Миртовый цвет

– Мистер Винчестер, здесь нельзя курить! Кастиэль отрывается от созерцания трещин на тротуарной плитке под своими ногами. Парень, стоящий прямо перед ним, равнодушно смотрит на миссис Харрельсон, у которой вот-вот грозит пойти пар из ушей, делает еще одну затяжку, растягивая губы в широченной улыбке. Все, что о нем знает Кастиэль, – это нелепые домыслы, которые как сквозняки гуляют из одной аудитории в другую: зовут его Дин Винчестер, и он учится с ним в одной группе, но практически не ходит на занятия, он носит кожаную куртку, потертую на локтях и повидавшую приключения, известные только одному ее хозяину, курит сигареты, каждый раз глубоко затягиваясь и зажимая полоску между грубыми пальцами со сбитыми костяшками и смотря куда-то вдаль, стоя на пороге художественной школы. За его спиной в те редкие дни, когда он все же приходит на занятия, болтается рюкзак, из которого торчит помятый рулон акварельной бумаги. Все это совершенно не вяжется с его образом, и порой Кастиэлю кажется, что Дин Винчестер весь состоит из шероховатостей и неровностей, он – парень с «большим потенциалом», грозящий к тридцати годам попасть в тюрьму, как утверждают окружающие. Он – тот самый парень, с которым лучше не связываться. Кастиэль не хочет иметь с ним ничего общего, он на хорошем счету у преподавателей, а за любое недоразумение отец устроит ему порку. – Да мне как-то насрать. – Веснушки на щеках Винчестера приковывают взгляд, он стряхивает пепел на асфальт, замечая Кастиэля. – Что уставился? – Здравствуйте, – бормочет Кастиэль преподавательнице, усердно игнорируя смеющийся взгляд Винчестера, и зависает еще на минуту – что-то во всем этом заставляет его затормозить, но стрелка грозит перевалить через одно деление, обеспечив опоздание и едкое замечание. Миссис Харрельсон уже открывает рот, чтобы разразиться новым водопадом возмущений. – Ты глухой что ли? Что уставился? – Зажатая между губ сигарета качается, и Кастиэль срывается с места, проскальзывая за дверь художественной школы, мимо смотрящего на него Винчестера. Он слышит, как миссис Харрельсон практически визжит от возмущения, а Кастиэля на середине пути к аудитории пробивает на смех от нелепости сложившейся ситуации. Кажется удивительным тот факт, что такой человек как Винчестер рисует, хоть и редко. Приходит в аудиторию и долго не засиживается – смахивает все как попало в рюкзак и, свернув работу в плотный рулон, так ее никому и не показав, уходит, оставляя за собой шлейф из смешков и заинтересованных девчоночьих взглядов. Кастиэль соврал бы, если бы сказал, что совсем не интересуется, что же такое выводит Винчестер на бумаге, но Кастиэль всегда сидит слишком далеко. – Ты сегодня не торопишься. – У Мэган в одной руке палитра, с которой вот-вот польется на пол для чего-то разведенная водой темпера, а в другой – шоколадный батончик. Весь ее фартук – красно-фиолетовая вселенная, и Кастиэлю думается, что это намного красивее того кувшина на планшете. Он бросает на пол сумку, стягивает с головы красную шапку и джинсовку старшего брата, укатившего далеко и бросившего его в этой дыре, и достает из ниши свой перекошенный мольберт. Кастиэль перехватывает его поудобнее и уже готовится сесть рядом с Мэган, но Винчестер пропахшим дешевыми сигаретами торнадо влетает в аудиторию и задевает его так, что закрепленный планшет с работой отлетает и с грохотом летит на пол, а сам Кастиэль от неожиданности закрывает глаза. В ушах все еще стоит грохот, а в аудитории на несколько секунд застывает тишина, но вскоре все снова возвращаются к работе – слышно, как ударяются кисточки о края банок с водой, как чертыхается Эш, потому что все его краски протекли и размазались по дну сумки, как скрипит кнопка, прикрепляемая к мольберту, а Кастиэль смотрит на хаос у себя под ногами и думает с чего начать. Винчестер обходит его, не собираясь извиняться, а Кастиэль этого и не ждет. Он ставит мольберт, где и планировал, а затем возвращается за одиноко лежащим планшетом. Краем глаза Кастиэль замечает, что Винчестер садится в самом углу. Он – воплощение невозмутимости и пофигизма, не обращая ни на кого внимания, зубами откручивает намертво прилипший колпачок к тюбику и кнопками прикрепляет лист к планшету. – Вот же идиот, – произносит сбоку Мэган, но Кастиэль замечает в ее взгляде плохо скрываемую заинтересованность. Она падка на плохих мальчиков, Кастиэль уже давно это знает. Он шарит рукой на дне своего рюкзака и достает старенькую палитру и оставшиеся тюбики краски – денег купить новые совсем нет, отец опять все пропил. Пучок любимой кисти стал похож на мочалку, и Кастиэль ловит себя на мысли, что она из любимой переходит в категорию ненавистных. Мэган смотрит на его приготовления с непередаваемым выражением на лице. – Тебе дать краски и кисточку, Кларенс? У меня была где-то одна нормальная. Сейчас я только палитру смою, – говорит она и уже поднимается с места. Но Кастиэль отказывается. – Забей, у меня есть. Он пропускает пальцы сквозь волосы, и они иссиня-черными тенями торчат в разные стороны, смотрит на поставленный в нескольких шагах от себя кувшин и корзину с яблоками. Рисовать их ему уже осточертело, он прекрасно набил на них руку и был бы рад перейти уже к чему-нибудь новому, например, к портрету, но ленивый преподаватель так не считает. Кастиэль переводит взгляд на Винчестера и тут же гипнотизирует злополучный кувшин. Винчестер, закатав рукава ярко-красной рубашки, смотрит прямо на него и кривовато ухмыляется на протяжении всего занятия; Мэган несет полную чепуху, Кастиэль ее почти не слышит. Винчестер даже не уходит раньше обычного, как Кастиэль надеялся. Боже, он был бы этому чертовски рад. В аудитории почти никого нет, когда Мэган решает, что пора валить с урока, и он первым подскакивает, чтобы отнести ее мольберт и уже сбежать от ощущения прожигающей дыры в виске. Мэган считает этот жест доброты милым и, растягивая губы, идет к гардеробу, пока Кастиэль не сложит свои вещи. – Ты же знаешь, что у тебя идиотское имя? Дин Винчестер стоит совсем близко. Облокотившись на мольберт, он лениво рассматривает застывшего Кастиэля. Аудиторию затягивает вечер, за окном зажигается первый фонарь. – И ты мне не нравишься, – продолжает Винчестер. Он весь как будто избит, поцарапан, вывернут наизнанку судьбой. На его губе Кастиэль замечает шрам, точно такими же отец испещрил сердце его самого. – Взаимно. С этого момента голос Винчестера течет по его венам бурными реками, срывая все дамбы на своем пути и затопляя все, до чего могут дотянуться их длинные холодные руки. Дин Винчестер все так же пропускает занятия, но когда он на них приходит, сердце Кастиэля срывается вниз, прямо под ножки его вымазанного в краске мольберта и глухо бьется там на всю аудиторию. У Кастиэля развивается паранойя – ему кажется, что Винчестер с каждым разом садится ближе к нему, эти мысли просто не дают ему покоя. Тайна, лучшей подругой сидящая с Винчестером, притягивает его. Сегодня его день явно не задается. Забыв зонт и промокнув просто до нитки, Кастиэль заходит в аудиторию без всякого желания водить кисточкой по бумаге, потому что бумагу его можно выжимать – коснешься ее, и она прилипнет к рукам. Он мельком смотрит в ту сторону, где обычно сидит Винчестер, и раздосадовано поджимает губы. Место пустует. – Кларенс, ну и видок у тебя, – Мэган смешно, а Кастиэль только вымученно улыбается. Забавней не придумать. И опять учитель говорит рисовать сидящие в печенках кувшины. – Мог бы прогулять, раз не в настроении. – Ты знаешь, что не мог, – бормочет Кастиэль. – Ты всегда можешь отсидеться у меня, – Мэган косится на него, зачем-то смешивая синий и желтый – прекрасно же знает, что такой кислятины в натюрморте нет. – Не могу, отец узнает все равно, – совсем нет настроения обсуждать больную тему. Появляется дикое желание закурить, но за запах сигарет последует наказание. Кастиэль мысленно представляет, как бы щелкнул зажигалкой, как бы затянулся. Становится немного легче. Его жизнь – очередной шедевр какого-нибудь французского режиссера, яркая картинка и полные недосказанности и молчания сцены. Кастиэль уже привык, тишину разбавляет Мэг. Вечером, стоя на ступеньках художественной школы, она целует его в щеку и садится на мотоцикл своего очередного дружка, скрещивает пальцы у него на животе, и Кастиэль видит, как она кайфует от запаха его кожаной куртки. Кастиэль знает, в чью бы так хотел уткнуться носом, как бы ужасно это ни звучало, но она, эта куртка, в смысле, сегодня не соизволила почтить его своим присутствием. Ветер засовывает пальцы ему за шиворот, и Кастиэль ежится от холода. Последний автобус придет только через десять минут. Он меряет шагами бордюры, засунув руки поглубже в карманы, а когда автобус останавливается, сразу же забывает, сколько шагов насчитал. Он даже не смотрит, кто садится рядом, сидит, распутывая наушники, а потом наблюдает за мелькающей картинкой в окне. Кастиэль вздрагивает, когда кто-то вытаскивает один его наушник. – Так и знал, что слушаешь какое-то нытье. – Дин засовывает его себе в ухо. Голова кружится. На Винчестере все та же куртка, Кастиэль как в тумане смотрит на него. – Почему не пришел сегодня? – ему надо просто заткнуться. Какие же тупые вопросы он задает. Дин в ответ только ухмыляется. Автобус разрезает ночной воздух. Кастиэль не может оторвать взгляда от своего вечернего попутчика. – Ждал меня, принцесса? От него пахнет машинным маслом и травой. Глупость какая, он что, на газоне валялся? Кастиэль отворачивается к окну, Винчестер стучит пальцами по своей коленке в такт Молко. Он провожает его до дома, ничего не говоря, а Кастиэль ни разу не оборачивается. Взбегает по ступенькам, и, не включая в комнате свет, чтобы не выдать себя, выглядывает в окно. Дин Винчестер стоит на месте еще минут пять, и Кастиэль готов поклясться, что когда тот разворачивается на пятках и бредет в другой конец улицы, он улыбается. Мэган если и что-то замечает, то ничего не говорит. Она полагает, что Кастиэль сам ей все расскажет, но у него в мыслях совсем другое. Дин Винчестер не пропускает ни одного вечернего автобуса, даже когда не приходит на занятия. Словно сторожевой пес стоит у остановки, лениво покуривая сигарету и улыбаясь, как только Кастиэль к нему приближается. А тот не понимает, что происходит между ними. Каждый вечер Дин слушает его музыку и уже чуть ли не подпевает доносящемуся из динамиков скрипучему голосу, и, стоит Кастиэлю открыть рот, чтобы посмеяться над этой его слабостью, Винчестер всегда шипит: – Заткнись. И все возражения тут же пропадают. Кастиэль не знает, что это. Влюбленность? Нет? Но влечение сильное и непреодолимое, до ватных коленей и опущенного взгляда, когда доводится проходить мимо Дина, обласканного ли солнцем, с золотыми лучами в волосах, с застывшими ли на лице каплями дождя, с запутавшимися ли в волосах желтыми-желтыми листьями. Кастиэль знает, на что идет, знает и идет с гордо поднятой головой. Он все чаще приходит домой за минуту до назначенного комендантского часа. Проскальзывает в свою комнату, спотыкаясь о валяющиеся бутылки, так, что они со звоном отскакивают друг от друга. Отец чуть ли не плюется желчью. Под ребрами Кастиэля происходит восьмое чудо света. У Дина Винчестера в сердце ярким утренним солнцем и холодным морем шумит бесконечное жаркое лето, в котором нет места для учебы. Он измеряет глубокие весенние лужи дырявыми красными кедами и смеется, видя панику Кастиэля перед предстоящим просмотром работ в художественной школе. Кастиэль на это только хмурится и шипит: – Тебя выгонят, Дин, так нельзя. Мокрый снег тает у него в волосах, и Кастиэлю хочется коснуться их рукой. Всю дорогу до художественной школы заволок океан из растаявших сугробов, поэтому Кастиэль старается не отвлекаться на Дина, а ступает по островкам сухого асфальта, чувствуя, как Дин упрямо смотрит на него. – Подумаешь, большое дело, Кас. Я это делаю ради своего удовольствия, а не чтобы получать оценки. Если у меня нет настроения елозить кисточкой по бумаге, то зачем переводить деревья и краску? Кастиэль вздыхает: – Но тебя выгонят, у тебя мало работ для зачета. Дин останавливается и ухмыляется: – Ты переживаешь за мои оценки или просто хочешь видеть меня почаще? – Очень смешно, – Кастиэль обгоняет его, радуясь, что шапка скрывает покрасневшие уши. – Придурок. В сердце Дина Винчестера царит хаос, точно такой же, как и в его комнате. Кастиэль приходит к нему домой лишь однажды. Оглядывается по сторонам, смотрит на немногочисленные корешки книг, стоящие на полке, на грязную посуду в раковине, отчего Дин тут же начинает ворчать и выпроваживает его с кухни, смотрит на выразительную табличку «Вход воспрещен» на двери в комнату брата Дина – Сэма. Смотрит на плакаты Дина, прячущие за собой тусклые серые обои, на гитару с торчащими в разные стороны, как антенны, струнами, на пластинки, небоскребом возвышающиеся в самом углу, смотрит на сложенные в коробку рулоны рисунков и одиноко брошенные палитры с навсегда впитавшимися морями темперы. На тумбочке у кровати стоит одинокая фотография в светлой рамке – он повернута в сторону кровати так, что создается впечатление, словно человек перед тем как заснуть смотрит на нее. У Дина Винчестера в сердце необъятная любовь к семье, а особенно к младшему брату, который недавно выиграл школьную олимпиаду по математике среди всей параллели. Он говорит Кастиэлю это всего один раз, но в его голосе сквозит гордость, способная яркой кометой промчаться вокруг земли. Кастиэль улыбается и передает поздравления. В его представлении это высокий и непропорциональный мальчишка-ботаник с растрепанными волосами и вечно лезущей в глаза челкой. По крайней мере, так описывает его Дин. Кастиэлю он уже нравится. Вообще Дин мало говорит о семье. Кастиэль только знает, что его отец работает в автомастерской – целыми днями перебирает двигатели машин, а по вечерам после смены не отказывается от бутылки пива. Дин помогает отцу в работе – иногда провожая Кастиэля домой, до утра может, весь измазавшись в вонючем масле, всю ночь провести в мастерской, лишь бы успеть выполнить работу в обещанный срок, чтобы не потерять деньги и заплатить за все счета. Сердце Дина Винчестера почти не помнит материнской любви. Мама умерла, когда ему было четыре года. Сгорела в пожаре, как случайно забытая свеча на подоконнике. Дин не любит говорить о ней, Кастиэль и не настаивает. Свою мать он не знает – она бросила его сразу после рождения. Собрала чемоданы и уехала в неизвестном направлении, оставив разбитое на части сердце отца и сына в прошлом. Ее образ – серый силуэт, тень в конце коридора, и грустить по этой тени или обвинять ее во всех своих бедах у Кастиэля никогда не возникало желания. Для него ее просто не существует, поэтому иногда он завидует Дину – он хотел бы испытывать хоть какие-то эмоции к человеку, благодаря которому он сейчас здесь, хотел бы, чтобы отец не винил его за ее смерть, не напивался, желая смерти сыну, который больше всех на нее похож. На фотографии у мамы Дина – длинные пшеничные волосы и едва заметные веснушки. Она так крепко обнимает, что у мальчишки глаза светятся от счастья. – Ты очень на нее похож, – говорит тогда Кастиэль, поднеся фото к лицу. Дин ничего не отвечает. Дин просто особенный, нестандартный, волшебный, но оттого не менее великолепный. Его картины чем-то напоминают работы великих авангардистов – они так же кричат о своей индивидуальности каждым сделанным мазком. – Это восхитительно, Дин, – после сказанного комплимента Кастиэль всегда знает алгоритм действия Дина: тот первым делом нахмурится, прищуривая глаза и всматриваясь в то, что только что нарисовал, словно художник, за спиной которого чемоданы опыта, и, не найдя ровным счетом ничего, ответит: – Тебе же так слабо! За его сарказмом Кастиэль чувствует неуверенность, и ему хочется взвыть от того, как это далеко от действительности, что чувствует он, вглядываясь в каждый мазок. В сердце Дина Винчестера нет планов на будущее. Он словно живет одним днем, словно завтра никогда не наступит, словно не придут огромные счета, оплатить которые его отец не сможет, словно «я» для Дина не существует. – Куда ты думаешь поступать? – Дин раскачивает зажатую между губами сигарету, пока они сидят на остановке и ждут вечерний автобус. Из висящих на шее наушников раздается музыка, и Кастиэль не без удовольствия узнает песню, отправленную им же вчера в социальной сети. – Буду поступать в местный колледж, – отвечает Кастиэль и ловит на себе удивленный взгляд Дина. – Ты шутишь? – Что тебя так удивляет? – Кастиэль поправляет съехавшую с плеча лямку рюкзака. – Кас, у тебя талант, а ты хочешь остаться в этой дыре? – Дин стряхивает пепел на землю и смотрит куда угодно, только не на него. – Нет у меня никакого таланта. – У тебя отличные оценки, ты можешь поступить в любой приличный колледж, – настаивает Дин. – Это не из-за моего таланта, дело в трудолюбии, во-первых. А во-вторых, у моей семьи нет денег, чтобы оплатить учебу в другом городе. Дин закатывает глаза. – Поверь, все осуществимо. – А ты, Дин, что насчет тебя? – спрашивает Кастиэль. О своей мечте он старается не думать. – Кому какое дело до меня. – Пепел сливается с асфальтом. – В моей семье только у брата есть мозги и возможность выбиться в люди. Кастиэль уже открывает рот, чтобы возразить. Ему есть что сказать, в голове роятся целые тысячи слов, вплетающиеся в весомые аргументы, но Дин смотрит на него – «скажи хоть одно слово, и под твоим глазом всеми цветами фиолетового расцветет фингал». Кастиэль поднимет эту тему позже. Дин молча садится с ним в подъехавший автобус и, проводив до самого дома, не говорит ни слова. Сегодня он садится к Дину. Просто удивительно, что тот пришел первым. Невозмутимо ставит мольберт и вкручивает кнопки. Все девчонки в аудитории на него таращатся, как на сумасшедшего, а на губах Дина играет все та же хитрая усмешка, но он ничего не говорит. Придурок. Мэган только вскидывает бровь. – Сегодня ты решил бросить свою подружку? – Кастиэль мельком смотрит на белый лист бумаги перед Дином. Втайне он надеялся, что увидит что-то действительно интересное, так же всегда в книгах бывает, правда? – А ты ревнуешь? – бросает Кастиэль. Дин улыбается еще шире и больше ничего не говорит, включает музыку у себя в плеере, и все занятие Кастиэль слушает дикий ужас, доносящийся из его наушников. Но занятие тем не менее не становится скучным – Дин рисует. Зеленую драпировку он упрямо выводит всеми оттенками красного и оранжевого, складки, которые по идее должны быть коричневыми, наполняются фиолетовым и бордовым. Кастиэлю интересно, в какой следующий цвет, выведенный на палитре, окунет кисточку Дин, но оставшиеся предметы натюрморта окрашиваются в точно такие же цвета, как и на стенде. Кастиэль не разочарован, нет, ему просто до ужаса интересно, почему Дин изменил только цвет свешивающейся тряпки. И если Дин и чувствует, что Кастиэль вот-вот спросит, то никак на это не реагирует. Даже не смотрит на мазню на его планшете. – Я думаю, нам пора, – вдруг бормочет Дин, выключает музыку и сметает краски в рюкзак, туда же летит и его картина, свернутая в тугую трубочку и, к счастью, успевшая высохнуть. По крайней мере, Кастиэль в это очень верит. – Нам? – Давай, вставай. – Дин отрывает кнопки с планшета Кастиэля, и лист печально гнется. – Сколько тут можно сидеть? Голова уже болит. Девчонки начинают перешептываться, даже Мэган заинтересованно поворачивается в их сторону. Кастиэль думает только о том, что если он слишком рано вернется домой, отец его убьет. Составить логическую цепочку, даже если в доску пьян, у него не составит никакого труда. Кастиэль смотрит на заснувшего преподавателя за своим столом, когда Дин уносит его мольберт, и покидает аудиторию, отметя все пути отступления для Кастиэля. И тот плетется за ним следом. Солнце еще не спряталось за небоскребами, его лучи гладят щеки Дина. Коричневая кожанка переливается на солнце. Они проходят мимо остановки, Дин кедами зачерпывает глубокие лужи. Брызги летят на несколько шагов вперед. На середине пути Кастиэль понимает, что они идут в парк, деревьев становится все больше, а конечная точка – скамейка под деревом в самой его глуши. Дин кидает рюкзак прямо на землю и, с ногами забравшись на скамейку, сев на спинку, вытаскивает из промокшей пачки сигарету и потертую старую зажигалку. Кастиэль топчется рядом. – Откуда ты такой вообще взялся? – говорит Дин. Сигаретный дым путается в волосах Кастиэля. – Чудак. – И это ты мне говоришь? Дин улыбается той кривой ухмылчкой. – Тебе очень идет эта красная рубашка. – Ты интересно чувствуешь цвета, – Кастиэль садится рядом. Красная? Его зеленая рубашка ему самому режет глаз. – Зачем так часто пропускаешь занятия? – Скучаешь по мне? – Я серьезно, – Кастиэль хмурится и поправляет шапку, съезжающую из-за ветра. – Я впечатлен твоей работой. – Не тем ты впечатляешься. – Дин стряхивает пепел и делает новую затяжку. – У меня дейтераномалия. Кастиэль тянет руку к пачке, и Дин скептично ее протягивает. – Первый раз слышу, что это? – Кастиэль ни разу не курил, отец все равно сегодня будет не в духе, что терять. – Если коротко, то не все цвета различаю, – Дин на него не смотрит. Волнуется. Глупость какая! Идиот, если переживает из-за реакции Кастиэля. – Уверен, дома погуглишь. – Это дела не меняет, Дин, у тебя талант. – Тот смотрит на него как-то очень по-особенному, как раньше не смотрел, а Кастиэлю неловко. Первая затяжка выходит не очень, он начинает кашлять, а Дин смеется и хлопает его по спине. – Ну точно же чудак! – его рука застывает на спине Кастиэля, теплая. Кастиэль чувствует ее сквозь джинсовку. Дин просто весь состоит из солнца. – А меня ты в каком цвете видишь? – зачем-то спрашивает Кастиэль. – Ну, там глаза, одежда… – В обычном, у тебя голубые глаза, Кас, но трава в этом парке для меня красная, – бормочет Дин, выдыхая дым ему в губы, сознание Кастиэля крошится на части, как пенопласт в руках трехлетки. Горячая ладонь Дина зарывается ему в волосы, и больше ничего не существует. На его губах тоже видны веснушки, несмотря на нервозность, Кастиэля все больше тянет улыбаться. Глупая кличка тепло вибрирует в сердце. – Ты мне не нравишься, – говорит Дин, и его теплые губы прижимаются к губам Кастиэля. А тот точно знает, что в сердце Дина Винчестера не течет красная кровь, как у каждого на этой глупой планете. Она цветом свежей травы разливается по венам, проникая в каждую клеточку.