Тризна

Высокий светловолосый человек в двубортном тёмном пальто из добротного сукна, с поднятым воротником подошёл к двери кабака и поднял взгляд на качающуюся на двух железных цепочках, недавно подкрашенную зелёным вывеску. «The Crown and Thistle» было написано на ней. Изнутри слышался гомон, звуки скрипки, смех и ритмичные хлопки. Словом, там шло такое же празднование, как и почти по всему городу, но Радамантису было, в целом, плевать, где именно напиваться. Он просто хотел на время скрыться от всех, а сделать это в толпе пьяных и хохочущих смертных было проще всего. Кто же в своём уме всерьёз станет разыскивать одного из трёх Судей Преисподней в подобном месте? Никому и в голову не придёт. Виверн толкнул растрескавшуюся от времени дубовую дверь и окунулся в разноголосый гул и прокуренный жаркий воздух таверны. Увлечённые попойкой завсегдатаи и постояльцы даже не повернули в его сторону голов. – Со святым Патриком, сэр! Что будете пить? – протирая тряпкой стакан и сверкая парой прорех вместо передних зубов, поинтересовался бармен – грузный, лысеющий мужчина под пятьдесят, за этот вечер уже явно не один раз закладывающий за воротник. – Двойной бурбон, – смерив человека холодным взглядом, уронил Радамантис, выкладывая на стойку пару шиллингов. Бармен, оценив явную незаинтересованность нового посетителя в досужей болтовне, взял монеты, плеснул полный стакан янтарной жидкости и, поставив перед клиентом, благоразумно решил оставить того в покое. Благо недостатка в заказах сегодня и без того не ожидалось. Радамантис водрузился на высокий табурет, положил локти на стойку и взялся за стакан, глядя, как по стенкам стекают маслянистые, густые потеки. Удовлетворившись внешним осмотром, Виверн поднес стакан ко рту и опрокинул содержимое внутрь. В нос тут же набился глубокий запах дубовых бочек и дыма, язык завязался в узел, а глотку приятно обожгло. Радамантис протолкнул пойло дальше, и по желудку тут же распространилось приятное тепло. Наверное, именно за этим ощущением он и пришёл в занюханную человеческую харчевню, полную потных тел. Именно его ему хотелось ощутить после того, как он смыл с себя кровь в ледяном ручье неподалёку от той затерянной посреди леса и гор индейской стоянки. Почему? Вряд ли он и сам мог бы себе ответить. Чтобы забыть выражение этого окровавленного лица? Этих угасающих глаз? Или чтобы навсегда их запомнить? Святой Афины, умирающий от чахотки! Забившийся в глухомань, словно дикий зверь, прячущийся от всех. Воспоминания об этом до сих пор заставляли сжиматься кулаки и порождали в самой глубине нутра едва сдерживаемый рык. И это ничтожество посмел бросить ему вызов! Посмел, даже будучи растоптанным, нанизанным на его рог, трепаться о какой-то судьбе! Глупец, выживший из ума и говорящий с деревьями. Пф! Но тогда почему, почему он всё не идёт из головы? Почему, когда, по иронии судьбы, все вокруг пьют в честь совсем другого святого, он сидит и глотает уже третий стакан, отправляя эту странную тризну по павшему врагу? Что там он бормотал перед смертью? Перерождение? Бессмертие? Смертные верят, что если прожить праведную, мирную жизнь, то душа обретёт вечную жизнь и вновь возродится в блаженстве и радости. Безмозглые дураки! Уж кому, как не ему знать, что всё, что ждёт их жалкие, никчёмные душонки, так это мрак небытия и вечное прозябание в муках всех кругов Преисподней. И есть лишь единственная возможность избежать этой участи – отдать себя на служение Владыке. Целиком и полностью. Без остатка. Так на что же надеются безмозглые смертные, словно мухи-однодневки подыхающие в отбросах, когда даже лучшие из них обречены сгинуть в безвестности? Виверн в очередной раз приложился к вновь наполненному стакану, когда кто-то потянул его за рукав и тонкий детский голосок произнёс: – Господин! Возьми трилистник в честь праздника! Радамантис опустил взгляд, намереваясь отвесить наглому малолетке знатную оплеуху, и увидел девчушку-нищенку с корзинкой уже начинающих увядать клеверных листков, чумазую, в залатанном платье и с немытыми волосами. О такую было мерзко даже руку марать. Девчонка робко улыбалась ему щербатым ртом и протягивала перепачканными в какой-то саже пальцами крохотный листок. – Ты такой грустный, господин, – пропищала нищенка. – Пусть цветок принесёт тебе удачу! Виверн уставился на девчонку, так и забыв опустить руку, отведённую для удара. Ему грустно? Да с чего эта дура это взяла?! Что вообще за бред происходит? Радамантис сморгнул, но девочка продолжала улыбаться, подслеповато щурясь, и вовсе не думала ни исчезать, ни убегать в ужасе. – Это не цветок, дурочка, а всего лишь три листка, сросшиеся вместе, – словно со стороны услышал Виверн свой собственный голос, уже немного хрипловатый от выпитого, и, протянув руку, взял из тоненьких пальцев пожухлый стебель, вложив вместо него в ладонь замухрышки серебряную монету. Та во все глаза уставилась на невиданное сокровище, а потом подняла на странного незнакомца полные слёз глаза и, запинаясь, пролепетала: – Н-но… господин, это слишком много… – Я беру всю твою корзину, – кляня самого себя за совершенно несвойственные сентиментальность и глупость, произнёс Радамантис, вынимая из руки девчонки её нехитрую ношу. – А теперь ступай и купи себе что-нибудь поесть. Брысь отсюда. Девочка, всё ещё не веря нежданному счастью и что есть силы сжимая в пальцах шиллинг, судорожно кивнула и, пискнув сдавленное: «Спасибо!», унеслась прочь. Виверн же, игнорируя красноречивый взгляд бармена, поставил на стойку злосчастную корзинку, допил стакан, бросил на стойку ещё одну монету и, сунув руки в карманы, вышел в сгущающиеся сумерки. Фонарщики уже вовсю делали своё дело, так что в поднимающемся тумане окрестные улицы словно плавали в шарообразных сгустках рассеянного света. Радамантис остановился в паре шагов от только что выпустившей его двери, задумчиво повертел в пальцах бесполезный клеверный лист и поднял взгляд вверх. Что там плёл тот Святой? Когда одна звезда гаснет, вместо неё загорается другая? Жалкое утешение слабаков. Но пусть сегодня у них будет хотя бы это. Хотя бы одна безумная надежда на чудо, пока над ними одна за другой загораются совсем не добрые звёзды. Судья хмыкнул, и листок в его пальцах развеялся горсткой пепла. Скоро. Совсем скоро весь мир огласят их безудержные стенания. И никакая сила не защитит их от гнева Владыки Преисподней.