Лауданум

- Вы не найдете места лучше королевского двора! – Радостно вскричал потрясающий своими же оранжевыми косами Шут. Косы эти были тугими, как конские хвосты, и настолько яркими, с такой яростью ловящими лучи ласкового, ещё не успевшего выпустить когти солнца, что были похожи на танцующее ореолом вокруг облаченной в маску головы пламя. Маска была уродской, а ещё – наверняка нарисованной ребенком. Распростертые в хищном оскале и небрежно закрашенные белым зубы, два багровых пятна румянца и синие росчерки на месте глаз – вот, пожалуй, и всё. Однако звукам, вылетающим из наверняка скрывающимся за тонким слоем дерева рта, ничего не мешало, и звучали они чисто, издевательски и свободно. Создавалось смутное ощущение, что никакого рта там и нет вовсе. Под маской и плотным костюмом из ткани персикового цвета, в тени напоминающей обивку какого-то старого дивана, но сияющей алмазами под солнечными лучами, словно был вакуум. Белые перчатки с пришитыми к ним когтями, может быть, настоящими, снятыми с какого-то дикого зверя, ибо кто знает местные нравы, пушистый белый же воротник, и черные изящные сапожки со шпорами, при каждом шаге издающие бряцающее «цок-цок», словно шут то ли вот-вот вскочит на лошадь, то ли сам ею был – вот и всё, что было доступно взгляду, с первыми нотками беспокойства пытающемуся разыскать на Шуте хоть какое-то пятно кожи. Там внутри могла прятаться душа неугодного королю, или волшебной могла быть сама одежда – мало ли, что взбредет в голову правителю. Однако Шут полностью преподносил любому желающему на блюде абсолютно точное и правильное первое впечатление – что-то отталкивающее, и лишь отдаленно смешное. У парадных ворот, через которые сейчас было перекинуто подобие транспаранта, где багровело «Добро пожаловать!» на гигантском белом холсте, написанное кровью всё тех же неугодных, если верить россказням, выглядящее, против своей функции, не слишком располагающе, как и тонкие пики башен, словно бы недобро глядящих из-за самих ворот, сгрудилась группа людей, которых Шут, собственно, и поприветствовал всё ещё тающим в воздухе бахвальским криком. Приехавшие сюда на большом красном и блестящем автобусе, выглядящем так инородно рядом с чёрными изящными воротами и раскинувшимся за них королевским двором, посетители перешептывались и разглядывали кто Шута, а кто – ворота и картину, приоткрывающуюся за ними, и походили на стайку певчих и не очень птиц. Шуршали и пестрели платья большинства прибывших, а большинством этим были женщины разных возрастов, потому что даже не каждый третий представитель якобы сильного пола за границами двора посмел бы войти туда и взглянуть в глаза королю – по слухам, сам он был ужасен, зато супруга его была так прекрасна, быть может, из-за крови северных ведьм, текущих в ней, что влюбляла в себя раз и навсегда с первого взгляда. По крайней мере, об этом было известно мужчинам, но в это же время каждая вторая дама точно знала или хотя бы была свято убеждена в том, что король был восхитителен, а что ещё важнее, невероятно богат и силён, как бык, хотя при этом изящен, и жена его полностью ему соответствовала, и ох, взяла бы она кого-нибудь из них к себе во фрейлины! Многие готовы были отдать за это последнее, но цепкий и чем-то напоминающий орлиный взгляд королевы крайне редко выделял из общей массы кого-нибудь из таких. Они отчасти за этим и приходили сюда, кто-то - по разу уже четвертому, чтобы быть замеченными королевой или, кто знает, самим королем. Однако не существовало силы, способной заставить короля отвести влюбленный взгляд от своей супруги, и при этом не понизить его температуру до равной разгару зимней вьюги. Шут, разумеется, мог поведать собравшимся об этом, мог бы развеять тьму и блажь, сгустившиеся над их головами, но – не хотел. Впавший в глупость добровольно да потонет в ней. Его взгляд, по хищности своей не уступавший королевскому, скользил по многоликой толпе, отмечая, что всё-таки в этот раз мужчин несколько побольше, раз уж с прошлой экскурсии вернулись живыми первые жертвы, ну, или хотя бы большинство из них. В этот раз, однако, были среди прочих и дети. Тонкие, полустертые губы маски на лице Шута искривились в брезгливой и одновременно с этим жалобной гримасе. Пока карабинеры в строгих черных одеждах строили в шеренгу прибывших, Шут с тоскою думал о том, что многим никогда не понять простых слов, и люди привыкли, как скот, подчиняться лишь грубой силе, кнутам и палкам. Однако кто они, да кто даже те же король с королевой, чтобы брать в свои руки массивное и бесполезное оружие? Пусть с этим разбираются те, кто наивно надеется изменить ход мыслей толпы, или у кого от этого хотя бы бряцает в карманах. У Шута бряцали только шпоры, а карманов у него и вовсе не было. Детям тут не место. Детям тут опасно. Детей тут, в конце-то концов, не любят и отдают на корм собакам – отдавали бы, оживи вдруг ещё одна городская легенда о королевском дворе. Но собаки всё же были. Большие, каждый размером почти с человека, и злобные псы с лоснящейся чёрной шерстью и узкими мордами, тут и там тычущие свои влажные носы, на поводках и в золотых ошейниках. По правде, эти особи принадлежали личной псарне Шута, и он запрещал кормить их всякой дрянью. Многие из этих маленьких «личинок человека» были воспитаны куда хуже, чем цирковые обезьянки в центре города, а родители этих возомнили себе, что раз уж по собственной воле выращивают новое аморфное поколение, даже не спросив, нужно ли подобное высшей власти, то автоматически поднимаются по социальной лестнице по крайней мере вдвое. Это было совсем не так. Не было ничего приятного в разбегающейся в разные стороны, орущей, толкающейся, не по-детски агрессивно настроенной и до ужаса капризной малышне. Они приносили хаос в чёткую колонну, выстроенную карабинерами, и сбивали их, не привыкших к подобной безалаберности и неповиновению, с толку. Зелёные юнцы, подумалось Шуту, юнцы, недавно ещё сами пребывающее в подобном возрасте и состоянии духа. Без его помощи было не обойтись, поэтому он с неохотой спрыгнул с вершины ворот, откуда кричал и смеялся до этого, и на своих длинных, похожих на ходули ногах прошёлся до толпы. Ворота были заманчиво приоткрыты, однако впускать никого до полного порядка не разрешалось указом, подписанным королем лично. Кто-нибудь захочет опять сказать что-нибудь про кровь неугодных? В этом королевстве сами слова имели силу куда бОльшую, чем то, чем они были написаны – маслом из лепестков роз или кровью. В этом королевстве слова имели, наверное, самую важную роль. И король, избранный народом и небом, имел наибольшую над ними власть. Слова были его щитом и мечом. Словами он сохранял целостность территории, защищая её от напастей извне. Словами же, словно каленым железом, заставлял раскаяться преступников и предотвращал новые преступления. Словами награждал богаче, чем мог любой другой наградить золотыми монетами. У того же Шута не было карманов для монет, но в черепной коробке, похожей на детскую шкатулку для самых больших секретов, было много яростно сияющих во внутреннем свете слов, раскаленных, как пламя в горне, и похожих по ценности своей на самоцветы. Шут считал себя вполне искренне самым богатым человеком во всём королевстве, потому что слова в его шкатулку король бросал почти небрежно, как получивший свой первый заработок и решивший раздать его в первом же пабе юнец. Но король был далеко не юнцом, и только он один знал цену себе и своим невесомым, но иногда словно молотом ударяющим сокровищам. Шут вспарывал теряющую свои контуры толпу, как нож – подтаявшее в солнечный день на подоконнике масло, двигаясь к самому эпицентру беспорядка – кучке детишек, взявших в плен одного из псов. Стайки матерей и в редких случаях отцов налетели на него, как коршуны, однако Шуту хватало одного едкого, украдкой вытащенного из рукава слова, чтобы заставить их разгневанно хлопать ртами, не в силах произнести ни звука. Сколько в этом было процентов магии, а сколько – силы убеждения, никто бы разбираться не решился. Он прошел к детям, которые тягали жалобно скулящего пса то за хвост, то за морду, то пытались выдрать клоки шерсти с боков, и наклонился к ним, такой весь нескладный и жуткий, состоящий будто из одних локтей, коленей, маски… и ярко-зеленых леденцов, которые он вдруг вытащил из широких, раньше скрытых от мира карманов. - Разбирайте, милые. – Этой улыбкой маски можно было заставить поседеть взрослого, однако дети окружили его, протягивая руки за конфетами. Кто-то жадничал и пытался взять по две, нарываясь на белый палец с острым, как бритва, когтем, качающимся где-то на уровне его лица, а кто-то требовал леденец розовый или синий, в результате оставаясь и вовсе без ничего, а некоторые пришедшие в себя родители бросились к Шуту с криками вроде «Он же ребенок!» или «Мы ему такого ещё не даём!», но они не успевали. Стоило детишкам сунуть леденцы в свои зубастые или, наоборот, беззубые рты, как их языки прилипали к нёбу, и подавлялась воля. Король, кажется, был против подобного, но королева, да и сам Шут были менее гуманны, а потому казалось правильным избавиться от проблем ещё до их начала. И вот, присмиревшая ровная колонна, каждый в которой ощущал себя всего лишь частью целого, шагнула за ворота, тесно сдерживаемая карабинерами, отдаленно замечая, как вокруг них преобразовывалась и плелась новая реальность. Исчез яркий автобус за воротами, исчез манящий где-то за ними же город – королевский двор вдруг расширился до размеров целой вселенной. Мир заполнил сладкий аромат цветов, здания, выполненные в стиле, который чем-то отдаленно напоминал готический, скульптуры, фонтаны, беседки, брусчатка с маслянистым отливом, звучащая откуда-то сверху музыка, без слов, потому что словами в этом месте предпочитались не разбрасываться. Это место было похоже на воплотившийся сон, где уютная тень заполнила собою и скрыла от начинающего кусаться и царапающего солнца группу туристов. Всё здесь было так идеально, красиво, и при этом опасно, и могло рассыпаться в пыль от одного неверного движения, и похоронить под собой. Всего лишь королевский двор, в котором приближенные жили несколько обособленно, предоставляя остальной части города иллюзию свободы и социальности, однако кто знает, быть может, однажды и они предпочтут красоту высоких форм погоне за модой и новизной. Это ведь был настоящий рай. Куда водили экскурсии по средам и пятницам, когда у короля с королевой выдавались наиболее свободные от государственных и не очень дел дни. Места карабинеров заняли экскурсоводы, люди подготовленные и эрудированные, и они разделили колонну на отдельные группы, и заводили их в те или иные здания. А каждое из них, будь оно небоскребом или маленьким пряничным домиком, являло собой отдельную историю, по-своему особенную. И любой, кто вошёл туда, мог пережить повествующиеся в ней события, а может быть, даже стать их частью. Непозволительная роскошь, для которой, впрочем, многого и не требовалось – только позволить себе рискнуть, не побояться прийти сюда. Сколько бы не длилась каждая отдельная история, в реальном мире визитерам давалась пара часов, чтобы по-новому взглянуть на мир. Шут смешливо фыркнул, глядя на то, как большинство выбирает уютные жилые дома, где творились истории с хорошим концом. Ему было это знакомо – и сам побывал в каждом здании, и не раз. Кому-то не слишком хотелось постоянно переживать за тех, кого несколько мгновений назад ещё даже не знал. Тем же, кто не хотел никуда заходить, давалось наслаждаться внешней архитектурой и фонтанами. Некоторые из таких замечали, что кое-какая часть двора была скрыта от общей заборами и километрами шелка, потому что те здания были ещё не достроены. Однако сегодня в честь гостей строительство было приостановлено, хотя в иные дни можно было полюбоваться процессом и убедиться в том, что самым сильным и надежным фундаментом являются не камни, а всего-то слова. Вот в этом и была магия, которой король, может быть, желал поделиться с миром – у Шута руки не доходили спрашивать. Он испил воды из ближайшего фонтана и не без удовольствия разлегся на ближайшей скамье рядом с ним, не заботясь о том, что подметает косами брусчатку. В полном его распоряжении была пара часов, а затем - бал. Изюминка подобных экскурсий. Часы отбили полночь. Самые слабые и нестойкие были проведены в отдельные помещения в королевском замке, который высотой своей словно бы протыкал небо, а красотой и одновременно с этим аскетизмом ослеплял. Туда же, к радости Шута, были отправлены дети. Претерпевшая множество метаморфоз, и в итоге всё же доведенная обратно до статуса колонны толпа была направлена в бальный зал, где помимо зеркал от пола и до потолка, помимо угольно-черных стен и неясных источников мягкого света находились, пожалуй, две основные причины, по которым хотелось сюда попасть – король и королева. Они были великолепны. Восторженные вздохи и перешептывания поплыли мягкими волнами над толпой, голоса их множились – и затихали, прибоем облизывая подошвы туфель королевы, первой покинувшей свой трон. Король возвышался прямо за нею, с легкой небрежностью позволяющий публике насладиться её красотой. Под вдруг наступившую тишину, которую нарушал только хрустальный звон каблуков королевы, вдруг синхронно начало раздаваться звяканье шпор Шута, вначале застывшего у порога с невысказанным выражением благоговения, всякий раз появляющимся там при взгляде на короля и королеву. Опомниться было трудно. Словно плыть по медово-алкогольной реке, словно заставить себя добровольно отречься от очередной дозы вновь вернувшегося в обиход Лауданума. Они ведь… они ведь были так прекрасны. В глазах короля, который, как только пришло время, выступил из-за спины королевы, встав вровень с ней, чтобы произнести приветственную речь, и в словах его были волны, яростно ударяющиеся о скалы в бессмысленном желании сломить и покорить, были заснеженные вершины гор и яростный ветер, пускающий вниз лавины, были огни ночного города, были умирающие и рождающиеся вновь миры. В словах и глазах королевы, которая присоединилась к своему мужу, приветствуя гостей, была ярко светящая луна, направляющая приливы и отливы, был звонкий и весёлый горный ручеек, журчащий у подножия горы, была раскаленная пустыня, был освещенный ярко-красным диском рождающегося солнца город, а она сама была как целый мир, словно бы заслоняющая его собой, невероятно прелестная, заставляющая затаить дыхание или вовсе выбивающая весь воздух из легких. Приветственная речь закончилась, словно бы погружая не до конца перенявших единственно-верную сторону людей в гипноз. В этот день у короля, быть может, появится ещё больше единомышленников. Зачем грубо навязывать свою волю всем, если можно завоевывать умы и сердца постепенно? Хотя бы твердо зная, что предательства и ударов в спину не последует. Шут, под маской, быть может, едва сдерживающий слёзы, замерший чуть в стороне, теперь поклонился королю с королевой до самого пола, вновь подметая косами пол, а за ним согнулись в поклоне ещё многие и многие спины. Плавным жестом король с королевой заставили зазвучать невидимый оркестр – начался бал. Где-то там наверху сияла луна, кажущаяся игрушечной по сравнению с той, что светила в глазах королевы. Шут никогда не участвовал в танцах. Он стоял на балконе, наслаждаясь ночной прохладой и мерным гулом слов, которые когда-то уже прозвучали или будут высказаны ещё не скоро. В бледной руке, уже без дурацких перчаток, была сжата полная потеков от разъевших краску слёз маска. Он, а точнее, она, вздрогнула, потому что погрузившись в море звуков, не расслышала самый главный, и медленно обернулась на короля, по-видимому, решившего проветриться после душного зала, где сейчас было, к тому же, слишком шумно. Застыла у лица маска, однако так к нему и не приросла, оставаясь лишь разукрашенным куском дерева, повинуясь простому «Не надо», прозвучавшему из уст короля. Бряцанье шпор, когда Шут соизволил подвинуться, чтобы пропустить короля к резным перилам, стало несколько вопросительным. - Вы довольны, сэр? – Голос звучал неузнаваемо без злобных и игривых нот, с которыми вылетела каждая реплика Шута. - А как ты думаешь? – Король чуть сощурился, взглянув на Шута несколько лукаво, а затем переводя взгляд на стеклянные двери, за которыми сейчас что-то обсуждала с фрейлинами королева, и просто сказал: - Я счастлив. Он помедлил немного, почти нехотя отворачиваясь и прекращая наблюдение за возлюбленной, и вкрадчиво спросил: - А ты? Вопрос на несколько секунд повис в воздухе, пока не лопнул там мыльными пузырями, не выдержавшими столкновения с рыжими косами, хлестнувшими воздух, когда Шут, теряя остатки своей нелепости, переставая быть всего лишь словом, позволил себе дерзость, крепко обнимая короля, пытаясь таким образом высказать, насколько же он счастлив. Этим миром, ну, хотя бы королевским двором и дворцом, правили слова. Однако даже их иногда не хватало.