Шесть раз, что Киллуа плакал

За всю свою жизнь Киллуа Золдик плакал лишь шесть раз. Впервые он заплакал будучи на границе НЗЖ, вскоре после того как Питоу напал на Кайто, а сам он вырубил Гона, чтобы уберечь его от предстоявшей схватки. Они двое поборолись с Накклом и Шутом за право вернуться в НЗЖ, чтобы спасти Кайто, но проиграли. Гон стоял впереди него, повёрнутый к нему спиной. Плечи его сотрясала мелкая дрожь. Киллуа понимал, что он плакал. – Я и не представлял, как это больно – быть таким слабым! – выдавил Гон. Киллуа почувствовал скатившиеся по его щекам слёзы. Он знал, что и сам был слаб: как сказала Биски, сражался лишь ради того, чтобы в конце концов убежать, оставив Гона на верную смерть. Гон был прав: это и впрямь было больно. Киллуа не мог перестать плакать. Второй раз, когда он плакал, случился на свидании Гона и Палм, за которыми он следил с целью защитить Гона, из-за Наккла лишившегося своего нэн на тридцать дней. Ощутив приближение врага по его ауре, он вступил с ним в схватку. Им оказался уже знакомый ему муравей-химера – Раммонт. Вот только теперь он казался ему гораздо сильнее в сравнении с их первой встречей. Киллуа заплакал от разрывавшей его изнутри досады. Он должен был сражаться, чтобы защитить Гона, но засевший у него в голове голос Иллуми всё твердил ему убегать. Он больше не мог этого выносить – и тут обнаружил иглу своего брата у себя в голове, вынул её оттуда. Киллуа убил своего противника в мгновение ока, и, пока его обезглавленное тело падало навзничь, он почувствовал себя так, словно у него камень с души упал. Ему больше не нужно было убегать. Он мог быть с Гоном и дальше, больше не ставя его жизнь под угрозу. В третий раз он заплакал во время вторжения в дворец Короля. В голове у него всё прокручивались слова, сказанные ему Гоном: "Тебя же это не касается". Хоть он и понимал, что у него отношения с Кайто и вправду не были такими же близкими, как у Гона... это всё равно его задело. Глубоко. Неужели Гону осточертела его компания? Неужто он его уже достал? "Пошли..." Что именно он имел в виду? Почему ему было так больно? Он сорвался на глазах у Палм, с которой на тот момент сражался. Он воззвал к ней помочь Гону... потому что не мог помочь ему сам. Осознание слов, сказанных им же самим, задело его куда глубже: оно вырвало у него из груди сердце и разорвало его на тысячи мелких кусочков. Он чувствовал себя таким убитым. Он больше не знал, что ему делать. Он вообще ничего больше не знал. Он чувствовал себя таким... беспомощным. Лишь когда к Палм вернулся контроль над собой, из его глаз прекратили течь слёзы. А когда она сказала ему, что он – тот, кто нужен был Гону больше кого бы то ни было... Киллуа ощутил, как сердце сжалось у него в груди. Гон... Он нужен был Гону больше кого бы то ни было. В четвёртый раз он заплакал от досады и злости. Пока Наника спала у него в руках, он впивался в своего брата тяжёлым взглядом. Слёзы катились вниз по его щекам, но он этого не замечал. Внутри него бушевало столько чувств, что он просто не был в силах держать их всех под контролем. Наника была добрее всех. Наника была его сестрой. Как Иллуми посмел счесть её за неживой предмет? Она ведь и ему была сестрой! Иллуми ответил ему равно таким же тяжёлым взглядом. Они всё глядели друг другу в глаза, пока Киллуа не сказал дрожавшим голосом: – Ещё хоть раз обратишься к ней как к предмету... – сделал он паузу, во время которой его взгляд помрачнел. – ...И ты мне больше не брат. В пятый раз он заплакал сразу же после того, как Наника исцелила Гона. Киллуа сказал ей впредь не показываться, чтобы защитить Аллуку. Он повысил на неё голос, пускай и знал, что не стоило, но понимание того, что он совершил ошибку, пришло к нему лишь тогда, когда он увидел Аллуку, стоявшую перед ним со слезами на глазах. – Если хочешь защищать меня, то ты должен защищать и Нанику! – прокричала она дрожавшим от струившихся по её щекам слёз голосом. Киллуа уже было разомкнул губы, чтобы ответить хоть что-нибудь, но тут Аллука вновь вскрикнула: – Если будешь плохо обращаться с Наникой, я тебя возненавижу! Он сомкнул губы и сглотнул ком в горле. Он совсем не хотел её обидеть. Он хотел защитить её. Он... Когда он попросил Нанику показаться ему ещё раз, слёзы полились из его глаз. Сердце его обливалось кровью при виде застывших у Наники в глазах слёз и её подрагивавших губ. – Наника, – прошептал он дрожавшим голосом. – Ты простишь меня за то, что я был... – всхлипнул он. – ...Таким плохим братиком? Наника подняла на него свои большие влажные от слёз глаза. – Ага, – тихо ответила она. Киллуа заключил её в объятия, крепко прижав к своей сотрясавшейся груди. Когда она зацепилась своими пальцами за его рубашку и прижалась к нему ещё крепче, он решил про себя, что будет защищать их до скончания своих дней. – Люблю Киллуа. Аллуку, Нанику и... Гона. Шестой раз, когда он плакал, случился уже несколько лет спустя. Лицо Киллуа было вжато в шёлковую простынь – такую холодную в сравнении с его пылавшей кожей. В любой другой раз он бы побрезговал тем, как слюни стекали из его рта прямиком на постель, но не в этот. Движения внутри его тела всё никак не теряли своего напора. Руки на его бёдрах давили на них с такой силой, что на тех местах наверняка уже образовались синяки, но его это не особо заботило. Когда в него толкнулись особенно глубоко, Киллуа издал протяжный стон. Он зарылся лицом в простынь, почувствовав, как на глазах у него выступили слёзы. Этот раз был не такой, как остальные. – Ха-а-а, Киллуа, – пропыхтели его имя в миллиметрах от покрывшейся испариной кожи на его шее. – Киллуа, мне, ах, мне так хорошо. – Гон, – прошептал он вжатыми в простынь губами. Руки нависавшего над ним хантера заблуждали по его стройной фигуре, но в итоге вернулись к его бёдрам и резко потянули их навстречу грубым толчкам. Бывший убийца запрокинул голову назад и едва ли не закричал, когда Гон задал ещё более жёсткий темп и стал вколачиваться в него глубже, глубже, ещё глубже. Киллуа готов был разорвать простиравшуюся под ним простынь в клочья. Слёзы побежали вниз по его заалевшим щекам. Этот раз был не такой, как остальные. Он плакал вовсе не от досады, злости или отчаяния. – Сильнее, Гон, давай, ах, сильнее! Гон послушался, став двигаться внутри него с ещё большим запалом. Его член вдалбливался в него с каждым разом всё глубже и глубже, и это просто сводило Киллуа с ума. Он и не заметил, как выпустил свои когти. – Да, так, так хорошо, Гон! – Киллуа, – выдохнули прямо над ухом бывшего убийцы, из-за чего мурашки пробежались по его телу. – Гон, сейчас... Боже... Я сейчас... – Я люблю тебя. Когда его ушей достигли эти слова, сладкая истома накрыла его с головой. Он сжался вокруг Гона и почувствовал, как его колени резко дали слабину. Однако упасть на перепачканную его семенем простынь ему не дал Гон, вовремя обвивший своими руками его талию, толкнувшийся в него ещё пару раз и кончивший прямиком внутрь него. В снимаемом ими номере воцарилась тишина, прерываемая разве что их тяжёлым дыханием. Аллука спала в номере по соседству. Киллуа надеялся, что они не слишком шумели. – Киллуа, – прошептал Гон, выскользнув из него и притянув к себе. Его отливавшие золотом глаза были ясно различимы даже в царившем в их комнате сумраке. Киллуа шумно сглотнул. Протянув свою руку к его лицу и огладив его ею, Гон спросил: – Тебе было больно? Молодой хантер захлопал ресницами, ответив: – Да нет... С чего это ты взял? – Ты плачешь. Ещё пару секунд похлопав ресницами, Киллуа вдруг растянул губы в улыбке и зарылся лицом в простынь. – Дурак, – с нежностью сказал он и придвинулся поближе к Гону, тут же обвившему его своими руками. – Это не из-за того, что мне было больно. Этот раз был не такой, как остальные. Он плакал вовсе не от досады, злости или отчаяния. Он плакал от счастья.