черная краска

— Могу ли я прийти сейчас, хён? — Не думаю, что есть смысл, эфир начнется через пятнадцать минут, ты не успеешь. — Я могу- *гудки*       Лицо Чонгука снова приобретает безликий вид, затем, как обычно, следует тяжелый выдох и взгляд, ищущий вокруг хоть что-то, за что можно ухватиться. Главное не смотреть на экран телефона, где все еще мелькает, что Юнги-хён бросил трубку и вызов завершен. Все повторяется из раза в раз. День сурка длится уже год, если не больше. Чонгук плохо помнит, когда именно, но в один момент все, откровенно говоря, пошло к чёрту, скатилось на самое дно, забросив якорь, разбилось как хрустальная ваза — на тысячи осколков, которые все еще застревают в коже и режут. Режут до крови и больно. Чонгук тоже режет. Сначала он резал бумагу, потом царапал ножом зеркало, слушая неприятный и острый звук, а затем… Если сделать один порез — больше не остановиться. Будь то бумага, стекло или кожа на запястьях. С последним сложнее всего. Легкие царапины, заживающие к утру, неожиданно начинают превращаться в глубокие порезы, кровотечения после которых невозможно остановить. Все идет по накатанной, свернуть не удается никак. В один момент в твою жизнь попадает черное пятно, и с каждым шагом оно заполоняет все больше пространства. Если взять всю жизнь до рокового дня, то это белый цвет. После попадания в него черной краски, уже никогда не вернется прежний чистый оттенок. Будет что-то среднее — серое, раздражающее и надоедливое, а смириться придется. Чонгук смирился быстро и с порезами, и с потерями сознания почти каждые дня два, и даже с тем фактом, что однажды все это перестанет быть серой краской. Все однажды просто исчезнет, растворится и испарится навсегда, оставив лишь какой-нибудь осадок после себя, который вряд ли кто заметит.       Юнги откидывается на спинку кресла и, прикрыв лицо руками, почти готов закричать, но почти — ключевое слово. Он держит все в себе, до последней капли. Просто его чувства, по его мнению, не должны видеть люди. Белый свет для его темных мыслей не подходит. Все должно оставаться на своих местах и не выходить за рамки дозволенного. Но это отчасти странно, когда ты сам себя в эти рамки загнал. Все, что сейчас у него есть — это маленькая студия для эфиров и Чонгук, парень, неожиданно появившийся в его жизни. Юнги по своей воле приютил подростка, который был словно потерянным котёнком; котёнком, которого лишили всех возможностей и оставили одного фактически умирать в одиночестве. И, если быть честным, ни на секунду не пожалел.       Даже тогда, пять лет назад, найдя Чонгука на автобусной остановке без каких-либо вещей, без желания, кажется, идти домой и вообще жить, Юнги лишь протянул ему руку помощи, а тот засиял, словно солнце на небе после долгого ливня. Его глаза сияли надеждой и верностью; хотелось верить в силы этого мальчишки. Или момент их первого совместного похода в магазин за одеждой: маленький Чон Чонгук даже представить себе не мог, что такое обычное дело может приносить массу удовольствия. Юнги не понимал какое, но определенно было великое множество тех вещей, которые обычно не замечают, но от которых появляется желание наблюдать за ними еще больше. День, когда Чонгук наконец вернулся в школу, а после учебы Юнги встретил его, чтобы вместе пообедать. И тот день, когда это стало традицией. По правде говоря, он боялся, что Чонгук однажды больше не вернется к нему. Юнги привязался к этому парню, наверное, больше, чем тот к нему. Он чувствовал ответственность, которую ни разу в своей жизни не ощущал. В какой-то момент даже можно войти в азарт, но не с плохими намерениями. Ты начинаешь заботиться, и это, на удивление, тебе начинает нравиться. Жизнь становится немного ярче; кажется, что это то, что ты так долго искал. Шатен вечно в серой толстовке поверх белой футболки, тимберлендах и наушниками если не в ушах, то в руках стал таким родным. Юнги изучил его всего: каждое движение, каждую эмоцию и что та значит. Ничто не должно было разрушить броманс на уровне долгих взглядов друг на друга и покалыванием где-то в сердце. Но ничем стало резко все вокруг, потому что после злосчастной новости жить перестали оба. Выживание же было страшной мукой. Никто из нас не защищен от этого, предотвратить такое невозможно так же, как и предсказать. Как художник не может предсказать то, когда его рука дрогнет, на какую часть рисунка упадет капля неподходящего цвета. Совершенно неуместного здесь и портящего всю композицию. Юнги не подозревал, что подобное может произойти с ним, никто не подозревал.       Диагноз поставили сразу же, без оговорок, на то есть симптомы, совершенно четко проявлявшиеся некоторое время. Вторая стадия рака мозга или первая попытка суицида. Юнги пытался покончить с собой сразу после визита врача, который точно заверил в том, что лечение может помочь. Но страх в один момент переполнил все внутри, а дышать стало сложно, чем и воспользовался парень. Страх не за свою смерть, а страх того, что сделает больно Чонгуку. Но разве, убив себя собственноручно, ты не сделаешь еще больнее? Чонгук как чувствовал опасность и шел домой быстрее, успел, спас и выслушал. Юнги не собирался рассказывать, но мелкий слишком хорошо знает хёна и быстро нашел в его сумке заключение от врача. Черная краска заполнила все пространство и уничтожила надежду на свет. Чонгук поклялся быть рядом до конца, ведь по-прежнему верит в чудо. Но верил он не долго. Прошел год, ничего не меняется. Симптомы Юнги точно такие же, но морально, кажется, с каждой минутой становится все хуже. — Хён, давай поговорим, я прошу, — Чонгук присаживается на диван рядом, — Пожалуйста, у нас есть шанс еще все изменить, верь мне, — холодные ладони обхватывают бледное лицо старшего и нежно поглаживают кожу. — Прекращай, Чонгуки, я не хочу об этом. Ты не голоден? Я хочу заказать пиццу, — Юнги ощущает, как лицо заливается краской от прикосновений желанного человека, но он продолжает казаться безразличным. — Хён! — взгляд Юнги наполнился мольбой и пожирал Чонгука, — Ладно, это бесполезно  — проносится в голове Чонгука, как и вчера, позавчера, пронесется и завтра.       Чонгуку слишком больно смотреть на то, как Юнги слабеет на глазах. Тот все еще пытается казаться сильным, продолжает вести эфиры, улыбается даже иногда и смеется. Душа кричит, просто орет оттого, что внутри все разрывается на мельчайшие кусочки и самоуничтожается. Сердце обливается кровью и молодому парню кажется, что он умирает вместе со своим любимым человеком. Действительно любимым. Настолько, что, если бы это была возможна пересадка мозга при условии сохранения личности хёна, он бы сделал это. Жутко звучит. Чонгук бы отдал все, что нужно для того, чтобы страшная болезнь испарилась. Нет ничего больнее, чем осознание того, что тот, кого ты любишь, возможно, умрет прямо на твоих глазах. Чонгук перестает отдавать отчет своим действием и творит то, что придет в голову. Он бросается под машины, которые с ревами тормозов успевают остановиться, он режет вены на руках и даже находит запрещенные антидепрессанты. И выпивает пару таблеток всегда, когда начинается эфир Юнги. Сегодня почему-то небо особенно серое, а желание умереть особенно сильное. До эфира пара минут, а Чон, сидя на холодном кафеле в ванной, держит лезвие, телефон и таблетки. Эфир почему-то не начинается с привычной и радующей на пару секунд заставки. — Здравствуйте, с вами Agust D. Сегодня, — Юнги тяжело выдыхает и держит паузу, словно пытается собрать мысли, — Врач сообщил мне что-то очень плохое. У меня начала развиваться третья стадия рака мозга, а опухоль злокачественная. Говорить, кстати, стало сложнее, — заметно, у парня заплетается язык, — Я хотел бы высказать все прямо сейчас, потому что это… мой последний эфир, как я полагаю — на этой секунде Чонгук срывается на крик и почти задыхается в собственной истерике. — Я хотел бы поблагодарить одного человека, который стал ярким лучом света и тепла в моей жизни за последние годы. Думаю, именно с ним я почувствовал жизнь. Чонгук-щи, спасибо. Я не могу быть многословен, но совершенно точно могу сказать, что этот парень был моей белой краской, которая осветила меня и мою жизнь. А я, наверное, стал его черной, ведь заставил страдать. Чонгук-щи, прости меня. Правда, прости. Я никогда не говорил тебе этого толком, но, — Мин начинает задыхаться, — Я люблю тебя, люблю больше всего на свете. Прости, что покидаю тебя. Прости, — Чонгук делает шаг к телефону, — На этом, пожалуй, я покончу с этим. Дорогие слушатели, спасибо, что оставались со мной. С вами был ваш… Мин Юнги. Прощайте. Конец эфира, — Юнги падает с кресла, теряя сознание.       Чонгук судорожно набирает телефон старшего и повторяет шептать: «Я тоже люблю… я люблю тебя, хён, ответь, я люблю., ». Абонент не отвечает. Чон уже давно перестал находиться в адекватном состоянии. Он вскрывает вены на левой руке так, что это конец. Пол ванной принял красный оттенок за считанные секунды. С глаз до сих пор текли слезы, их было слишком много.       Скорая мчалась сквозь опустошенные улицы, врачи постоянно говорили о чем-то, обращаясь к Мину, но тому было все равно. Он чувствовал, что его надежда умерла. — Чонгуки, мы скоро снова встретимся там, где будет лучше.