we're beautiful now

forgive me for staring, forgive me for breathing, we might not know why, we might not know how, but, baby, tonight we’re beautiful now*

Утром как-то так выходит, что мы получаемся самыми красивыми версиями самих себя. Без лишнего блеска, отталкивающего своим резким, косметическим запахом. Без тёмно-синих теней усталости под глазами. Без прошедшего по нам пасмурного сегодня, которое тянет конечности до расстеленной постели, бросая поскорее в недолгий, но такой нужный к полуночи сон. Кто бы что ни говорил, но утром у нас лучше всего получается думать. Но это не значит, что можно подложить под миску с хлопьями тетрадь с квадратными уравнениями и потребовать решить их все к моменту, когда на ложке не останется молока. Это только значит, что мы придумываем себя на следующие 16 часов, чтобы с нами разговаривали, чтобы связи, которые мы имеем не протёрлись на сердцевине и не порвались. Утром мы чуть умнее самих себя, потому что верим в то, что впереди целый день свершений и совершения слишком долго откладываемых дел. И не так важно, что в конце всего снова не вышло, не получилось. У нас еще есть утро завтра. И мы тычемся носами между двух подкладываемых под себя подушек, надеясь на это самое завтра. Надеясь, что оно сделает нас еще бодрее, еще умнее, еще чуточку красивее. В обычный, ничем не примечательный вторник. Тот, что затесался посреди недели и прячется за плотными, аквамариновыми шторами, Чимин просыпается от того, что его тело ноет и тает под одеялом с тонким, ворсистым пледом сверху. За оконной рамой почти что май, узнаваемый периодическими двадцатью градусами Цельсия, а еще россыпью жёлтых одуванчиков у подъездных тропинок. Чимин вытягивает голые пятки из-под одеяла, прислушиваясь к тому, как по радио из кухни будит соседей гитарой праздничный Реггетон. Он улыбается сквозь сон, дёргая бёдрами под густой и нежный, как горячая карамель, голос исполнителя. Переворачивается на бок, чтобы отыскать на другой половинке постели живое и в запахе свежего вишнёвого пирога, но ладонь падает на матрас, собирая под пальцами всё ещё тёплую простынь. Нет того, ради кого по утрам неизменно хочется просыпаться безусловно красивым. Приоткрывая одно веко за другим, Чимин цепляется приподнятыми коленками за что-то лёгкое, натянутое струной куда-то дальше его коротких, маленьких пальчиков на ногах. Кряхтя, приподнимается на локтях, поднося левую ладошку к лицу, ощущая себя ограниченным, завязанным на чём-то, а после наконец-то замечает вокруг собственного безымянного пальца петельку простой, красной нитки, что узелком с бантиком пестрит на белой коже, а после тянется по всей спальне, уходя из комнаты прочь. Глядит на неё, моргая. Ёрзает, прикрытой чужой здоровенной футболкой, попой по матрасу, вытаскивая себя из одеяла. Спотыкается о тапки на полу, неотрывно разглядывая неумело сотворённый узел, шумно топая из спальни.  — Тэ… Голос у мальчишки по утру, как после долгой, светло-голубой зимы, закоревшей на стекле кружевами. По бёдрам шлёпают краешки зелёной футболки, а в животе слегка урчит от голода. На кухне, кроме играющего радио и протянутой вдоль плиты с холодильником красной нити, сильно пахнет свежим, только заваренным кофе, а рядом с заполненной на большую половину туркой лежат на тарелке круглые пончики в сахаре. Минуя их с легким сожалением, мальчик уходит в гостиную, где просто светло и просторно, а ниточка, начинающаяся на одном его пальце, держит путь еще дальше, по коридору на выход. Чимин щиплет себя за локоть, подходя к зеркалу над столиком с ключами от автомобиля и его личными от квартиры. Может быть — это всё сон. Может быть, Чимину нужно проснуться сейчас. А еще совсем немножко, может быть, что ему очень не хочется просыпаться. Квартира на пятом этаже из восьми в целом доме понравилась Чимину быстрее, чем Тэхёну. Понравилась высокой аркой посреди прихожей, в которой иногда так здорово задержаться каким-нибудь поздним утром и постирать тэхёновыми плечами светлые обои. Понравилась видом из окон, где до города подать рукой, а в решётки балкона вплетены тёмно-розовые плетистые розы. Понравилась тем, как Тэхён восхитителен в окружении их мебели, их стен и уголков, их дома, за который, кроме денег, была также бездумно заплачена душа. Закалив себя периодическими тренировками в тренажёрном зале, Чимин легко поднимается на три этажа вверх, куда его ведёт безымянная нить, так здорово контрастирующая с этими каменно-серыми стенами лестничной площадки. Старая, металлическая дверь, ведущая на крышу дома, скрипит и почти что плачет, когда мальчишка толкает её обеими ладошками вперёд. А за ней: небо в молоке, в котором плавают самолёты, а еще солнце — майское, долгожданное, от которого слезятся глаза и горит тонкая кожа на лице. Чимин прищуривается, чтобы разглядеть посреди крыши коробку, ростом с него самого. Цвета радуги, в подарочной бумаге, шелест которой так чётко слышится от ветра. Красная нить прячется именно за неё, уходя куда-то сквозь картонные стены, и мальчик неуверенно оттягивает её назад, ожидая, что ничего не произойдёт. Он слегка пугается, ступая на один шаг назад, когда края коробки легко отходят друг от дружки, падая наружной стороной на землю. Чимин, возможно, ожидал выпрыгивающего из коробки Тэхёна, или чего-то, что взлетит к облакам и исчезнет за тонкой прослойкой душного смога, но сначала он не видит ничего, и моргает на это самое «ничего», которое минуту погодя оказывается крохотной шкатулкой в синем бархате — чиминовом любимом. Мальчишка опускается на корточки и забирает предмет с такой очевидной осторожностью, будто держит в ладони что-то еще более хрупкое, чем собственное сердце. Крышка хлопает, щелкая застёжкой, когда Чимин открывает её, разглядев все рёбра и стороны. Ему прикрывают глаза горячими ладонями. Такими огромными, что легко скроют от мира всё его круглое лицо, а Чимин всё равно успевает разглядеть кольцо, так что не получается не заплакать, пачкая в солёном длинные тэхёновы пальцы.  — Выходи за меня, — просят у него над ушком хриплым, неразыгранным голосом. Мальчишка кусает губы, боясь поломаться от улыбки, которая болезненно растёт на лице, становясь вдруг слишком счастливой. И плачет, и смеётся, накрывая подушечками своих пальцев другие: худые и потрясающе сильные. — Выходи за меня, Чим, — просит Тэхён еще раз, когда пауза оказывается слишком затянутой. — Не думай. Не сомневайся. Просто выходи за меня. Я боюсь без тебя жить. Я знаю, что ты боишься тоже. Так давай больше не будем бояться. Ты мой так давно, но, если им нужны наши с тобой подписи на бумажках, я подпишу все документы в мире, только если это гарантирует тебя в моей постели каждое утро до конца наших дней. Чимин ощущает, как ему в затылок, промеж каштановых волос, толкаются неровным дыханием, а запах того самого вишневого пирога забирается за шиворот, облизывая лопатки сладостью родного и ни с чем несравнимого. Тэхён в отчаянии отпускает ладони от мальчикового лица, наклоняясь, целуя в открытую шею сухими губами, повторяя, как сумасшедший: — Выходи за меня. Пожалуйста. Выходи за меня. Чимин переворачивается, неуклюже врезаясь носом в тэхёнову грудную клетку, что вздымается так беспричинно тяжко, что нестерпимо хочется положить на неё голову и попросить чуть угомониться. Тэхёновы пальцы быстренько находят себе место в спутанных с ночи гнёздах волос мальчишки, почти царапая короткими ногтями скальп, ненавидя эту оглушающую тишину, застрявшую между ними в той крохотной полоске кислорода, что осталась, чтобы просто на просто не задохнуться от близости. — Да, — тихонько отвечает Чимин, плача на лёгкую рубашку возлюбленного. На одной щеке от пуговицы скорее всего останется след, но это самое последнее о чём сейчас нужно и хочется думать.  — Да? — глупо переспрашивает Тэхён, опуская ладони на чиминовы плечи, отводя его чуть подальше, чтобы разглядеть розоватое личико — самое красивое, что ему когда-либо довелось наблюдать. И не потому что утро, а потому что, чёрт возьми, любовь! Крепкая, зависимая, алкогольная и вероятнее всего смертельная, но стоящая того, чтобы в ней захлебнуться. — Тэ, да, — чётко, громко и так, чтобы поняли крыши всех ближних домов, — я… да. Я выйду. Я люблю тебя. Я выйду за тебя. Утром мы красивее всего тогда, когда просыпаемся с теми, кто влюблён в нас, неидеальных. И если сегодня, по какой-то причине, мы чувствуем себя некрасивыми, то, помните, что где-то кто-нибудь обязательно считает иначе.