на свой лад говорит о прошедшем дне, каждый пестрит как может шутками о событиях минувшей недели и просит долить суп, подгорячить чай.       Потом всё стало ещё хуже.       Рекса пришлось отдать на время другу, так как проводить в больнице целый день он не мог. Мать не умоляла об операции, так как смысла в ней уже не было. Одну операцию провели, когда Олю только доставили в больницу, точнее, буквально за три дня до того, как мы жгли с ней розы. Потом она, надо признать, даже окрепла, но шансов выжить ей всё ещё было мало. Все врачи опускали руки, никто не верил, но также никто не говорил об этом Оле, что только хуже сказывалось на её здоровье.       Она совсем ослабла, не ела, не пила, дышала редко, жизнь вытекала из ней, как песок течёт сквозь пальцы.       Я пришёл к ней раз.       Последний раз.       И её не стало.                            Я долго успокаивал мать, мне тяжело было всё - от осознания, что её больше нет до самих похорон. Мать, Рекс, я, отец ещё - все, кто пришёл туда. Вся наша семья. Отца я больше не видел, признаться, это вообще единственный раз, когда я помню, что видел его.       Так проходило время. От неё осталась мне гитара, книга с песнями, я храню их до сих пор.