Благословение

– Когда-то здесь, совсем недалеко, жил лесной народ, он поклонялся природе и понимал ее… Грустно снова вспоминать это. Тягостная печаль – раскалённый нож по сердцу. Раскаленный? По сердцу ли? Бывает ли у богов в общем понимании сердце? Может – да, и от этого вспоминать еще тяжелее. Эти люди заботились друг о друге и о своем любимом доме, им был чудесный лес… Раскаленный. Это слово теперь синоним смерти для обездоленной богини. Тот день тоже был весь пропитан огнем и смертью. Странные люди, вовсе не похожие на ее замечательных детей, пришли в их лес с трубками, распыляющими огонь. Пришельцы все были безлики – круглые стекла вместо глаз, длинные шланги, вместо носа, механизм, перегоняющий кровь по венам, вместо сердца. Они выжгли все, что встретили на пути. Зловонный коктейль из запахов горелой травы, спаленной «живой» древесины и пережжённого мяса мог свалить с ног. От криков умирающих людей в пору было лишиться рассудка, деревья, не желая сдаваться, погибали неохотно, с надорванным, щемящим душу треском. Но те, со стеклами вместо глаз были глухи: в ушах у них тоже были механизмы, служащие для того, чтобы слушать подробные инструкции: как нужно сжигать все до пепла, а потом и сам пепел, ничего не оставляя. Не так уж много времени ушло на то, чтобы в отвратительном чаде исчезло все, что было в этом месте живого и хорошего. Боги не умеют плакать? Разве? Но тот зловонный жар был способен высушить любые слезы. Это казалось неотвратимым концом, все превратилось в прах, занялось огнем – до последнего листка. Всё. Все… Только вот… Он один… Сильный ребенок, сумевший выбраться из огненного кольца. В тот момент похожий на загнанного зверя, он терпел адские муки потери и невыносимую боль от ожога. Но бежал вперед. Если хоть один смог бы уцелеть, для лесного народа ничего не было бы кончено в этом беспощадном костре. И собрав все последние силы, всю прежнюю волю к жизни, все жалкие крохи оказавшегося бесполезным волшебства, слабеющие вместе с испаряющимися соками этой земли, всё потерявшая богиня благословила мальчика. «Жить, жить, жить… Чтобы отомстить, чтобы спалить их, заставить их так же страдать, чувствовать боль обожженными до костей мышцами, корчиться в агонии, распадаясь на части», – мелькало тогда в его голове. «Жить, просто жить, жить… Ненависть иногда проходит, жить, чтобы…» – парировала она. Когда-нибудь он сумеет понять, обязан – ради всего того, что они оба уже потеряли. Богиня не может больше думать, израсходовав пустяковый остаток былого могущества, она растворяется в удушливом мареве – последнем дыхании дыма в сторону неба. И ее прощальный надорванный стон тушит внизу последние угли. – Я и не думал, что кто-то еще способен пропеть песню Эриуриас! – мужчина смотрит на Незуми с уважением. Остальные зрители, слышавшие исполнение чудесных магических куплетов, благоговейно таращатся вниз из узких каменных нор. «Незуми» – красивое у него теперь имя. Пусть и не настоящее, зато близкое к природе. Он сумеет спеть – волшебную, целительную для своей земли песню. Но он вздергивает нос, словно никогда не понимал, что не ради мести выбирался из огня. Так он не хочет вспоминать? Или хочет лгать себе? Нет, он не желает лишь второго. Но и первое теперь для него приобретает другой смысл. Эриуриас радостно: не зря она вдохнула в него когда-то часть своей силы. Он на многое способен, на многое готов. Сумеет, сумеет переступить через себя и понять настоящий смысл жизни! Как же эта песня красива в исполнении этого мальчика! Завораживает. Если она будет звучать чаще, то часть прошлого сможет вернуться. – Будто больше у нас дел нет – снова посылают корчевать какие-то сорняки. – Говорят, когда-то здесь рос могучий лес. Вот поросль и пробивается. – Молчи! Не смей даже упоминать об этом, а то сам понимаешь, где мы можем очутиться. – Но отчего такая морока – здесь же все полностью унич… – Да, они такая зараза. Достаточно, если где-то крошечный корешок остался.